Глава 10 (Глава 10)

Уже очень скоро Наблюдатель узнал, что Депутат заболел. И вскоре вообще уже с трудом передвигался. Точный диагноз ему знать было не нужно. Того, что он попал в онкологию, было достаточно. Это было лишь обследование, диагноз подтвердился, о чем он узнал у врача. «Вы, конечно, в праве поступать, как считаете нужным, но, как это не прискорбно, никакая заграница ему уже не поможет. Слишком поздно вы обратились». «Но ведь он всегда себя так прекрасно чувствовал. Совершенно не было повода для…». На что врач только разводил руками.
На время Наблюдатель оставил всех прочих, и каждый день дежурил только около дома Депутата.
Если его увезут, как это принято в депутатских кругах, лечиться за границу, следовать за ним, чтобы присутствовать при последних минутах было бы проблематично. Там к нему подобраться.
Он ничего из этих правил пребывания на лечении за границей не знал. Знать эти детали Ему было не нужно. Достаточно было воображения. Но вскоре стало ясно, что от этого варианта отказались. Оказалось уже поздно.
Были еще разные светила, потом пошли целители, экстрасенсы и, наконец, священник…. Все они прошли чередой перед глазами Наблюдателя в довольно короткий промежуток времени. Создавалось впечатление, что близкие, вполне осознавая неизбежность исхода, пытались обеспечить алиби своей совести – столь разновекторными были направления попыток излечения, которые предпринимались.
Но в итоге можно было сказать – сделали все, что могли. Конечно же, Он прекрасно понимал, что это отнюдь не поиск алиби, ведь кто-то же испытывал к Депутату искренние чувства: родные, близкие…. Может быть, у него были и друзья, рассмотреть их среди разношерстой публики было нелегко.
Позже Он вернулся к переживаемому им в это время состоянию, и не без самоиронии отметил, что к своим подопечным Он уже не относится как к живым людям. А ведь они не для всех и каждого являются тем, чем они стали для Него.
После очередного приезда врача, Он обратился к нему в подъезде с вопросом, сколько осталось, доктор. И врач ответил: «Скрывать здесь нечего. Родным я уже сказал…». Это уже не было врачебной тайной. Этот среднего роста, прилично одетый мужчина, лет на десять старше больного, внушал доверие. Врач не раз видел Его здесь же у подъезда, приезжая к больному.
Когда время, судя по атмосфере вокруг Депутата, а Наблюдатель чувствовал ее, дежуря у подъезда некогда элитного дома, пришло, Он в очередной раз подошел к врачу на выходе из подъезда, и на правах друга, который тактично не хотел задавать такие вопросы в квартире, уточнил: максимум неделя, причем, вероятно…. Сами понимаете.
………………………………………………………………………………….
К Депутату Он явился после посещения того священником. Долго стоял перед подъездом – почему-то с трудом преодолевая вдруг возникшую робость. Но сковывающее чувство не имело ничего общего с состраданием.
«Не позволить ему уйти, не дожив до страха».
В конце концов, опыт многих лет проникать всюду, где только можно хоть что-то узнать о своих персонажах, помог преодолеть чувство некорректности задуманного.
Чтобы войти в образ, Он завел разговор с консьержем, представился старым знакомым, скромным и робким, даже в такие тяжелые минуты с трудом, преодолевающим робость перед успешным и даже знаменитым старым товарищем. После недолгого разговора с консьержем уже тот уговаривал Его не стесняться и обязательно выполнить задуманное, по возможности приободрить детскими воспоминаниями. Хотя какая уж тут бодрость.
Через домофон Он представился именем одного из реально существовавших знакомых, который нынче затерялся где-то на просторах бывшей могучей родины. И вероятность того, что кто-то из нынешнего круга общения депутата мог знать настоящего владельца этого имени, практически отсутствовала. Лгать было неприятно. Впрочем, Он не врал, Он играл свою роль. Но лицедейство все равно неприятным отзывалось в Нем.
В Его архивах была информация о многих бывших знакомых, одноклассниках, соучениках по институту, коллегах и даже выпускная фотография, класса, в котором учился Депутат. Хотя объяснить практическую ценность такого детального подхода Он не смог бы. Но с каждым дополнительным штрихом к образу каждого из персонажей, которыми без всякого любопытства, а просто констатируя приход следующего факта, фактика, детали, пополнялись Его знания, Он ощущал, как пространство вокруг них смыкается, подобно некоей петле, становясь все уже и туже.
Дверь открыла подруга жены, Он ее и раньше видел не раз. К Его желанию отнеслись с пониманием и даже со скорбной благодарностью. Он хотел разуться, но
Его остановили. Телохранитель, который к тому времени стал уже просто связным между больным и его коллегами, чтобы вовремя сообщить о кончине, выглянувший в прихожую, чисто формально окинул Его взглядом, охранять по сути уже было некого. И вот Он перед дверью больного… «Не позволить ему уйти, не дожив до страха».
……………………………………………………………………………………
«Когда наступит время действовать — не тяни, — инструктировали Его «наставники». – Не увлекайся зондированием почвы, не давай себя втянуть во внутренние монологи и ощутить, почувствовать риски или даже опасность. Помнишь: «Так трусами нас делает раздумье, и так решимости природный цвет….» Нельзя останавливаться ни на минуту, все время надо поднимать планку все выше и выше.
Стоит на мгновение потерять инициативу с тем самым внутри тебя — и ее уже не вернуть. И долгое и мучительное ожидание окажется напрасным. Выматывающие бездействие, перемежающееся короткими периодами лихорадочной активности, не найдет выхода, и тогда… потоп.
По поводу мучительности ожидания со своим внутренним собеседником Он мог бы поспорить. Мучительно ли ожидание охотника, рыбака, профессионального угонщика и прочих верующих в случайное профессионалов?
……………………………………………………………………………………….
Это уже было скорее тело депутата, чем он сам. Но в глазах еще можно было обнаружить, если не интеллект, то хотя бы разум, разум страдающий, но живой.
Страдающий пока только от физических болей. Могут ли быть в таком состоянии другие страдания? Страх ухода? Его пережили поколения и поколения, живших на планете. Но … гораздо сильнее страх встречи. Пока эта встреча видится таковой только с безвестным миром, откуда нет возврата, это почти общее место. Ведь с точки зрения параматериалистического сознания смерть не есть событие в жизни уходящего. Но если тот мир заселить еще и недружелюбными призраками, встреча с которыми неизбежна, момент ухода предстает в другом свете.
«Узнаешь меня? – Конечно же, нет. Тогда Он напомнил все. Коротко и ясно. Он напомнил произошедшее много лет назад, наклонился к больному и напомнил…. Он вовсе не собирался злорадствовать — к этому дню Он давно был готов. Он знал, что говорить. Тот напрягся, не понимая, то ли это происходит еще «здесь», то ли уже появился посланец того мира. Но все же с трудом идентифицировав свое присутствие на этом свете, по началу пытался даже позвать кого-то из родных, однако сил уже не было. К концу Его короткого напоминания больной уже только мычал. Но в глазах его был страх…
Он попрощался, пожелал достойно встретить неминуемое, и уже встав, чтобы покинуть тело Депутата остановился и спросил: «А знаешь, кто из вас будет следующим?» И затем добавил: «Не скажу. Пусть это будет для тебя сюрпризом. Встретитесь — узнаешь. А тебе я привет передам». Говоря это, Он прислушивался к себе. Лишние слова. Довольно пошло, но заучено, как стихотворение… И в то же время ни прошлой боли, ни злорадства…, вообще ничего. Рудимент тех времен. Когда мщение для него еще было связано с кровью. На Его прощание никто не ответил, в квартире началась суета вокруг больного. Выходя из квартиры, Он плотно прикрыл дверь, и, спускаясь по лестнице – лифтом не воспользовался – еще долго чувствовал неприятное почти болезненное прикосновение к металлу дверной ручки, словно шрам пересекавшее его ладонь. …И отвращение к театральности исполненной им роли,… которой не было зрителей. Были лишь участники.
Жалость, или хотя бы сочувствие к Депутату, как идентификация чужого страданий со своими собственными, в Нем отсутствовала. Прощение от Него не зависело, Он лишь напутствовал его страхом в последний путь.
Тогда нужно ли Ему все это сейчас? И чувства и мысли, сопровождавшие Его в состоявшемся прощании, говорили о том, что Он повзрослел не только годами. Но как только Он допустил возможность завершения всей этой истории на этом этапе, снова вдруг всплыл теперь уже старый хлам тех чувств, с которыми Он жил все эти годы. Хлам, который Он при всем желании не мог отбросить, а лишь уподобясь океану поглотить его. Уподобясь океану… Океан.… Не заиграйся, тоже мне, Океан…. Но… не можешь ты остановить то, чего не начинал.
Оказавшись на улице, Он почувствовал пустоту. И эта пустота вдруг подступила к горлу. Он еле успел заскочить за угол под дерево, как его вырвало. Переждав спазмы, Он поднял голову, еще не убирая руки со ствола дерева, за которое держался. Из окна первого этажа за ним безучастно наблюдал ребенок. Подбородок его был приподнят, словно он только что смотрел куда-то вверх и Наблюдатель отвлек его. В следующий момент ребенок, не меняя положения головы, снова перевел свои глаза вверх. Наблюдатель невольно проследил его взгляд: там было только небо, словно замурованное в просвете между многоэтажными домами.
Робко приблизилась собака, всем своим существом выражая сочувствие, но цель была другая. Обнюхав Наблюдателя, у которого не было сил даже на то, чтобы оттолкнуть ее, когда она ткнулась носом в Его штанину, и, не обнаружив ничего полезного для себя, потрусила дальше.
……………………………………………………………………………………
По всем внешним признакам произошедшее не было местью… и в то же время ею было. Амбивалентность постепенно завоевывает мир чувств и ощущений, и перед концом света возможно все всем станет амбивалентно.
Он не чувствовал радости от постигшего Депутата конца. И все-таки чувствовал …. Болезненное прикосновение к металлу дверной ручки, словно шрам пересекавшее Его ладонь. И брезгливость к театральности исполненной им роли….
Снова встала проблема выражения пережитого. Слов нет. Да и нужны ли они? Мемуаров не будет. Но Он как будто на четверть стал свободнее. Свободнее от чего? От того, что одним человеком на земле стало меньше, Он стал свободнее?
Несчастьем, произошедшее с Депутатом, Он не называл. Никакого заговора не было, все проистекало естественным путем. Он переживал опыт, но средств для его выражения у Него не было.
А может, Он сам избегал ясного представления о происходящем с ним, о том сюжете, протяженность которого была длиной в его жизнь. Впрочем, события обладают собственным временем.
Неужели ради этой минуты Он жил? Тогда почему так бесчувственны результаты этого действа? Почему Он не чувствует радости…? Ну ладно, радости… Он ведь надо полагать пока еще человек, радость в такой ситуации сомнительна. Но, может, Он должен был испытать хотя бы некий внутренний подъем? Ведь то чего Он жаждал в свое время осуществилось, и не тем темным кровавым путем, который Ему мнился в начальные времена, а так как Ему было начертано кем-то, в кого Он еще не уверовал. И, вероятно, не уверует. Всегда вслед за готовностью согласиться с тем, что Его ведет нечто более неумолимое, чем Его воля или просто случай, всегда Он ощущал заурядное сомнение в наличии в этом мире таковых сил. И представить себе состояние, в котором Он, свершив должное, ощутит чужую волю, не мог.
…………………………………………………………………………………….
Первый «успех» показал, что излечиться от внутренней жизни не удалось.
Что это — то, в чем он участвует? Трагедия, драма, фарс? Но у происходящего нет зрителей. Ведь Он – не зритель, Он – участник, у Него роль. Множество людей уходят в небытие без стороннего взгляда, окрашенного хоть какими бы то ни было чувствами, не говоря уж о сочувствии. Но если драма, трагедия есть нечто такое, что можно воспринимать, то должен быть и некто, воспринимающий ее. Зрительный зал, в котором Он играет свою роль, пуст. А значит и все происходящее не драматическое столкновение, а просто процесс. Никто и никогда не узнает о происходящем с Ним. А если узнает, станет ли Ему легче? Кому в этом мире нужна высота – высота ли? — несомненных для Него устремлений и переживаний, если в Нем, в этом мире, уже есть ответы: испытанная и пережитая в некоем коллективном сознании человечества любовь и ненависть, честь и бесчестье, месть и прощение? В индивидуальном же плане размеры пережитого «от кочки и до Казбека, в зависимости от человека».
………………………………………………………………………………………….
Нормальные люди за пределами Его мира, знай, что происходит на Его территории, представили бы эту жизнь в ней адом. Цель такого отношения вполне очевидна. Это позволяет им легче переносить свой собственный бесцветный Ад. Люди постоянно обезвреживают все выходящее за рамки приятности и безобидности, приспосабливают и приводят в норму все чрезвычайное, непривычное, неслыханное, тревожащее, неведомое, ибо во всем этом таится нечто зловещее, и … втайне мечтают пережить подобное. Пережить, а затем вернуться домой, в уютную квартиру, к семье, надеть домашний халат, или за отсутствием навыков носить домашние халаты, то, что его заменяет. Чтобы снова стало тепло, уютно и грязно. Конец должен быть счастливым. Трагедии и драмы остались за опущенным занавесом, погасшим экраном.
Некоторые смутно сознают, что жизнь их бесцветна, что даже если в ней хватает всего, то не достает чего-то весьма важного, настолько важного, что без него отсутствует суть. Они пытаются достичь компенсации жалкими способами. В жизни, лишенной сути нельзя допускать пришествие пустоты. Тогда появляются цели: вкусная еда, роскошные апартаменты, возможность унижать, денежные подачки. Все это становятся яркими и запоминающимся… как торжественные похороны….
……………………………………………………………………………………………
Похороны состоялись на центральном перегруженном знаменитыми соотечественниками кладбище, словно с этой площадки легче было достичь тех самых ворот: в рай или ад, не нам гадать. Людей было множество. В том числе и официальные лица, в задачу которых входило выражение разных положительных официальных чувств. Не успел труп остыть, а о нем уже начали хорошо думать.
Причудливая смесь похоронной церемонии и карнавала.
Наблюдатель терпеливо переждал долгую официальную церемонию, не имеющую ничего общего с теми чувствами, какие Он сейчас испытывал. Прослушал речи, лейтмотивом которых было вечное, насколько позволяет быть вечным человеческая жизнь, пребывание Депутата с соратниками по партии, с коллегами, родными, друзьями, в делах в сердце, в памяти. Кладбищенский пейзаж говорил Наблюдателю об обратном: Депутата больше нет.
«Что дальше?» Но в тот день Он не стал домысливать законно прозвучавший вопрос.