Генезис душегуба

Всякий раз, когда Аркадий пытался задуматься над такими философскими понятиями, как жизнь, бытие и прочее, через некоторое время на поверхность сознания неизменно всплывал один и тот же логический вывод, который описывал окружающую действительность, да и вообще все сущее, приравнивая всё к одному фундаментальному целому, являющемуся основой для всего. Формулировалось в голове Аркадия это предельно просто и лаконично, а именно емкой фразой — все какое-то говно.

Как ему казалось, этой фразой можно было наиболее точно и просто описать все вокруг, при этом не ступая на шаткий путь лингвистических спекуляций, которые неизменно заводят, в конечном итоге, в софистический тупик любое размышление на эти размытые и неоднозначные темы. А так на свет выходила кристально чистая, крепкая и жгучая, как капля самогонного первака, истина, не нуждающаяся в конкретных разъяснениях и дальнейшей интерпретации, полностью готовая к употреблению. А самое главное универсальная, потому что отражала не только жизненное пространство вокруг и внутри Аркадия, а вообще всё — даже самые глубинные, объективные бытийное процессы. И так было не потому, что Аркадий не видел ничего хорошего в жизни, а потому, что даже все самое хорошее, светлое в жизни, если приглядеться повнимательнее, было на проверку точно таким же говном, наспех покрашенным в радужные цвета эмульсионной краской, чтобы слезами не смывалась.

Таким образом, все для Аркадия имело один первоисточник и одну суть. Жизнь в общем и широком смысле — говно, также и с остальными производными: любовь — говно, работа — говно, есть, пить, строить планы, размышлять — опять же все одно. И единственное, в чем Аркадий находил утешение, это было его увлечение, хобби, которое он гордо считал призванием всей жизни. Аркадий был маньяком. Не то чтобы маньяком своего дела или идеи, а просто маньяком. Серийным убийцей, если точнее. Так уж сложилось. Время от времени он убивал людей. Незнакомых, невинных, случайных. Делал он это просто так. Никакой идеологии за его поступками не крылось. Он не пытался себя оправдать хоть как-нибудь. А зачем, когда в его представлении выходило, что одно говно месит другое? Кому и перед кем собственно в таком случае необходимо оправдываться? Ему просто нравилось видеть абсолютный страх в глазах жертв, высшее проявление, как он считал, покорности и подчинения одного равного существа перед другим. Только этими моментами он и жил.

После очередного «сеанса» сознание просветлялось, мысль становилась четкой и структурированной, и на какое-то время все вокруг переставало быть говном. Было ли это зависимостью сродни наркотической? Скорее, это были инъекции анестетика для болезненного рассудка Аркадия, хотя он сам себя предпочитал сравнивать с хищником, которому необходимо быть иногда и охотиться, чтобы оставаться здоровым, чтобы не застаивалась кровь.

Подобные «лечебные процедуры» требовалось выполнять каждую неделю. Вот уже на протяжении чуть более года. Вот и сегодня Аркадием была намечена очередная охота. Особенная, пятидесятая — юбилейная. Хотелось чего-то особенного. Чтоб запомнилось. Все-таки характер его увлечения предполагал, что однажды охотник сам станет добычей, и в этом Аркадий полностью отдавал себе отчет, а потому каждая охота могла оказаться последней, и могло статься, что другого юбилея уже не будет.

Аркадий всю неделю размышлял, что бы такое придумать. Может, сменить оружие? Что-нибудь поэкзотичнее охотничьего ножа. Может, бензопилу, как в том американском фильме? Нет, конечно, такого аборигена на улицах Санкт-Петербурга примут сразу, да и шума от нее много и грязи, в общем, только для кино и годится. А может, оставить послание? Исполнить в духе акционизма? Политический протест или еще что? Обернуть голого мужика колючей проволокой в знак протеста набирающему силу движению феминизма. Или насадить на ствол дерева в поддержку гринписа. А если на березу, да еще и не русского… да уж, сильно будет. Впрочем, скоро Аркадий отказался от такого замысла, потому что прославиться не было его задачей.

Ему нужно было другое. Он был наркоманом, а потому ему нужен был кайф. Экстаз, который он испытывал обычно, только ярче и острее. Решение пришло само собой. Ритуал кровопролития с сопутствующими «специальными» процедурами, которые обогатят палитру сенсорных ощущений как Аркадия, так и самого пациента. Нет, Аркадий не был насильником или садистом, как любой настоящий охотник он предпочитал, чтобы жертва не мучилась перед смертью. Он верил, что только при этом условии карма остается чистой, а раз так, то в следующей жизни он снова возродится в роли охотника. Но сейчас можно было. В ритуальных целях. Для осмысления самой сути действа. Для того чтобы это не превратилось в рутинную привычку, ценность которой неизменно блекнет раз от раза, становясь чем-то обыденным и даже скучным. По крайней мере, так Аркадий размышлял об этом. Или делал вид, убеждал себя в том, что размышляет именно так. Так или иначе план действий в целом был намечен, понятен и реализуем. А то, как это будет, кто будет жертва и прочие детали, должен был решить случай — единственный Бог и вершитель судеб, которого признавал Аркадий. Он никогда не пытался просчитывать свои действия, полагаясь на случай и действуя согласно сложившимся обстоятельствам, тем самым как бы проявляя уважение к высшей силе и позволяя ей быть соучастником процесса, взамен ожидая самого удачного стечения обстоятельств. Он пытался вовлечь судьбу в свои дела так, чтобы она стала заинтересованной лично. Ведь тогда успех гарантирован. И судя по тому, что за год он ни разу не попался и не совершил ни одной осечки, кажется, это работало. Пока госпожа фортуна развлекалась за его счет, ему ничего не грозило. Неизвестно, действительно ли это работало именно так, волей недобрых сил или же за счет банального бесстрастного везения, бездушной математической вероятности, но объективно Аркадию действительно везло, неестественно часто и качественно.

Охотясь каждый раз в одном и том же месте, он ни разу не попал на подсадного оперативника, не был замечен свидетелями, не оставил ни отпечатков, ни других улик, хотя и не сильно за этим следил. Несмотря на то, что на его поимку были брошены все силы полиции многомиллионного города, у него все получалось легко и естественно, так что ненароком уверуешь в сверхъестественное вмешательство. У самого Аркадия на этот счет не было сомнений. Он просто знал, что он умный и умелый охотник, а таким всегда благоволит судьба, потому как он следует своей естественности и просто является тем, кем ему было уготовано стать природой. Он идеальная шестеренка в механизме естественного отбора, а потому с его работой не бывает накладок. Он нужен и важен, к тому же не делает лишнего, умерен и сбалансирован на своем пути. А потому он спокоен. Спокойно выходит на дело, не думая ни о чем лишнем, ни о страхе, ни о последствиях. Все однажды для каждого остановится, важным остается только последний момент осознания собственной жизни, по которому собственно и можно судить о полноценности этой самой жизни, а это и есть единственная награда, а также единственное разочарование, доступное в жизни. Аркадий не сомневался, что, когда настанет этот момент, он сможет в последний раз улыбнуться грядущей бесконечности и войти в нее без сожалений.

Оскаленная собачья пасть, из которой вырывалось горячее дыхание, влажно обдавая лицо даже на расстоянии, казалось очень страшным для маленького Аркаши. Но все же не таким страшным, как оскаленное лицо собственного отца, который стоял позади него и так грозно смотрел на мальчика, что льдом сковывало его маленькую хрупкую фигуру, не давая возможности сделать шаг, или хотя бы поднять голову.

— Папа, можно я не буду, пожалуйста… — тихим, едва различимым голосом, пищал себе под нос Аркаша и смотрел на тень отца, силуэт которой лежал на дальней стене автомобильного гаража, в котором они находились прямо сейчас.

— А ну давай, делай, а то всю жизнь так и проживешь нытиком и слабаком! Не хватало мне такого позора! — голос отца был злобным и едким, а сам он постоянно презрительно сплевывал и то и дело отворачивался.

У Аркаши в глазах стояли слезы, но он точно знал, что ни в коем случае не должен расплакаться, а иначе и без того сердитый отец устроит ему такую взбучку, что лучше даже и не думать об этом.

— Давай, живо!- все больше раздражался отец, нависая над Аркашей, словно гора.

Тихонько хлюпая носом, Аркаша берет со стола длинные, почти до локтей, перчатки из толстой, грубой кожи, с вшитыми по всей длине железными вставками. С трудом надевает их на свои тощие ручонки, а затем выставляет кулаки перед собой, на манер боксерской стойки. Собака, чувствуя опасность, скалится все ожесточённее и рычит все громче. Она пытается отступить в дальний угол помещения, но короткая цепь не дает ей такой возможности. Аркаша делает шаг, и пес начинает бросаться. Аркаше невероятно страшно, но он глядит на черную тень отца впереди и не смеет отступать. Еще шаг. Тут уже челюсти собаки смыкаются на ближней к ней руке Аркаши. В ужасе мальчик начинает махать свободной рукой, пытаясь отбиться от собаки, теряет равновесие и падает. К счастью, животное срывает с него перчатку, и Аркаша успевает откатиться на безопасное расстояние. И остается лежать ничком, уткнувшись лицом в ладони и тихо всхлипывая.

Отец подходит к нему, берет его за плечи и поднимает с грязного, холодного бетона. Мальчик уже не может сдержать слез, которые обильно льются по его щекам. И тут Аркаша получает такой удар, от которого мир на секунду меркнет, а затем он вновь оказывается на бетонном полу.

— Никакого толку от тебя! И в кого ты только такой уродился?! Ты жалкий… так тебе и надо, что в школе тебя все обижают. Ты сам в этом виноват! — отец в ярости. Он снимает с сына оставшуюся перчатку, надевает на свою пудовую ручищу и идет в сторону собаки.

— Ты можешь бояться своих врагов, но все равно должен с ними сражаться! Ты должен уметь преодолевать страх и жалость! — пес бросается на него, но получает страшный удар облачённого в железо кулака, который заставляет бедное животное с визгом отлететь в сторону.

— Ты должен бить своего врага, бить свои страхи, бить самого себя! Бить, бить, бить… — грозная фигура отца одним прыжком настигла скулящего, пытающегося отползти в угол пса.

Аркаша не хочет смотреть и закрывает глаза. Послышались частые, глухие удары, а затем хруст ломающихся костей.

— Бить! Бить! Бить! — неистово орет отец.

Чтобы не слышать, мальчик закрыл руками уши и стал что было мочи кричать.

— Я больше не буду! Стой! Я больше не буду слабым, обещаю, только перестань…

Холодный, февральский вечер. Аркадий выходит на скудно освещенную аллею парка и неспешно двигается вперед, по малейшему велению интуиции поворачивая и петляя, постепенно углубляясь все глубже в чащу. Со стороны он выглядит сгорбленным мужичком странной, но безобидной наружности. Короткое растянутое пальто на несколько размеров больше, нежели умеренная комплекция Аркадия, старомодные брюки в тонкую полосочку, на голове протертая от времени кепь, под козырьком которой большие роговые очки. В руках трость, на которую Аркадий тяжело опирается. Маскировка охотника. Быть незаметным, оставаясь всегда на виду. Аркадий давно уже понял, что лучший способ оставаться незамеченным, это быть невзрачным и обыкновенным настолько, чтобы вообще не фокусироваться в человеческом зрачке, а при неизбежной встрече не вызывать ничего, кроме брезгливого пренебрежения или снисхождения, что дает возможность полностью выветриться из чужой памяти уже через секунду. Таким образом, ты превращаешься в призрака, существующего как бы между мирами, почти невидимого, но готового в любую секунду вынырнуть из лимба для совершения точной и смертельной атаки, а затем так же быстро уйти обратно в слепую зону. Работало всегда безотказно.

Вот и сейчас редкие встречные окидывали его взглядом, при этом придавая значение Аркашиной личности не больше, чем одному из многочисленных деревьев, встречающихся по пути. Аркадий же тем временем присматривался к каждому пешеходу очень внимательно, пытаясь определить среди проплывающих мимо лиц то, что отмечено на заклание самой судьбой. Жалко ли ему было невинно убиенных? В той же степени, в которой стая волков жалеет загнанного оленя. Аркадий считал, что жалость — вообще чувство излишнее и даже вредное, так как порождает в этот мир лишь слабость. Из уважения к оппонентам он их никогда не жалел, дабы не оскорбить демонстрацией собственного превосходства. И вообще Аркадий старался держаться достойно, не превращая охоту в фарс. Для него это было настоящее священнодействие, а потому и состояние ума должно было быть особенным, одухотворенным, серьезным.

Особая концентрация помогала без ошибки выявить ту самую единственную цель текущей охоты. По мелочам, которые обычному человеку ничего не скажут, он без труда мог узнать своего контрагента по охоте. Иногда это было такое тонкое наитие, что Аркадий и сам не мог объяснить, почему именно того или иного человека выбирает, но чаще всего жертву выдавал взгляд, который отражал его суть, образ жизни и принадлежность. Грустный, неуверенный, пугливый. Или же беспечный, несфокусированный, отстранённый. Взгляд, в котором не было заинтересованности к жизни, соучастия в собственной судьбе, а было лишь безразличие к окружающему миру. Или пугливый, стеклянный взгляд озирающейся жертвы, рожденной для того, чтобы ее употребили, словно корм. Подобные люди, по мнению Аркадия, сами того не подозревая, желали смерти, невербально транслируя сигнал о помощи во внешний мир, потому что не были способны справиться с жизнью, которую они не понимали и которая их пугала все время изо дня в день. Аркадий был уверен в том, что делает для них одолжение, даруя покой их душам, гуманно и почти безболезненно. А тех, в чьих глазах он читал беспечное пренебрежение к жизни, губительную самоуверенность, веру в безнаказанность за бессмысленную трату времени, в непоколебимость завтрашнего дня, он наказывал за вопиющее неуважение к собственному чуду существования. Те, кто не ценили жизнь по достоинству, ничего не теряли, потому что ничего изначально не имели. А значит, он опять же ничего плохого не совершал. Вот такими нехитрыми, впрочем, довольно сомнительными рассуждениями оперировал Аркадий, определяя человека, которому не следовало более жить.

И кажется в этот раз, ему снова повезло. Именно такой человек, робкие очертания которого слегка рассеивались в мутных лучах фонарных столбов, медленно вышагивал сейчас ему навстречу.

— Аркашка, ну ты чего? Стесняешься что ли? — Светка от удивления округлила свои огромные зеленые, словно изумруды, глаза. Ее густые, ослепительно рыжие волосы, закрученные в тугие кудри, упруго подпрыгивали в такт словам.

— Да ты не бойся, я не кусаюсь, если только сам не захочешь, — при этом она развязно улыбалась полными губами, за которыми в полумраке маслянисто поблескивали большие и ровные, слегка желтоватые от налета зубы, Такая непристойность разжигала плоть молодого Аркаши, но пока он еще не мог в полной мере справиться с волнением. Горячее тело прильнуло к нему вплотную, мягким, приятным давлением прилегая к груди.

— Расслабься, милый, я буду очень нежной, обещаю, — и в следующий момент Аркаша почувствовал влажные прикосновения ее губ на своей шее. Никогда прежде Аркаша не ощущал более волнующего и щекочущего нервы чувства. Глаза его невольно закатились под веки, а рот беззвучно открылся. Сердце застучало так сильно, что Аркаша испугался, не почувствует ли это Светка. А он очень не хотел опозориться перед ней. Это ведь Светка! Соколова! Самая красивая фифа во всем ПТУ, роскошные формы которой сводили с ума всех парней в районе, а прямо сейчас они принадлежали лишь ему, Аркашке. Будет что рассказать ребятам на секции по радиотехнике. Тем временем Светкины руки медленно поползли вниз, и через секунду Аркаша услышал бряканье бляхи его ремня. Аркаша напрягся всем телом. Неужели это сейчас произойдет? Он столько раз представлял это в своих фантазиях, где он был умелым любовником, где все происходило естественно и красиво. Сейчас же от волнения он даже забывал дышать. Он быстро оглянулся по сторонам. На улице стояла темная августовская ночь. Они находились в одном из глухих дворов, которые в изобилии присутствуют в центре Петербурга. Здесь они оказались, вместе сбежав с дискотеки, на которую его совершенно внезапно и пригласила Светка сегодня днем. Естественно такое приглашение Аркаша не мог проигнорировать. Наврав родителям с три короба, он выпросил немного денег, под честное слово одолжил у друга модный джинсовый костюм, который тому привезли из-за бугра, а затем отправился на долгожданное свидание. И вот теперь он стоял в грязной подворотне на слабых ногах и неловко гладил по бедрам девушку своей мечты. И был счастлив. Когда с ремнем было покончено, модные варёнки сами собой свалились с тощей задницы Аркаши, явив миру хлопчатые семейники в горошек, которыми помимо прочего в большом количестве снабжала его семью одна мамкина знакомая, которая работала на текстильной фабрике. Светка озорно посмотрела на Аркашу, а затем медленно, не отводя от него глаз стала опускаться на колени. Аркаша почувствовал, как вслед за джинсами вниз устремилось исподнее, и уже приготовился к незабываемому, затаив дыхание и сжав от волнения кулачки.

Внезапный луч света ослепил Аркашу, и он невольно одной рукой заслонил лицо, а второй попытался натянуть трусы. Но это не получалось. Через секунду из темноты возникло еще несколько лучей света, и раздались голоса и смех.

— А чего такой маленький?!

— С такой фигулькой дома бы сидел вообще!

— Такой же бестолковый, как он сам!

Голоса были женские, насмешливые и едкие. Аркаша в ужасе опустил голову вниз, пытаясь понять, почему не удается натянуть трусы. Оказывается их держала Светка, которая сейчас заливалась от смеха.

— Смотрите девчонки, у него точно самый «вялый» из всех парней в Питере.

Аркаша оттолкнул ее и попытался убежать, но запутался в спущенных штанах и тут же растянулся посреди грязной лужи, безвозвратно испачкав ввереный ему на день прикид. Оглушительный хохот разразился за его спиной. Лучи фонариков бегали по его телу и жгли его словно огнем. Так, по крайней мере, ему казалось, наверное, от того нестерпимого чувства стыда, которое растекалось по его телу прямо сейчас. Обидные насмешки сыпались на него, словно камни, причиняя физическую боль. Аркаша закрыл руками голову, пытаясь защититься от позора. Он закрыл глаза, чтобы не видеть, а чтобы не слышать, завыл, что было мочи. Так, наверное, воют раненые лоси отчаянно и жутко страшными утробным звучанием, эхом, усиливаемым питерскими «колодцами». Неизвестно, сколько времени это длилось, но, когда Аркаша полностью выбился из сил и рискнул поднять голову, вокруг уже никого не было. Он тяжело поднялся с земли и в полной прострации, глядя под ноги стеклянными глазами, побрел домой.

До конца учебы над ним потешалось все училище. Обидное прозвище — пеструнчик, которым его за глаза называли даже преподаватели. Родители еще долго выплачивали деньги за испорченный костюм, а отец настолько разочаровался в сыне, что с тех самых пор вообще перестал с ним разговаривать. И это молчание было больнее и обиднее всех тумаков вместе взятых, которые Аркаша получал от него за всю жизнь.

Конечно, место для нападения было не самым лучшим. Освещенная дорожка, на которой хоть и нечасто, но все же встречались люди, запоздавшие с работы мужички, бегуны и собачники. Но интуиция подсказывала Аркадию сделать это немедленно. Вся его охотничья сущность кипела, предвкушая кровь, отнятую насильно жизнь, упоение собственной силой и властью. Жертва отчего-то казалась сегодня особенно желанной и казалась идеально подходила по Аркашиным параметрам.

Молодая бестия, нетвердо ступающая по рыхлому снегу, опьянённая уверенностью в себе не меньше, чем дешевым вином. Безвкусная, нараспашку дубленка, пестрая блузка и густой макияж, тонкая сигарета, которую она то и дело прислоняет к пухлым губам, меж которых виднеются большие и ровные, чуть желтоватые, от табака зубы. Томный и одновременно наглый взгляд маслянистых глаз безразлично окидывал пространство перед собой. Кажется, она даже не заметила Аркадия, пройдя словно сквозь него. Идеальный кандидат. У Аркадия даже зубы свело. Обычно он не испытывает каких-либо определенных чувств к жертвам, но в этот раз ему непреодолимо хотелось вонзить когти в ее мягкое молодое тело и разорвать его на части. Он даже удивился таким ощущениям. Наверное, подобное настроение ему придавало предвкушение особой юбилейной охоты, которая по его замыслу должна была пройти незабываемо.

Аркадий чуть прошел вперед, убедившись, что дальше по дороге никого не было, затем резко обернулся и стал прибавлять шаг, сокращая с каждой секундой расстояние до цели. Оказавшись метрах в трех от нее, он почувствовал приторно-сладкий запах ее духов, которые только еще больше горячили и возбуждали его задор. «Да, это действительно будет славная охота, судьба вновь улыбается мне», — думал про себя Аркадий, широкими шагами почти вприпрыжку преодолевая последние метры.

Несмотря на свое расслабленное состояние, девица в последний момент, видимо, услышала приближающиеся шаги за спиной и, почувствовав неладное, обернулась, в удивлении округлив большие зеленые глаза. Осечка. Аркадий слишком потерял голову, и теперь уже не получится все исполнить чисто. Не останавливаясь, он размахнулся рукой, в которой была зажата трость, и ударил зеленоглазую навершием по голове в надежде оглушить ее. Но алкогольное опьянение и резкий выброс адреналина помогли девушке устоять, а через секунду она уже мчалась прочь от нападавшего. После нападения Аркадия немного занесло на скользком снегу, и потому он упустил единственный момент, когда можно было повалить жертву и закончить начатое. Здравый смысл подсказывал оставить погоню, ретироваться домой и уже в следующий раз не повторять подобных ошибок. Но ярость и досада уже затуманила голову оскорбленному охотнику, и теперь ему нужно было во что бы то ни стало реабилитироваться, успешно закончив охоту.

Дико рыча, Аркадий бросился в погоню. На ходу вытащил из кармана большой, начищенный до блеска нож, крепко зажав его в ладони. На удивление, в пьяной девице оказалось много прыти, и неспортивному Аркадию с трудом давалась гонка. К тому же мадам оглушительно верещала, что очень раздражало Аркадия, и очень скоро должно было привлечь внимание посторонних. Он хотел было все бросить, но тут с преследуемой упал платок, до того покрывавший ее голову, и по плечам рассыпался ворох рыжих кудрей. Увидев развевающиеся на ветру яркие локоны, Аркадий почувствовал новый прилив сил и, пришпорив себя, с диким ревом понесся вперед, словно бык на красное полотнище.

«Я не сдамся, никогда больше! Догоню, не уйдешь! Зарежу, тварь! Ненавижу! Ненавижу, стерва! Бить! Бить! Убить!» — Аркадий уже не отдавал себе отчета в том, что делает, лишь спутанные мысли и бешеная животная ярость наполняли его, задавая координаты поведения. «Бить! Бить! Бить!». «Никто больше не посмеет над тобой смеяться»! — мысленно повторял он самому себе. И в тот момент, когда протянутая рука его уже готова была ухватиться за полу ее дубленки, Аркадий вдруг услышал властный и сердитый мужской голос. Точно как был у его отца.

— Стой! Стоять говорю! Геркулес, ату его! Фас! — голос раздался где-то сбоку. Аркадий в одну секунду встал как вкопанный. Он оглянулся в сторону голоса. Оказывается, что в пылу погони, он не заметил, что успел добежать почти до края парка, где находилась большая площадка для собак, за которой уже начинались жилые кварталы. Тем временем деваха, не сбавляя ходу, стала, надрывая глотку, что есть мочи звать на помощь, улепетывая все дальше.

Стало очевидно, что Аркадий проиграл эту гонку. Провалил охоту. Очень важную для него охоту, которая должна была определить его отношение к самому себе. А теперь он остался ни с чем. Даже хуже. Теперь они победили. А значит, они были правы. И он все так же жалок и слаб, как и раньше, как и всегда. И никакой он не охотник, все это лишь ему казалось все это время. Жестокая игра судьбы, насмешка над его жизнью. Аркадий растерянно провожал взглядом безвозвратно удаляющийся все дальше яркий огонек волос несостоявшейся жертвы и чувствовал, что вместе с ним среди голых деревьев парка, окутанного промозглой питерской зимой, исчезал и последний шанс на реализацию себя как человеческой личности. Не было подвига силы, который мог бы вызвать уважение у всего мира, а потому, все ненавистники и дальше могут едко улыбаться за его спиной.

Тут до ушей оцепеневшего в экзистенции Аркадия донеслось глухое рычание и тяжёлых лап позади него. Он резко обернулся на шум. Навстречу Аркадию несся огромных размеров пес, лохматый и злой, из массивной пасти которого в разные стороны летели густые слюни. Аркадий грустно смотрел на быстро приближающуюся собаку, вспоминая нечто из далеких дней своего детства. Из того самого, в котором он ничего не мог решать и в котором обстоятельства всегда были сильнее него, исковеркав его душу, обломав крылья и посадив на короткую цепь вечных страхов, комплексов, культивируя в нем лишь рабское покорство и ненависть к собственному существованию.

И самое обидное, что сломали его не для чего-то конкретного, даже не ради определенной цели, пусть самой гнусной или корыстной, а просто так, без всякой видимой причины, просто потому, что могли себе позволить. И он их даже не винил. Приносить страдания слабым — самый легкий способ морального самоудовлетворения. После наркотиков самый верный способ деструктивной самореализации. Уж он-то знал это наверняка. Потому что он сам в итоге стал таким же. Так часто бывает с рабами — получив возможность, они, как правило, сами становятся надзирателями. Слабый человек разрушает и подавляет, сильный — создает и освобождает. И почему только он раньше не понял такой простой истины. Почему, только потерпев самое главное, по его мнению, поражение, он обрел понимание? На реализацию которого у него не будет более возможности. А может, все же есть последний шанс для него?

Огромный черный пес был уже в нескольких метрах, яростно рыча и выбрасывая из-под дюжих лап большие комья снега. И тут Аркадий понял, что шанс есть. И эта возможность есть то единственное в сложившихся обстоятельствах спасение, которое для него было доступно. Для этого нужно было сделать самый важный шаг в жизни. Он не может созидать то, что уже разрушил, но он все еще может не разрушать. Чтобы выиграть, он должен был проиграть, и охотник должен был стать жертвой.

— Я никогда больше не буду слабым, — тихо произнес Аркадий и разжал ладонь с ножом, дав ему упасть в снег.

В следующий момент огромная псина прыгнула ему на грудь, повалив щуплого Аркашу на землю. Он почувствовал горячее и влажное дыхание на своем лице, а затем животное яростно впилось в горло охотника. Аркаша почувствовал, как рот наполняется соленым и как теплая кровь бежит по шее вниз, к затылку. Страшно не было. Только больно, но боль скоро должна была закончиться.

Главное, что он не боялся, возможно, первый раз в жизни. А значит, он все-таки победил и теперь может достойно уйти из этого говёного мира, который никогда не был добр к нему.

Все это время, он пытался произвести впечатление на него, чтобы получить некое одобрение и статус победителя, который даст ему удовлетворение от жизни и определенную положительную завершенность его личности.
Но теперь, когда он перестал бояться, ему в одночасье стало глубоко плевать на все это, а в особенности на призраков прошлого, которые мучили его и сводили с ума, раз за разом заставляя доказывать самому себе, что он не говно.

«Пошел ты на ****, мир! Это ты говно, а не я!» — передал он мысленное послание в пустоту, всматриваясь в темное февральское небо, которое бесконечным океаном звезд простиралось над его, Аркашкиным, затухающим сознанием.