Явление (Глава 1)

Впервые я увидел его тихим осенним утром, таким, что не отличим от вечернего штиля. Я стоял у распахнутого окна на прокуренной кухне и уничтожал одну за другой паршивые сигареты. Эта тень — громоздкая, неуклюжая – стелилась под фонарным столбом, освещающим мокрый асфальт тусклым светом, в ожидании рассвета.

— Солнышко, мне холодно. – прозвучал тихий нежный голос, забирая всё моё внимание. Я обернулся и, вздохнув, выдавил смиренную улыбку. Меня не покидало ощущение, что кто-то там, за стеклом смотрит в мою сторону, но, когда я потянул за ручку ставни, чтобы закрыть окно, то обнаружил, что тень исчезла.

«Солнышко» — раньше я носил много имён, но ни одно из них мне не принадлежало. Эти условности нам диктовало общество, хотя само их ненавидело всей своей сущностью. Мои родители –достойнейшие представители своего сословия – дали мне имя символизирующее власть, и с каждой новой трансформацией автонима, моя власть над собственной жизнью иссякала.

Затушив недокуренную сигарету, я прошёл вдоль старого светлого советского шкафа со сломанными дверцами и опустился на диван. Там, мучавшийся похмельем после очередного запоя, лежал мой человек. Обнажённый, прекрасно сложенный, его неправильные черты лица обладали неоспоримой притягательностью. Тело содрогалось – его мучил озноб, а лоб был покрыт испариной. В комнате стоял удушающий запах алкоголя, табака и пота. Мой человек был покалечен прошлым, и никто не мог излечить его раны. Только находясь во хмельной власти, он мог быть весел, но наступало утро, а за ним расплата за беззаботно прожитые вечера. Но я любил эти моменты, моменты его полного бессилия, тогда он мне казался искренним – беззащитным, настоящим, таким, каким его создала природа божья или дьяволова. Этот человек научил меня принимать свои грехи, как неотъемлемую часть своего естества, что помогало мне годами бесцельно влачить существование. У спинки дивана стоял исцарапанный старый пластикой таз со рвотой тёмно-зелёного цвета – органы моего любовника не справлялись с количеством выпитого яда. Я открыл недопитую бутылку и в ноздри ударил горький запах водки – этот не самый благородный напиток мы употребляли как можно более аристократично – запивая вонючей водой из-под крана. Так начинался мой день. Один из многих серых дней, которым не было ни конца, ни края. Кое-как натянув джинсы и уложив волосы, я собирался в путешествие на ежедневную повинность – явить себя миру и улыбаться сквозь неумолимую головную боль. Я помню то утро особенно чётко, помню за то, что именно тогда впервые ощутил насколько холодным и чужим может быть свет восходящего солнца. Готов поклясться, что чуть не ослеп, выходя из сырого подъезда. Мои ноги и руки дрожали, поборов приступ тошноты, я забрался в первый попавшийся полупустой автобус и с трудом достал мелочь. Кондуктор подошёл ко мне и, не без злой усмешки, лично отсчитал положенную плату за проезд. Я давно не смотрю на номер подошедшего транспорта, кажется, уже целую вечность, куда бы не собирался, всегда приезжал в одно и то же место. Этим местом было пристанище для таких как мы, для раненных и потерянных, для тех, кто боялся протрезветь и осознать, что однажды свернул не туда и зашёл так далеко, что не выберется до конца своих дней из привычного, уже такого родного болота. За барной стойкой всегда ждал улыбчивый аптекарь, который без рецепта нальёт микстуру и приправит утренний приём лекарств бородатым пошлым анекдотом. И мы смеялись, сначала, чтобы не обидеть рассказчика, потом смех становился почти истерическим, а затем, не смывая широкую улыбку с лица, каждый расходился по своим делам. Но в обеденный перерыв и вечером, когда рабочий день был окончен, всё те же калеки заходили за новой порцией эмоций, чтобы снова явить их окружающим полноценным людям.

В те дни у меня не было постоянной работы, а если быть точным, работы не было постоянно. Мы жили на небольшие дивиденды от некогда неплохого бизнеса. Этих денег хватало ровно на то, чтобы жить, не влезая в слишком уж большие долги. Именно это положение научило меня не планировать дальше следующей недели, хотя не стоило строить планы и на день вперёд. Я совершал ежедневную мессу – обход торговых рядов, обмен любезностями с такими же торгашами, которыми мы с любовником некогда были. Чтобы поддерживать в обществе иллюзию того, что наш быт настолько же скучный и постный, настолько же выдержанный в рамках приличия, в обязательном порядке покупалось молоко и хлеб – молоко прокисало, хлеб черствел и покрывался плесенью. В выдвижном ящике кухонного стола складировались непрозрачные пакеты, в которых я приносил истинную пищу для ума и души, вскармливая безумие и бездуховность. Во время каждого такого выхода на свет, я думал, что легче запастись на несколько месяцев провизией и не покидать своё убежище. Но как тогда мир узнает, что я ещё жив? И что случится с миром без этого знания? Быть может он исчезнет, и мы с ним больше никогда не воссоединимся. Моя любовь считал иначе, по его воле мир возникал из ниоткуда, и пропадал в бесконечном потоке хаоса. А я всем сердцем желал постичь эту тайную силу.

Машины безудержным потоком неслись по центральной городской улице. Люди столпились у билетного киоска – в час-пик кассир ушла на обед. Я стоял с пакетами в стороне от остановки, подальше от сутолоки, мне некуда было спешить, стоял, смотря на линию горизонта, в ожидании появления очертаний автобуса. По телу пробежала дрожь, меня кинуло в пот – боковым зрением я увидел его. Среди людей, нетерпеливо уставившихся в приоткрытое окошко киоска, был человек, который смотрел на меня.

Вам знакомо это чувство, которое возникает, когда что-то странное, что-то необъяснимое и противоестественное нарушает привычную картину бытия? Вот студенты стоят особняком – громко обсуждают количество пар и конспекты, вот работники государственных учреждений – в руках у мужчин дипломаты, женщины в строгих костюмах с пёстрыми шарфами, повязанными на шею, пенсионеры с дорожными сумками, которые кажутся неподъёмными даже для здоровых молодых юношей, а среди этой городской толпы – огромная тёмная фигура, очертания которой еле угадываются, нечто с мертвенно бледным лицом. Меня обуял страх, животный страх. Я знал, что надо обернуться и присмотреться к силуэту, может это игра света, может это какой-то турист, так не к месту затесался в толпе местных и погрузился в свои размышления. Но ужас сковывал мои движения. Я стоял и почти молился о том, чтобы быстрее уехать отсюда, мне было жутко от мысли, что это видит, как от тяжёлого дыхания вздымается моя грудь, что оно слышит, как пульсируют мои вены. Несмотря на то, что взгляд был устремлён к горизонту, спасательный круг – старый, разваливающийся ПАЗ был замечен только когда его ржавые двери распахнулись перед моим лицом. Неведомая сила втолкнула меня внутрь кабины, в которой разило сыростью и грязными занавесками.

Это был долгий путь домой, самый долгий из всех, что мне приходилось преодолевать, хотя, расстояние из точки А в точку Б было неизменным уже на протяжении пяти лет. Именно пять лет назад я перешагнул порог квартиры своего возлюбленного и забыл дорогу в отчий дом, где для меня всегда была открыта дверь и застелена постель. Меня бы приняли с распростёртыми объятиями. Но вопреки тому, что мой человек не всегда умел показать, как любит, показное человеколюбие родни страшило более. Они готовы были мне простить все грехи, а я не знал, за что они прощают.

Никогда ранее не было во мне так сильно желание проехать свою остановку. Просто забыть, что пора выходить и очнуться на другом конце города, побродить в незнакомом парке среди незнакомых людей, которые не знают, что у меня за душой нет ничего, кроме разочарований и страха. Но там, в холодной пустой квартире, на старом полусгнившем разложенном диване, лежало единственное создание в мире, которое никогда не осуждало и не прощало, хотя, ему было за что меня винить. Скрипя сердце, срывающимся голосом, я крикнул – Водитель, на Больнице, пожалуйста. Довольно забавно, мой внешний вид вполне соответствовал требованию.

Пробираясь сквозь ораву людей, столпившихся у входа в автобус, я задел плечом высокую фигуру в длинном тёмном одеянии. Всего на мгновение дикий страх вновь мною овладел. Но в этот раз, мне удалось решительно поднять глаза и посмотреть страху в лицо – это был обычный священнослужитель, разъезжающий по своим делам в чёрной рясе, без привычного золотого облачения. Улыбка облегчения коснулась моих губ. А может тот силуэт, который лишил меня покоя, действительно не более чем причуды больного разума? Эти святоши в мрачных одеждах иногда на вид страшнее самого дьявола, от них исходит тяжёлый запах неизбежного наказания и смерти. Наспех извинившись, я машинально отряхнул рукав, будто коснулся чего-то пыльного, и зашагал по пустой асфальтированной аллее, усыпанной каштанами, она вела меня почти к самому подъезду. В конце октября, наш двор в золотых листьях был особенно красив. Посреди монолитных девятиэтажных зданий, возведённых колодцем, росли старые рябины и орешники, потому, с приходом осени, жители засыпали и просыпались под пронзительное карканье воронья. У всего этого была своя, особая, магическая эстетика депрессивного города-миллионника, в серых бездушных коробках были заперты такие же серые бездушные люди. Тому, что мир всё ещё не умер, были свидетелями грязное золото улиц и крики голодных птиц.

Я открыл тяжёлую входную дверь и в ноздри ударил сильный запах рвоты. Из спальни доносился скрежет включённого кондиционера. До сезона отопления были считанные дни, но осенняя сырость беспощадно проникала в дом изо всех щелей.

— Дорогая, это ты? – прозвучал такой родной тихий голос – конечно, это был я, это всегда был я. К тому времени, мне исполнилось двадцать три года, моему возлюбленному было далеко за сорок. Наш союз не был одобрен близкими, но и возражать они не стали, когда взрослый состоявшийся мужчина забрал их дочь из родительского гнезда. Пять лет назад так оно и было, человек, который сейчас содрогался в конвульсиях, был жизнерадостным, ярким малым с ворохом увлекательных историй прожитых лет, я был наивной и доброй девушкой, со всеми прилегающими комплексами, которые в нас воспитывает неблагоприятное общество. Но времена меняются, и наш союз, построенный на страсти и легкомысленном романтизме трансформировал нас в одиноких, обозлённых на саму идею существования людей. Любовь не всегда созидает, иногда она протекает вязкой субстанцией в сосудах своих жертв и парализует разум и дух. Она связывает их и обрекает на вечное гниение в тихом омуте будних дней.

— Ты ожидал чьего-то прихода? Мы с тобой давно не принимаем гостей. Разве не так?

— Да, всё верно. Только мы вдвоём. Принесёшь воды?

Я прошёл из коридора в кухню, взял с буфета пустую пластиковую бутылку из-под пива и, ополоснув, наполнил проточной водой. В мойке стояла гора грязной посуды. Удивительно, не припомню, чтобы я что-то готовил вчера или позавчера, может тарелки остались с прошлого воскресенья?

— Держи. – я поставила у изголовья «Жигулёвское». — Могу ненадолго забрать таз? Надо его ополоснуть. – За то непродолжительное время, что я бродил по городу с миссией апостола, уверяя, что если мы не живы, то обязательно воскреснем, мой любовник наконец-то излил из себя остатки желчи. Его болезнь перешла из стадии острой в хроническую, и он не принимал тот факт, что следует себя в чём-то ограничивать, так, будто и без того был искренне удивлён, что всё ещё жив.

Окончив мыть пластиковый сосуд, я насухо вытер его и принёс обратно в спальню. Моя любовь был бледен, но сейчас, в тусклом свете, вырывающемся из-под жалюзи, его кожа имела неземной серо-голубой оттенок. Я пожал ему руку и улыбнулся, это была улыбка сожаления, которой мы одариваем нищих и беспризорников, будто ангелов, играющих в грязи. Он улыбнулся в ответ. В его глазах читалось: «Что с меня взять? Я дурак, ты таким меня полюбила» И в тот момент он был чертовски прав.

В тот момент я действительно вспоминала о том, что полюбила его за грусть в глазах и улыбку, полную смущения и извинений, которая в одночасье сменялась разительным, звучным смехом.

Поразительно, как одна маленькая, еле уловимая мысль возвращает нас в прошлое, полное ярких воспоминаний, не всегда счастливых, но несомненно значимых.

В этот самый момент я увидел нас в центральном городском парке: был солнечный июльский день, вокруг бродили молодые, красивые и счастливые люди, а мы только начинали открывать друг друга, и в каждом слове, в каждом жесте искали подвох. Тогда никто из нас не понимал, как двое настолько разных людей встретились и не смогли разминуться. Это был прекрасный день, он обещал много будущих свершений для нашего союза. Свершений было много, но не меньшее было отнято у нас.

Как бы ни были прекрасны чаяния, всё разбивается о серое небо над нашими головами. И неизменно, после сладостных воспоминаний о былом, наступает сожаление. Сейчас я сожалел.

Повинуясь своим низменным позывам, я пошёл распаковывать покупки, разложил немудрённый набор продуктов по полкам холодильника и вскрыл новую бутылку спиртного. На полке кухонного стеллажа стояли хрустальные стаканы, они были в старых пятнах от воды и покрыты лёгким слоем пыли. Ополоснув один из них, я наполнил этот атрибут советского прошлого горячительной жидкостью и направился в спальню, чтобы разделить незавидную участь со своим любовником.

— Не надо! – его голос звучал почти прозрачно – Зачем это тебе?

— Почему бы и нет? В конце концов, в этом болоте мы тонем вдвоём. Мне тоже нужен допинг. – я потянулась за бутылкой воды.

— Как знаешь. – с лёгкой ноткой грусти сказал мой человек.

Я знал. Знал, что когда-то меня полностью поглотит зависимость. Однажды я не смогу узнать себя в зеркале: мои волосы поредеют, глаза потускнеют, губы сольются цветом с лихорадочно бледной кожей, а голос станет хриплым и глухим. Но до этого момента ещё жить и жить. Тогда я был молодой и отчаянной девушкой, которая больше всего на свете любила своего супруга и впадать в беспамятство. Тогда я едва ли мог подумать о том, что ничто не вечно, что всему свойственно забываться и исчезать под толстым слоем пыли небытия.