Пора домой
Nikita Возрастные ограничения 18+
Раткин стоял на улице, озираясь по сторонам. Фонари не горели, пахло сыростью, палой листвой. В руках его тускло светил телефон, выхватывая то его осунувшееся лицо, то черные кляксы луж на асфальте.
Кустарники вокруг топорщили кривые тонкие ветви, тянулись к аллее, переползая границу бордюра. Далекий свет с улицы, параллельной парку, вырисовывал черные стволы деревьев. Склонялись к земле их лысые кроны.
Не было ни ветра, ни стороннего звука.
Светлячок телефона, белесый пар, пропадающий в серой мгле, и его, Раткина, быстрые шаги в пустоте.
То и дело он останавливался, вслушиваясь в тишину: не выдают ли еще чьих-либо шагов, рассыпанные по черному асфальту лужи?
Но никого не было.
Свое собственное дыхание казалось ему слишком тяжелым и громким. Казалось, что оно отдается эхом во всех закутках парка, и от этой мысли, от одного только представления об этом, ему становилось не по себе. И Раткин тут же пытался его задержать. Остановить, хоть как-то умерить, отчего он только краснел, не выдерживал и в итоге начинал дышать еще громче, при этом каждый раз ускоряя шаг.
Вышел из дому он довольно давно, оставив позади теплый свет окон. Одно широкое — с тремя рамами, и два узких — с двумя. В наступающей мгле, горбатый, тесаный силуэт его дома казался ему чудищем, что тупоносой своей мордой подъезда обнюхивало землю, высматривая, тремя желтыми своими глазами его, Раткина, следы.
Петляя дворами, вышел к путям, их перешел, пробравшись между рябых, ржавых громад зерновозов. По скользкой тропинке, вдоль откоса, между щебнем и боем бетонных плит двинулся в соседний район, где светили стройными рядами окон разноцветные высотки.
Подходы к ним выложены новенькой плиткой, в будке за черными стеклами спал сторож, лениво вещал при нем маленький телек.
Оттуда Раткин свернул к шоссе, под эстакаду, шел вдоль дороги, спиной ощущая, как ему казалось, на себе чуждый далекий взгляд. Там спрятался в темные спящие дворики, долго бродил, потом перешел вновь пути, и оказался тут, в парке.
Взвизгнули тормоза на перекрестке вдали, взревел яростно клаксон. Раткин подскочил от испуга, остановился, всматриваясь в темноту позади.
«Учуяло.» — Подумал он про себя и улыбнулся.
Телефон заблокировал, в одно ухо вставил наушник, и зачем-то прибавил шаг. Срезал дорогу по остаткам газона — вышел на людный проспект.
Прибавилось фонарей, прибавилось света, отражений и вспышек. Прибавилось шума. Он шёл вдоль оградки, по неровным вспученным плитам, обходя люки, держась в стороне от машин.
«Не знаю, — Говорила девушка ему в ухо — Мне кажется, мы можем говорить о действительной трансформации.»
Раткин постоянно смотрел все ее трансляции и подкасты.
Она сидела обычно на стол облокотившись руками, близко пододвинувшись к микрофону, говорила так, что, казалось, ее голос звучит прямо у тебя на ухом. Легко смеялась, всегда улыбку прикрывая рукой.
Он никогда не пропускал эфиры, иные переслушивал по несколько раз, и даже сейчас, озябшие руки в кулаки сжимая в карманах, отчетливо представлял себе ее.
Ее аккуратные губы, вздернутые брови, ее в камеру направленный взгляд.
Она продолжала:
«Мы можем с уверенностью говорить о новом человеке. Дух нашего времени в этом, как мне кажется. В более открытом, глубоком, понимающем поколении...»
«Да, Кристина, вы правы, — Отвечала ей другая. — Новая среда, новые технологии, новая культура общения. Такая трансформация общества неизбежна уже только по тому факту, что никогда не было столько событий, обрушивающихся на жизнь одного человека.»
Вдаль по обеим сторонам улицы уходили витрины. Пыльные, наполненные пластмассой и картоном. Одинокие стояли манекены. Кого-то из них переодевали, убирали других. Магазины готовились к закрытию.
Ползла по дороге, шумно гудя и сверкая мигалками, уборочная машина.
Раткин сбавил тут шаг, осмелев, вставил второй наушник, чтобы прислушаться к разговору.
«Но не сыграет ли это злую шутку?» — Сказал вдруг мужской голос.
Басовитый, чуть дребезжащий. Ему показалось, что хитрый и озорной. Человек с глазами, наверное, черными, какие он, быть может, где-то уже встречал. Ведь все хитрое и подлое по определению должно быть черно.
«В каком плане?» — Спросила Кристина.
«Не знаю, как голодный набрасывается на еду, так и тут… — Сказал он. — к чему ведет пресыщение информаций?»
Ответила девушка:
«Ты видишь больше людей за день, чем твои родители за жизнь. Это знание, это эмпатия. Это более глубокая картина мира. Тебя сложнее обмануть, просто бери это знание и всё.»
Мужчина парировал:
«Или это ведет к чувству, что будто бы у тебя есть это знание. К уверенности в том, что раз ты соседствуешь с ним на одной площадке, то и сам действительно им обладаешь.»
«Ну или я не прав. — добавил он рассмеявшись. — Я всё же в таких же условиях, что и вы.»
«Голод.» — подумал Раткин, остановившись напротив кафешки.
Люди за низкими столиками, у самых окон, выставленные напоказ для глаз прохожих. Ступени, отделанные скользкой плиткой, стеклянная дверь с желтой круглой меткой по центру. Блестящие перила, расхристанный, потёртый резиновый коврик на входе.
Мимо прожужжала, взметнув пыль, уборочная машина. Раткин перешёл улицу, быстро взбежал вверх по ступеням. Столик занял напротив окна, заказав себе пиво с закуской.
Тем временем девушка продолжала:
«Всё открыто, — Говорила она, и наушник неприятно гудел от ее слов. — я буквально могу взять все что мне нужно в два клика. Проверить всё, обсудить, разобраться в спорном вопросе, или вот как вы, Кристина, пригласить к себе эксперта или ученого на подкаст и тут же его расспросить, поставив для других удобную информацию.»
«Это да, — сказала Кристина улыбаясь, — А я еще раз напоминаю, что с нами сегодня специалист по гендерной нейролингвистике и соционике Лизавета Кох».
«Но самое главное, — продолжила Лизавета говорить о трансформации. — Это то, что в совместной деятельности, как говорят нам психологи, стирается граница свой-чужой. И даже само присутствие в соцсети постепенно переплавляет общество и культуру. Вы же заметили, как изменился интернет за последние несколько лет, верно?»
«И как их тогда различить между собой, если все глубоки и открыты?» — Заметил мужчина.
Принесли заказ. Раткин хотел что-то спросить у официантки, и даже вынул один из наушников, но она, улыбнулась и ушла так же быстро, как и появилась.
«А как вы считаете, — продолжила Кристина — сколько времени потребуется для такой трансформации? Ведь все равно, большое количество людей вне соцсетей и интернета...»
«Мне кажется, что у зумеров уже все будет иначе. — ответила Лизвета — Ведь эти дети с пеленок в соцсетях. Поколение — два.»
«Нужно всех скорее загонять в соцсети.» — Весело сказала Кристина
«Ну, да. — Согласилась вторая. — Будущее это только возможность, но выбор всё же за нами.»
Мужчина в ответ рассмеялся.
Раткин задумался, и мысль его увлекала все дальше и дальше их разговора. Он пытался припомнить сегодняшний день, но все никак не мог сосредоточится.
Трансформация — отдавалось в его голове — изменение, новое общество…
А также ее, Кристины, глаза, что смотрели прямо на него.
Впереди, за окном, в прорехе между домами виднелся в темноте утопающий дворик. Там почти не было машин, не было людей. Едва различимые стояли под окоченелыми яблонями качели на детской площадке.
Оконным светом проглядывал из-за них горбатый силуэт дома.
«Эмпатия...» — выхватил Раткин из их разговора, всматриваясь в окна в черноте двора. Дом такой же как и его.
Свет в среднем окне, на первом этаже, с самого краю. Там висели какие-то зеленоватые шторы, отчего свет казался невесомым, призрачно-изумрудным. Остальные окна этой квартиры черны.
Ровно в такой же, как раз напротив самого Раткина живет бабка, что постоянно смотрит в глазок. И даже шторы похожи. А когда не смотрит, то выходит на лестничную клетку, прямо к нему под дверь и долго там стоит, то ли прислушивается, то ли что-то рассматривает.
«Как дом не выбирай, — Подумал про себя он — Все равно одна бабка будет в комплекте.»
Сколько раз, он сам по долгу торчал у своей двери, прилипнув к глазку. Сколько раз пытался понять, чего она хочет. Но стоило ей сказать что-нибудь, или коснуться ручки двери, как та, оголтелая, со всех ног бежала к себе домой.
«Эмпатия, — Покачал он головой, потягивая пиво — Какая тут эмпатия, Кристина? Стоит мне выйти, за почтой или посмотреть счетчик, я буквально нутром чую ее. Как она стоит и сверлит меня взглядом через этот ненавистный глазок.»
Он улыбнулся. Картошка, что принесли к пиву, была изумительная, хрустящая в меру и не сухая, солоноватая равно настолько, насколько это было нужно.
«Знаете, Кристина, — Продолжил он шепотом — Она даже со мной не говорит. Я иногда делаю вид, что ухожу, спускаюсь по лестнице, а сам встаю у ее двери. Клянусь, я слышу, как она дышит. Вот зачем это делать? Я же уже ушел. А она все равно стоит и смотрит.»
У него в наушниках мужчина смеялся, и постоянно повторял:
«Ну что за дикость? Ну. Верите ли вы в такое?»
Переслушивать, о чем это они говорили, Раткин не стал, потому что мысль влекла его дальше.
«Вот-вот — Продолжил он, макая картошку в соус. — Я иногда, ну, ради интереса, стоя у нее под дверью — замру. И как только она там крякнет, или пошаркает, хоть чуть расслабится на своем посту, то как гаркну на нее, прямо в замочную скважину, или от души как вдарю по двери.»
«Дурная — Сказал он смеясь. — И главное в ответ — тишина. Будто бы ничего и не произошло. Пока я все там не разнесу будет делать вид, что все в порядке. О какой трансформации, Кристина, тут можно говорить, если такое под твоей собственной дверью?»
Окошко, призрачно-изумрудное, на которое он смотрел все это время — погасло.
Поток мыслей перенес его к своему дому, прямо к подъезду. К ржавой двери и облупленной краске, кривой лавке с торчащими гвоздями и клумбами-шинами за низким забором. Он вглядывался в окна своей безумной соседки, пытаясь вспомнить цвет штор, вспомнить ее лицо в окне в темноте кухни, вспомнить обстановку в квартире, но никак не мог этого сделать.
«Видел ли я ее когда-нибудь вблизи? Не через стекло? Не через кривую линзу глазка?»
Ответить себе Раткин не мог. Окна в его воображении теплели, желтели, разгораясь словно лампы так, что за их светом ничего нельзя было разглядеть. Становились все больше и больше, разрастались перед его внутренним взором, а он, загипнотизированный не смел сдвинуться с места.
Сидевший неподвижно, отстраненный с поднятым бокалом в руке, он не заметил, как та, кому он все это рассказывал вошла в кафе и села за соседний столик.
«Мне кажется, — Прорвался сквозь образы голос Лизаветы и вернул его в реальность. — Мы становимся свидетелями, не просто изменений, но тектонический сдвигов в обществе. Ведь если так пойдет и дальше, а многие исследования по гендерной нейролингвистике указывают прямо на это, то в скором времени нас ждет иной мир...»
«Ген-дер-на-я-ней-ро-лин-гви-сти-ка.» — Сказал шепотом мужчина.
Лизавета продолжила, не обратив на него никакого внимания:
«Если сейчас, сообщество само прилагает усилия, чтобы контролировать и влиять на бренды, на корпорации, на медийных людей — отменяя их за их действия, то когда мир будет объединен вокруг соцсетей — все будет происходить автоматически. Не нужно будет ни судов, ни полиции, не заявлений. Написал что-то плохое — тут же штраф.»
«Прямо как на дороге. — сказала Кристина. — Это бы многих отрезвило...»
Мужчина рассмеялся вновь.
«Когда будут выдавать номера — хочу себе двести тридцать второй. Мое счастливое число.» — сказал он.
«Именно, — сказала Лизавета. — Пиши сколько хочешь гадостей, пока есть деньги.»
В кафе зашла тетка. С приплюснутым носом, оттопыренной нижней губой. Она тяжело дышала. Неприятно скрипела дутой своей курткой, топчась у входа. Раткин поймал ее резкий и пренебрежительный взгляд.
Она тут же его отвела, и тяжело дыша, скрипя курткой двинулась в другую сторону зала, где уселась за угловой столик.
«Надеюсь она не живет здесь… — Подумал он вновь рассматривая дворик в прорехе. Дом же, практически скрылся в темноте. Только одно угловое окно на пятом этаже светило далеким маяком. — Как бы сбежать от своих ебанутых...»
Раткин косился на тетку.
«Их где-то штампуют, — Думал он. — Таких как она...»
«На единой платформе, Кристина — он не заметил, как стал шептать себе под нос — все эти тетки должны быть в одной секции. Целый дом таких. Сто процентов склочница. Живет одна такая же надо мной… — он отпил пива — Нет, Кристина, вы представляете, если та бабка молчит, то эта… Не заткнешь. Постоянно орет, постоянно ей что-то от меня надо. Как только слышу, как та идет — бегу. Да, бегу. Лишь бы не встретить. Все орёт, что у меня постоянно много людей, и все они шумят. Но живу-то я, Кристина, один»
Настоящей Кристине тем временем принесли заказ.
«Повадилась на меня участкового спускать! — горячился Раткин. — Представляете? Все ходит и ходит… А чего это у вас так пусто? — передразнивал он участкового — А где вы, гражданин, работаете? Жалобы на вас от соседей...»
«Так иди, наверное, у этих соседей и спроси, что это у них за жалобы, и почему они не могут оставить меня в покое...»
Одинокое окошко манило его к себе.
«Шастает тут, как к себе домой! Загнать бы их всех на эту самую платформу, и чтобы за все оскорбления в штрафах утопить...»
«А что будет считаться оскорблением?» — спросил мужчина у него в ухе.
«Сообщество установит рамки и нормы само, платформа же, срощенная с государством, будет только инструментом» — сказала Лизавета.
«Так если она безумна, — возмутился Раткин, — Если у нее шумы постоянные из моей квартиры, она же скорее поверит, что я ее и обкрадываю, через излучатель какой-нибудь.»
«Но кому будет принадлежать платформа?» — допытывался мужчина.
«Платформа должны быть, в таком случае, всеобщей, иначе ничего не выйдет» — сказала Кристина.
«Большинство разве сможет определить лучшее?» — спросил Мужчина.
«Верно-верно. — подхватил Раткин — Но как же тогда все будет решаться, если в своем собственном подъезде расклад два против одного.»
Он вдруг поймал себя на том, что не сводит глаз с той тетки. Тетка же нервно барабанила пальцами по столу, изредка поглядывая на него. С ней что-то было явно не так, но Раткин никак не мог понять, что именно. Само ее присутствие бередило что-то важное, что-то болезненное где-то на задворках его сознания.
Раткин теперь вперился в нее взглядом, намеренно возбуждая чувства, отчего та начала барабанить по столу сильнее, ворочаться на стуле, скрипеть отвратительно своей курткой. И когда вязкое, желчное осознание, подступило к нему вот-вот готовое высказаться, он вдруг услышал ЕЁ голос.
Живой, не искаженный цифрой, не испорченный старыми наушниками, посторонними шумами и прочим. Такой же чистый и звонкий, как в его воображении, легкий, невесомый и настоящий — раздался он, как ему показалось, прямо у него над ухом.
Волнительный холодок пробежал в его груди. Мысли испарились, оставив в голове звенящую пустоту. Не веря своим ушам, он медленно обернулся.
Кристина разговаривала по телефону. Она говорила что-то про полицию, про заявление, про закон о преследовании, который так необходим. И о том, что ей, скорее всего, потребуется охранник. Но Раткин не уловил и толики смысла в ее словах, он любовался ей, как наваждением, боясь пошевелиться.
Все это время Мужчина у него в ухе смеялся не переставая.
«Верно-Верно» — произнес Раткин, и отвернулся.
Все моменты встречи, все разговоры, все то что он рассказывал ей, все то с чем спорил, что слушал, и все сцены знакомства, которые когда-либо представлял теперь отступили. Осталась, только она. Кристина.
«Может быть… Кристина. Надо как-то… Лизавета. Или так… Кристина.»
Раткин бормотал себе под нос что-то, пытаясь поверить самому себе. своим глазам. Хватаясь взглядом за название подкаста, он перешел на ее канал, на ее страницу, принялся пожирать взглядом всю информацию, чтобы точно убедиться — что это она.
Мужчина смеялся.
«Странно. — подумал Раткин. — А где его имя? Ошибка?»
Он вернулся к выпуску. Проверил его описание, затем комментарии и ничего касательно гостя не нашел. Тот не был нигде указан.
«Да, ведь хорошие вещи говорит, а нигде не указали...» — убеждал себя Раткин, и в голове его уже зрела мысль, которую он так страстно желал, но не мог себе никак позволить.
Он украдкой посмотрел на Кристину, отгоняя от себя эту самую мысль.
«Возможно ошибка, возможно не заметили, не доработали… Вы не могли бы...»
Бегунок в плеере двигался неумолимо к концу подкаста. Она все говорила по телефону и не хотела прекращать. Раткин хотел было подождать поглядывая на нее, но не выдержал.
Обернулся к ней, и, наклонившись в проход разделяющий их столики, сказал:
«Извините...»
Она не отреагировала.
«Извините.» — сказал он уже громче.
Кристина посмотрела на него, прикрыв трубку рукой.
«Извините, что отвлекаю, но вы же ведете подкаст, правильно?»
«Да, все верно. — улыбнулась она и добавила в трубку — Сейчас. Повиси.»
«Извините, еще раз, что отвлекаю. Очень классно, очень нравится, но там, в последнем, нигде не указан гость, а такой интересный… Я вот смотрел и в названии и в описании. И нигде на странице не указан. Вдруг кто-то захочет найти… Да я и сам хотел бы найти, но нигде нет. — Он сглотнул — Там еще в выпуске у вас девушка гендерлог...»
Кристина задумалась на секунду.
«Лизавета, да. — Сказала она. — Но там точно написано, я буквально недавно смотрела.»
«Это да, она там указано, но мужчина… Такой интересный разговор у вас с ним получился...»
«Мужчина? — удивилась она. — Может вы с кем-то меня путаете, молодой человек, но у меня в последнем, только Лизавета и я.»
Вдруг, хлопнула дверь — это тетка, забрав свой заказ с собой — ушла. Он смотрел ей в спину. Ему показалось что он вновь слышит скрип ее куртки. И желчный, вязкой комок осознания вновь подкатывал к нему, готовый вот-вот высказаться.
«Не было...» — пространно сказал Раткин, затем извинился и отвернулся от Кристины.
Последнее окно в доме в прорехе погасло. Дворик погрузился во мрак. Тетка перешла дорогу и скрылась в темноте.
«Да нет, ну как… — хотел он что-то сказать. — Ну вот же… Может она… Или.»
Раткин полез еще раз в плеер, открутил ползунок назад, в самое начало и стал слушать. В комментариях никто не говорил о госте. Девушки говорили снова, но мужчина молчал. Он мотнул бегунок вперед, затем еще, затем снова и никак не мог попасть на его реплики.
В нетерпении он перетащил бегунок — снова девушки. Стал кидать его в разные стороны и куда бы тот не попадал — везде натыкался на их разговор.
В наушниках вдруг замолчали. Бегунок полз вперед, не находя ничего кроме тишины. Все замерло.
В эти секунды свое собственное дыхание Раткину, показалось громким, тяжелым и отстраненным. Быстро стучало сердце.
«Скучно, да?» — вдруг проговорил мужчина в его ухе и Раткин инстинктивно вжался в кресло.
В проулке, на первом этаже, зажглись три окна. Одно тройное и два двойных. Тупоносая морда у самой земли, выглядывала из-за домов. Чудище, готовое к прыжку.
Свет глаз его слепил, разгорался, становился ярче, теплее и больше. Двигался ему навстречу, подползая все ближе к ограничительной линии улицы.
Взвизгнули тормоза, взревел клаксон.
«Я тебя нашел, — сказал Мужчина. — Пора домой.»
Раткин медленно встал, вышел из кафе и поплелся навстречу огням.
Мужчина смеялся.
Кустарники вокруг топорщили кривые тонкие ветви, тянулись к аллее, переползая границу бордюра. Далекий свет с улицы, параллельной парку, вырисовывал черные стволы деревьев. Склонялись к земле их лысые кроны.
Не было ни ветра, ни стороннего звука.
Светлячок телефона, белесый пар, пропадающий в серой мгле, и его, Раткина, быстрые шаги в пустоте.
То и дело он останавливался, вслушиваясь в тишину: не выдают ли еще чьих-либо шагов, рассыпанные по черному асфальту лужи?
Но никого не было.
Свое собственное дыхание казалось ему слишком тяжелым и громким. Казалось, что оно отдается эхом во всех закутках парка, и от этой мысли, от одного только представления об этом, ему становилось не по себе. И Раткин тут же пытался его задержать. Остановить, хоть как-то умерить, отчего он только краснел, не выдерживал и в итоге начинал дышать еще громче, при этом каждый раз ускоряя шаг.
Вышел из дому он довольно давно, оставив позади теплый свет окон. Одно широкое — с тремя рамами, и два узких — с двумя. В наступающей мгле, горбатый, тесаный силуэт его дома казался ему чудищем, что тупоносой своей мордой подъезда обнюхивало землю, высматривая, тремя желтыми своими глазами его, Раткина, следы.
Петляя дворами, вышел к путям, их перешел, пробравшись между рябых, ржавых громад зерновозов. По скользкой тропинке, вдоль откоса, между щебнем и боем бетонных плит двинулся в соседний район, где светили стройными рядами окон разноцветные высотки.
Подходы к ним выложены новенькой плиткой, в будке за черными стеклами спал сторож, лениво вещал при нем маленький телек.
Оттуда Раткин свернул к шоссе, под эстакаду, шел вдоль дороги, спиной ощущая, как ему казалось, на себе чуждый далекий взгляд. Там спрятался в темные спящие дворики, долго бродил, потом перешел вновь пути, и оказался тут, в парке.
Взвизгнули тормоза на перекрестке вдали, взревел яростно клаксон. Раткин подскочил от испуга, остановился, всматриваясь в темноту позади.
«Учуяло.» — Подумал он про себя и улыбнулся.
Телефон заблокировал, в одно ухо вставил наушник, и зачем-то прибавил шаг. Срезал дорогу по остаткам газона — вышел на людный проспект.
Прибавилось фонарей, прибавилось света, отражений и вспышек. Прибавилось шума. Он шёл вдоль оградки, по неровным вспученным плитам, обходя люки, держась в стороне от машин.
«Не знаю, — Говорила девушка ему в ухо — Мне кажется, мы можем говорить о действительной трансформации.»
Раткин постоянно смотрел все ее трансляции и подкасты.
Она сидела обычно на стол облокотившись руками, близко пододвинувшись к микрофону, говорила так, что, казалось, ее голос звучит прямо у тебя на ухом. Легко смеялась, всегда улыбку прикрывая рукой.
Он никогда не пропускал эфиры, иные переслушивал по несколько раз, и даже сейчас, озябшие руки в кулаки сжимая в карманах, отчетливо представлял себе ее.
Ее аккуратные губы, вздернутые брови, ее в камеру направленный взгляд.
Она продолжала:
«Мы можем с уверенностью говорить о новом человеке. Дух нашего времени в этом, как мне кажется. В более открытом, глубоком, понимающем поколении...»
«Да, Кристина, вы правы, — Отвечала ей другая. — Новая среда, новые технологии, новая культура общения. Такая трансформация общества неизбежна уже только по тому факту, что никогда не было столько событий, обрушивающихся на жизнь одного человека.»
Вдаль по обеим сторонам улицы уходили витрины. Пыльные, наполненные пластмассой и картоном. Одинокие стояли манекены. Кого-то из них переодевали, убирали других. Магазины готовились к закрытию.
Ползла по дороге, шумно гудя и сверкая мигалками, уборочная машина.
Раткин сбавил тут шаг, осмелев, вставил второй наушник, чтобы прислушаться к разговору.
«Но не сыграет ли это злую шутку?» — Сказал вдруг мужской голос.
Басовитый, чуть дребезжащий. Ему показалось, что хитрый и озорной. Человек с глазами, наверное, черными, какие он, быть может, где-то уже встречал. Ведь все хитрое и подлое по определению должно быть черно.
«В каком плане?» — Спросила Кристина.
«Не знаю, как голодный набрасывается на еду, так и тут… — Сказал он. — к чему ведет пресыщение информаций?»
Ответила девушка:
«Ты видишь больше людей за день, чем твои родители за жизнь. Это знание, это эмпатия. Это более глубокая картина мира. Тебя сложнее обмануть, просто бери это знание и всё.»
Мужчина парировал:
«Или это ведет к чувству, что будто бы у тебя есть это знание. К уверенности в том, что раз ты соседствуешь с ним на одной площадке, то и сам действительно им обладаешь.»
«Ну или я не прав. — добавил он рассмеявшись. — Я всё же в таких же условиях, что и вы.»
«Голод.» — подумал Раткин, остановившись напротив кафешки.
Люди за низкими столиками, у самых окон, выставленные напоказ для глаз прохожих. Ступени, отделанные скользкой плиткой, стеклянная дверь с желтой круглой меткой по центру. Блестящие перила, расхристанный, потёртый резиновый коврик на входе.
Мимо прожужжала, взметнув пыль, уборочная машина. Раткин перешёл улицу, быстро взбежал вверх по ступеням. Столик занял напротив окна, заказав себе пиво с закуской.
Тем временем девушка продолжала:
«Всё открыто, — Говорила она, и наушник неприятно гудел от ее слов. — я буквально могу взять все что мне нужно в два клика. Проверить всё, обсудить, разобраться в спорном вопросе, или вот как вы, Кристина, пригласить к себе эксперта или ученого на подкаст и тут же его расспросить, поставив для других удобную информацию.»
«Это да, — сказала Кристина улыбаясь, — А я еще раз напоминаю, что с нами сегодня специалист по гендерной нейролингвистике и соционике Лизавета Кох».
«Но самое главное, — продолжила Лизавета говорить о трансформации. — Это то, что в совместной деятельности, как говорят нам психологи, стирается граница свой-чужой. И даже само присутствие в соцсети постепенно переплавляет общество и культуру. Вы же заметили, как изменился интернет за последние несколько лет, верно?»
«И как их тогда различить между собой, если все глубоки и открыты?» — Заметил мужчина.
Принесли заказ. Раткин хотел что-то спросить у официантки, и даже вынул один из наушников, но она, улыбнулась и ушла так же быстро, как и появилась.
«А как вы считаете, — продолжила Кристина — сколько времени потребуется для такой трансформации? Ведь все равно, большое количество людей вне соцсетей и интернета...»
«Мне кажется, что у зумеров уже все будет иначе. — ответила Лизвета — Ведь эти дети с пеленок в соцсетях. Поколение — два.»
«Нужно всех скорее загонять в соцсети.» — Весело сказала Кристина
«Ну, да. — Согласилась вторая. — Будущее это только возможность, но выбор всё же за нами.»
Мужчина в ответ рассмеялся.
Раткин задумался, и мысль его увлекала все дальше и дальше их разговора. Он пытался припомнить сегодняшний день, но все никак не мог сосредоточится.
Трансформация — отдавалось в его голове — изменение, новое общество…
А также ее, Кристины, глаза, что смотрели прямо на него.
Впереди, за окном, в прорехе между домами виднелся в темноте утопающий дворик. Там почти не было машин, не было людей. Едва различимые стояли под окоченелыми яблонями качели на детской площадке.
Оконным светом проглядывал из-за них горбатый силуэт дома.
«Эмпатия...» — выхватил Раткин из их разговора, всматриваясь в окна в черноте двора. Дом такой же как и его.
Свет в среднем окне, на первом этаже, с самого краю. Там висели какие-то зеленоватые шторы, отчего свет казался невесомым, призрачно-изумрудным. Остальные окна этой квартиры черны.
Ровно в такой же, как раз напротив самого Раткина живет бабка, что постоянно смотрит в глазок. И даже шторы похожи. А когда не смотрит, то выходит на лестничную клетку, прямо к нему под дверь и долго там стоит, то ли прислушивается, то ли что-то рассматривает.
«Как дом не выбирай, — Подумал про себя он — Все равно одна бабка будет в комплекте.»
Сколько раз, он сам по долгу торчал у своей двери, прилипнув к глазку. Сколько раз пытался понять, чего она хочет. Но стоило ей сказать что-нибудь, или коснуться ручки двери, как та, оголтелая, со всех ног бежала к себе домой.
«Эмпатия, — Покачал он головой, потягивая пиво — Какая тут эмпатия, Кристина? Стоит мне выйти, за почтой или посмотреть счетчик, я буквально нутром чую ее. Как она стоит и сверлит меня взглядом через этот ненавистный глазок.»
Он улыбнулся. Картошка, что принесли к пиву, была изумительная, хрустящая в меру и не сухая, солоноватая равно настолько, насколько это было нужно.
«Знаете, Кристина, — Продолжил он шепотом — Она даже со мной не говорит. Я иногда делаю вид, что ухожу, спускаюсь по лестнице, а сам встаю у ее двери. Клянусь, я слышу, как она дышит. Вот зачем это делать? Я же уже ушел. А она все равно стоит и смотрит.»
У него в наушниках мужчина смеялся, и постоянно повторял:
«Ну что за дикость? Ну. Верите ли вы в такое?»
Переслушивать, о чем это они говорили, Раткин не стал, потому что мысль влекла его дальше.
«Вот-вот — Продолжил он, макая картошку в соус. — Я иногда, ну, ради интереса, стоя у нее под дверью — замру. И как только она там крякнет, или пошаркает, хоть чуть расслабится на своем посту, то как гаркну на нее, прямо в замочную скважину, или от души как вдарю по двери.»
«Дурная — Сказал он смеясь. — И главное в ответ — тишина. Будто бы ничего и не произошло. Пока я все там не разнесу будет делать вид, что все в порядке. О какой трансформации, Кристина, тут можно говорить, если такое под твоей собственной дверью?»
Окошко, призрачно-изумрудное, на которое он смотрел все это время — погасло.
Поток мыслей перенес его к своему дому, прямо к подъезду. К ржавой двери и облупленной краске, кривой лавке с торчащими гвоздями и клумбами-шинами за низким забором. Он вглядывался в окна своей безумной соседки, пытаясь вспомнить цвет штор, вспомнить ее лицо в окне в темноте кухни, вспомнить обстановку в квартире, но никак не мог этого сделать.
«Видел ли я ее когда-нибудь вблизи? Не через стекло? Не через кривую линзу глазка?»
Ответить себе Раткин не мог. Окна в его воображении теплели, желтели, разгораясь словно лампы так, что за их светом ничего нельзя было разглядеть. Становились все больше и больше, разрастались перед его внутренним взором, а он, загипнотизированный не смел сдвинуться с места.
Сидевший неподвижно, отстраненный с поднятым бокалом в руке, он не заметил, как та, кому он все это рассказывал вошла в кафе и села за соседний столик.
«Мне кажется, — Прорвался сквозь образы голос Лизаветы и вернул его в реальность. — Мы становимся свидетелями, не просто изменений, но тектонический сдвигов в обществе. Ведь если так пойдет и дальше, а многие исследования по гендерной нейролингвистике указывают прямо на это, то в скором времени нас ждет иной мир...»
«Ген-дер-на-я-ней-ро-лин-гви-сти-ка.» — Сказал шепотом мужчина.
Лизавета продолжила, не обратив на него никакого внимания:
«Если сейчас, сообщество само прилагает усилия, чтобы контролировать и влиять на бренды, на корпорации, на медийных людей — отменяя их за их действия, то когда мир будет объединен вокруг соцсетей — все будет происходить автоматически. Не нужно будет ни судов, ни полиции, не заявлений. Написал что-то плохое — тут же штраф.»
«Прямо как на дороге. — сказала Кристина. — Это бы многих отрезвило...»
Мужчина рассмеялся вновь.
«Когда будут выдавать номера — хочу себе двести тридцать второй. Мое счастливое число.» — сказал он.
«Именно, — сказала Лизавета. — Пиши сколько хочешь гадостей, пока есть деньги.»
В кафе зашла тетка. С приплюснутым носом, оттопыренной нижней губой. Она тяжело дышала. Неприятно скрипела дутой своей курткой, топчась у входа. Раткин поймал ее резкий и пренебрежительный взгляд.
Она тут же его отвела, и тяжело дыша, скрипя курткой двинулась в другую сторону зала, где уселась за угловой столик.
«Надеюсь она не живет здесь… — Подумал он вновь рассматривая дворик в прорехе. Дом же, практически скрылся в темноте. Только одно угловое окно на пятом этаже светило далеким маяком. — Как бы сбежать от своих ебанутых...»
Раткин косился на тетку.
«Их где-то штампуют, — Думал он. — Таких как она...»
«На единой платформе, Кристина — он не заметил, как стал шептать себе под нос — все эти тетки должны быть в одной секции. Целый дом таких. Сто процентов склочница. Живет одна такая же надо мной… — он отпил пива — Нет, Кристина, вы представляете, если та бабка молчит, то эта… Не заткнешь. Постоянно орет, постоянно ей что-то от меня надо. Как только слышу, как та идет — бегу. Да, бегу. Лишь бы не встретить. Все орёт, что у меня постоянно много людей, и все они шумят. Но живу-то я, Кристина, один»
Настоящей Кристине тем временем принесли заказ.
«Повадилась на меня участкового спускать! — горячился Раткин. — Представляете? Все ходит и ходит… А чего это у вас так пусто? — передразнивал он участкового — А где вы, гражданин, работаете? Жалобы на вас от соседей...»
«Так иди, наверное, у этих соседей и спроси, что это у них за жалобы, и почему они не могут оставить меня в покое...»
Одинокое окошко манило его к себе.
«Шастает тут, как к себе домой! Загнать бы их всех на эту самую платформу, и чтобы за все оскорбления в штрафах утопить...»
«А что будет считаться оскорблением?» — спросил мужчина у него в ухе.
«Сообщество установит рамки и нормы само, платформа же, срощенная с государством, будет только инструментом» — сказала Лизавета.
«Так если она безумна, — возмутился Раткин, — Если у нее шумы постоянные из моей квартиры, она же скорее поверит, что я ее и обкрадываю, через излучатель какой-нибудь.»
«Но кому будет принадлежать платформа?» — допытывался мужчина.
«Платформа должны быть, в таком случае, всеобщей, иначе ничего не выйдет» — сказала Кристина.
«Большинство разве сможет определить лучшее?» — спросил Мужчина.
«Верно-верно. — подхватил Раткин — Но как же тогда все будет решаться, если в своем собственном подъезде расклад два против одного.»
Он вдруг поймал себя на том, что не сводит глаз с той тетки. Тетка же нервно барабанила пальцами по столу, изредка поглядывая на него. С ней что-то было явно не так, но Раткин никак не мог понять, что именно. Само ее присутствие бередило что-то важное, что-то болезненное где-то на задворках его сознания.
Раткин теперь вперился в нее взглядом, намеренно возбуждая чувства, отчего та начала барабанить по столу сильнее, ворочаться на стуле, скрипеть отвратительно своей курткой. И когда вязкое, желчное осознание, подступило к нему вот-вот готовое высказаться, он вдруг услышал ЕЁ голос.
Живой, не искаженный цифрой, не испорченный старыми наушниками, посторонними шумами и прочим. Такой же чистый и звонкий, как в его воображении, легкий, невесомый и настоящий — раздался он, как ему показалось, прямо у него над ухом.
Волнительный холодок пробежал в его груди. Мысли испарились, оставив в голове звенящую пустоту. Не веря своим ушам, он медленно обернулся.
Кристина разговаривала по телефону. Она говорила что-то про полицию, про заявление, про закон о преследовании, который так необходим. И о том, что ей, скорее всего, потребуется охранник. Но Раткин не уловил и толики смысла в ее словах, он любовался ей, как наваждением, боясь пошевелиться.
Все это время Мужчина у него в ухе смеялся не переставая.
«Верно-Верно» — произнес Раткин, и отвернулся.
Все моменты встречи, все разговоры, все то что он рассказывал ей, все то с чем спорил, что слушал, и все сцены знакомства, которые когда-либо представлял теперь отступили. Осталась, только она. Кристина.
«Может быть… Кристина. Надо как-то… Лизавета. Или так… Кристина.»
Раткин бормотал себе под нос что-то, пытаясь поверить самому себе. своим глазам. Хватаясь взглядом за название подкаста, он перешел на ее канал, на ее страницу, принялся пожирать взглядом всю информацию, чтобы точно убедиться — что это она.
Мужчина смеялся.
«Странно. — подумал Раткин. — А где его имя? Ошибка?»
Он вернулся к выпуску. Проверил его описание, затем комментарии и ничего касательно гостя не нашел. Тот не был нигде указан.
«Да, ведь хорошие вещи говорит, а нигде не указали...» — убеждал себя Раткин, и в голове его уже зрела мысль, которую он так страстно желал, но не мог себе никак позволить.
Он украдкой посмотрел на Кристину, отгоняя от себя эту самую мысль.
«Возможно ошибка, возможно не заметили, не доработали… Вы не могли бы...»
Бегунок в плеере двигался неумолимо к концу подкаста. Она все говорила по телефону и не хотела прекращать. Раткин хотел было подождать поглядывая на нее, но не выдержал.
Обернулся к ней, и, наклонившись в проход разделяющий их столики, сказал:
«Извините...»
Она не отреагировала.
«Извините.» — сказал он уже громче.
Кристина посмотрела на него, прикрыв трубку рукой.
«Извините, что отвлекаю, но вы же ведете подкаст, правильно?»
«Да, все верно. — улыбнулась она и добавила в трубку — Сейчас. Повиси.»
«Извините, еще раз, что отвлекаю. Очень классно, очень нравится, но там, в последнем, нигде не указан гость, а такой интересный… Я вот смотрел и в названии и в описании. И нигде на странице не указан. Вдруг кто-то захочет найти… Да я и сам хотел бы найти, но нигде нет. — Он сглотнул — Там еще в выпуске у вас девушка гендерлог...»
Кристина задумалась на секунду.
«Лизавета, да. — Сказала она. — Но там точно написано, я буквально недавно смотрела.»
«Это да, она там указано, но мужчина… Такой интересный разговор у вас с ним получился...»
«Мужчина? — удивилась она. — Может вы с кем-то меня путаете, молодой человек, но у меня в последнем, только Лизавета и я.»
Вдруг, хлопнула дверь — это тетка, забрав свой заказ с собой — ушла. Он смотрел ей в спину. Ему показалось что он вновь слышит скрип ее куртки. И желчный, вязкой комок осознания вновь подкатывал к нему, готовый вот-вот высказаться.
«Не было...» — пространно сказал Раткин, затем извинился и отвернулся от Кристины.
Последнее окно в доме в прорехе погасло. Дворик погрузился во мрак. Тетка перешла дорогу и скрылась в темноте.
«Да нет, ну как… — хотел он что-то сказать. — Ну вот же… Может она… Или.»
Раткин полез еще раз в плеер, открутил ползунок назад, в самое начало и стал слушать. В комментариях никто не говорил о госте. Девушки говорили снова, но мужчина молчал. Он мотнул бегунок вперед, затем еще, затем снова и никак не мог попасть на его реплики.
В нетерпении он перетащил бегунок — снова девушки. Стал кидать его в разные стороны и куда бы тот не попадал — везде натыкался на их разговор.
В наушниках вдруг замолчали. Бегунок полз вперед, не находя ничего кроме тишины. Все замерло.
В эти секунды свое собственное дыхание Раткину, показалось громким, тяжелым и отстраненным. Быстро стучало сердце.
«Скучно, да?» — вдруг проговорил мужчина в его ухе и Раткин инстинктивно вжался в кресло.
В проулке, на первом этаже, зажглись три окна. Одно тройное и два двойных. Тупоносая морда у самой земли, выглядывала из-за домов. Чудище, готовое к прыжку.
Свет глаз его слепил, разгорался, становился ярче, теплее и больше. Двигался ему навстречу, подползая все ближе к ограничительной линии улицы.
Взвизгнули тормоза, взревел клаксон.
«Я тебя нашел, — сказал Мужчина. — Пора домой.»
Раткин медленно встал, вышел из кафе и поплелся навстречу огням.
Мужчина смеялся.
Рецензии и комментарии 0