Четвертое купе

Четвертое купе

Часть первая
Соседи

Утро. Шумный вокзал. Народ снует, спешит, распихивает друг друга локтями. Никому не хочется опоздать. Нужно успеть занять место и пристроить багаж. Баулы, рюкзаки, саквояжи. Шляпы, береты, кепки. Суета. Ароматы пирогов с капустой и жареной курицы льются буквально из каждой сумки. Пора. Поезд скоро отправляется, о чем меланхоличный женский голос объявляет по громкой связи:
-Поезд номер восемь, сообщением «Пункт А – Конечная», отправляется с первого пути. Повторяю, отправляется с первого пути.
-Лид, у тебя как сегодня? Полный загруз, или передых? — Пышногрудая проводница Валентина, подняла подножку вагона.
-Да какой там. — Лида махнула рукой. — Полный вагон. Много вышло здесь, а зашло ещё больше. А ты как?
-У меня прям лафа. — Довольно улыбается Валентина. — Всего трое. К Валерке в купе. Всё парнишке веселей будет.
-Да уж. – Сердобольно вздыхает Лида. — Бедный мальчишка. Весь путь один да один. Ну, что? До конечной?
-Закрывайся уже. Состав сейчас тронется. — Валентина махнула флажком и захлопнула дверь вагона.
-Уважаемые пассажиры, — раздался бодрый голос из радио колонки. — Просьба занять места, согласно купленным билетам и приготовить проездной документ для учёта проводником. Наш поезд отправляется до станции Конечная. Проездная бригада нашего состава желает вам приятного путешествия! Чай и печенье можно приобрести у проводника.
-Ну, что, друзья мои? Все устроились? Валентина втиснулась в четвёртое купе. — Билетики готовим.
-Здравствуйте, барышня. — Улыбчивый мужичок с пышными, пшеничными усами, протянул свой билет. — Михаил Иваныч Сорокин.
-Очень приятно, дорогой, очень приятно. Валентина, ваш проводник. — Валентина сделала пометочку в своём блокнотике и вернула билет Михаилу Ивановичу. — Следующий, пожалуйста.
-Элеонора Владиславовна. Раз уж Михаил Иванович первым задал тон нашему знакомству, представлюсь и я.- Сухая, высокая старушка в очках на пол лица, протянула свой билет. — Чай скоро подадут?
-Скоро, дорогая, скоро. — Валентина дружелюбно улыбнулась. — Поезд скорый, тут всё быстро происходит, скажи Валер.
-Ага. — С верхней полки, резво спрыгнул, молодой человек в спортивном костюме и шапке, натянутой почти на глаза. — Мистер Лерой. — Представился он.
-Как, простите? — нахмурилась Элеонора Владиславовна.
-Лерой, ма, Ле-рой. Дитя улиц. Это мой никнейм. — гордо сообщил Валерка.
-Это наш Валерий. Можно и Лерой. Валерка в общем. — Улыбнулась Валентина и потрепала парнишку по голове, чему он не очень обрадовался.
— Ну, тёть Валь! Ну чего ты? Шапку стянешь же. – Он капризно надулся.
-Ага. — Усмехнулась проводница. — И в голову тебе ещё больше ерунды надует. Ваш билет.
Молчавшая всё это время девочка, осторожно протянула свой билет.
-Аня Смирнова. — Робко представилась она и опустила глаза.
-Добро пожаловать, Анютка. Мы можем так, тебя называть? — Анютка робко кивнула и Валентина погладила девочку по голове. — Чего нос повесила? Эй, ребёнок, ты чего? С нами весело. Здесь тебя никто не обидит. Скажи, мистер Лерой.
-Не-а, не обидит. Не боись систер. Тёть Валь, чай пора пить.
-Сейчас всё будет. — Проводница захлопнула свой блокнотик. — Располагайтесь поудобнее и настраивайтесь на приятную поездку. Компания у вас подобралась изумительная.
Валентина, широко улыбаясь, подмигнула, казалось бы, всем пассажирам сразу, вышла, прикрыв за собой дверь.

Часть вторая

Начало игры
Пассажиры купе номер четыре засуетились, пристраивая свой багаж и доставая личные вещи, которые им могли бы пригодиться в пути.
-Может, почитаю перед сном. – Михаил Иванович достал из своего, видавшего лучшие времена, рюкзака небольшую книжицу в мягком переплете. – Люблю, знаете ли, это занятие. В любую свободную минуту читаю.
-Достойное занятие. – Согласилась Элеонора Владиславовна и достала из своего саквояжа кружевную белую шаль. – Раньше баловалась вязанием, расслабляет. Бабушка моя была искусная мастерица и меня обучила этому ремеслу. Но время берет своё. Я вот теперь слаба, глазами стала. Оставила это занятие, как и многое другое в прошлом. – Укутавшись в шаль, она устроилась на полке, в уголке у двери.
-Может быть, Вы к окошку хотели? – Валерка, было, поднялся со своего места, но ударился головой о верхнюю полку и сел обратно.
-Сидите, сидите, молодой человек. – Жестом остановила его Элеонора Владиславовна. – Мне тут очень даже удобно, но спасибо за предложение. Оценила.
-Анюта, дочка, ну, чего ты там притихла? – Михаил Иванович помог Анютке определить её красный рюкзачок на верхнюю полку. – Проходи, садись к окошку, не стесняйся. Сейчас чай будем пить.
Поезд, монотонно отстукивая такт колёсами, отправился с первого пути. Мимо окна медленно проплыл опустевший перрон и серое здание вокзала. Проводница Валентина принесла четыре стакана в фирменных подстаканниках и сахар рафинад в коробочке с изображением поезда номер восемь.
Пожелав приятного аппетита и мурлыча себе под нос веселую песенку, она удалилась к себе.
-Чаёк, это хорошо! — Потирая руки, Михаил Иванович открыл свой рюкзак. — А к чаёчку у нас и булочки имеются. Моя Нина Фёдоровна, знатные булочки печёт, и хлебушек. Вот, угощайтесь, угощайтесь, на всех хватит.
-Тесто, это для девчонок. Бич-пакет наше всё. — Валерка поставил на столик упаковку с лапшой быстрого приготовления. — Во!
-И этим, Вы, голубчик, простите, не знаю, как Вас по батюшке, собираетесь кормить свой молодой организм? — Элеонора Владиславовна брезгливо поморщилась.
-Валерий Андреич мы. — Валерка разломил свежий хлеб, который достал Михаил Иванович и протянул кусок, забившейся в уголок, Анютке.
-Спасибо, — еле слышно прошептала она и взяла предложенный хлеб, а из кармана своей толстовки вытащила яблоко.
-Не стесняйся, дочка, кушай, кушай, да с удовольствием. — Михаил Иванович с лёгкостью открыл банку с огурцами. — На одних яблочках далеко не уедешь. Разносолами не особо богаты, но чем богаты, тем и рады.
Из темного нутра рюкзака стали появляться разнокалиберные баночки, контейнеры и пакеты с домашней едой.
Анютка скромно положила на стол своё яблоко, больше у неё ничего не было. Валерка по-дружески подмигнул ей и тут же разрезал яблоко на четыре части.
-Не скажите Михаил Иванович, в яблоках железа предостаточно, а это нужный элемент для организма. — Элеонора Владиславовна достала свой контейнер с рисом и сельдереем.
-Ну, матушка моя, спрячьте это безобразие! — Михаил Иванович покосился на сельдерей. — Вот тут и курочка жареная, картошечка с укропчиком, и огурчики малосольные, угощайтесь, прошу Вас. Моей Нине Фёдоровне, будет очень приятно, что её блюда будут оценены. Мне-то одному много. Угощайтесь!
-Огурчиком так и быть, соблазнюсь. Спасибо. — Элеонора Владиславовна, аккуратно, двумя пальцами взяла огурец. — А от остального увольте, сударь. Не показано мне, возраст понимаете ли. А вот кот мой, Бонифаций, тот ест всё, что видит, а ему на минуточку уже тринадцатый год. Глубокий старик, по котовьим меркам. Помните, в записках, молодого Пушкина: «В комнату вошел старик лет тридцати». – Она улыбнулась, представляя своего Бонифация в цилиндре и с тростью, в роли Карамзина, о котором писал Пушкин.
-Да, моя ж Вы дорогая, — Михаил Иванович, искренне удивился. — Как говорит, моя Ниночка, «возраст, это всего лишь, неотъемлемая наша часть, как глаз или рука. Так пусть он просто будет, зачем же отказывать себе в такой малости, как хорошая кухня?»
-Золотые слова. — Похрустывая огурчиком, согласилась Элеонора. — Но есть нюансы, всегда есть, а, следовательно, есть и последствия. Валерий Андреевич, Анечка, вы на меня не смотрите, кушайте, раз угощают. Сейчас это такая редкость.
-Я согласен. — С набитым ртом, вдруг сказал Валерка. — Меня последний раз, пацаны на районе семечками угощали.
-А меня в садике. Мальчик конфетой угостил, правда потом его мама долго на него кричала, но всё равно считается. Ведь, правда? – Тихо пробормотала Анютка.
-Конечно, считается! Дай мне файф систер. Теперь я для тебя Бро. — Валерка протянул свою руку, и Анютка ударила по ней своей ладошкой, при этом засмущалась и хихикнула.
-Скажите, Валерий Андреевич, а чем Вы по жизни занимаетесь? — Элеонора посмотрела на него поверх своих очков. — Если это не секрет, конечно.
-Не, не секрет. Мы с пацанами рэп читаем, — гордо заявил он, но потом отчего-то засмущался. — Ну, это так, для себя, а вообще я на железке работаю. Училище закончил и сюда, а больше и некуда было идти, пить только или накуриваться где-то по углам. Не моё это, хоть я музыкант в душе.
-А, что, по-вашему, молодой человек, — Элеонора округлила глаза, — музыканты должны творить, только находясь в наркотическом опьянении?
-По мне, нет. Я против этого всего. Насмотрелся в посёлке такого, ой не надо мне этого всего. — Его передернуло. — А пацаны на районе грешат, говорят, что только так текст идёт.
-Хм. А можете, нам прочесть что-нибудь из своего? Речитатив, я правильно понимаю? — Элеонора Владиславовна внимательно посмотрела на переставшего жевать Валерку.
-Да. Правильно. А Вы, правда, послушать хотите? — недоверчиво спросил он, но Элеонора утвердительно кивнула, и её поддержали другие, он расплылся в довольной улыбке. — Оба-на! Пипл просит! Ладно, сейчас перед вами, уважаемая публика прозвучит речитатив высшего класса! Приготовьте платочки, будете рыдать.
Он вышел из-за стола, встал в проходе между полок, натянул шапку ещё глубже, застегнул олимпийку и важно сложил руки на груди.
-Хэй, Пипл! С вами я, Лерой!
Услышь меня и голос улиц!
Для вас трущобы города, это дно, не в кайф, не дорого.
Для таких как я, это сон, стон, боль и мрак,
Но здесь я счастлив, свободен, открыта душа
Пусть будет так.
Без границ, без оков
деньги, блажь, кураж мне неведомы.
Богатство моё, улица, душа и бездомные псы,
С умными глазами.
Да, я не такой, я не он и не ты!
Не судите меня и не будете осуждены сами!
Ваш мир закрыт от вас самих,
город безликий, без смысла, не помнит родства.
Чужая душа потёмки, это всё неспроста.
Вас держит бабло и зависть.
А мне глоток свободы важнее, чем ваша ненависть.
Вы ещё на распутье, а я уже в пути.
С закрытым от света сердцем истины не найти!
Раунд!
Валерка выдохнул и с надеждой на поддержку, хотя бы от кого-то одного, оглядел своих попутчиков.
-Ну, как вам? Правда, ещё над текстом надо поработать. Ну, в целом, как?
-Молодец, сынок! Верно, подметил «не судите!» — Михаил Иванович горько вздохнул. — Не судите.
-Мне тоже понравилось. — Тихо сказала Анютка. — Про бездомных псов особенно.
-А я хочу признаться. — Честно сказала Элеонора Владиславовна и Валерка в ужасе, покрылся красными пятнами. — Я ведь, Валерий Андреевич, думала, что меня ваш речеплёт, только позабавит, но вы нащупали важное. И согласитесь, друзья, наш мир сейчас обесценивает такие прекрасные чувства, как доброта, свобода и личное пространство. Каждый норовит разворошить чужую корзину грязного белья. Я, Вам, молодой человек, от души советую, ни в коем случае, не прекращайте свое занятие! Творите, пишете, просветляете народ! Даже, если хотя бы один человек, услышит, Вас, знайте, всегда есть правило семи рукопожатий, иначе «сарафанное радио». Знаете? Так вот, пора народу нашему становиться добрее. Несите это в люди!
-Ваще не ожидал такой реакции. — Валерка рухнул на полку, рядом с Элеонорой. — Аж проняло меня. Спасибо большое, для меня действительно это важно. Как отец говорил, доброе слово и кошке приятно. А я ж не кошка, я человек, а такие слова слышу первый раз.
-Полно смущаться, юноша. Будьте увереннее. – Элеонора Владиславовна, по-дружески похлопала его по плечу. — Вы заслуживаете гораздо большего, уж поверьте мне. Я вижу в вас большой потенциал. Вам, мой друг, нужно только больше читать, развивать свой кругозор и тезаурус.
-Чего? — Валерка чуть не выронил из рук дольку Анюткиного яблока.
-Тезаурус. — Повторила Анютка. — В данном случае, это словарный запас.
-Браво, дорогая моя, браво! – Элеонора Владиславовна похвалила Анютку.
-Читать, значит. — Валерка почесал кончик носа. — А что читать?
-Да, всё, что угодно! — Михаил Иванович хлопнул себя по коленям и потряс своей маленькой книжкой. — Я вот фантастику люблю, знаете вот, про параллельные миры, космос, далёкие звезды. Так интересно.
-Поэзии уделите своё внимание. — Элеонора плотнее закуталась в свою ажурную шаль. — Северянин, Смеляков, Рождественский. Да, классику возьмите, любого поэта серебряного века. Эпитеты, метафоры, экивоки даже, это Вам всё пригодиться. Вы согласны со мной, Михаил Иванович?
-А-то как же, Элеонора Владиславовна. Как говорит моя Нина Фёдоровна, песня это кружево души.
-Вот именно! — Она размахивала куриной ножкой, отложив свой сельдерей. — Лучше и не скажешь! А, Вы, Валерий, внимайте нам, мотайте на ус.
-Эпитеты, метафоры, кружево души. – Бормотал себе под нос Валерка и усердно конспектировал все выше услышанное в тетрадку, которую ему дала Анютка.
-А может наливочки, Элеонора Владиславовна? — Михаил Иванович достал бутылку золотистой рябиновки.
-А, давайте! — махнула она рукой.
-А ребятишкам сейчас компотику сливового откроем. У меня тут есть с собой. — Засуетился Михаил Иванович, разливая напитки по стаканам.
-За нас и за творчество! — лязгнули стаканы в подстаканниках, и каждый сделал по хорошему глотку.
Поезд дёрнулся и резко остановился.
-Не пугайтесь! — Валерка спешил успокоить, своих разволновавшихся соседей по купе. — Такое уже случалось. Я давно еду. Это кто-то проворонил свою станцию. Сейчас поедем уже.
И действительно, поезд не заставил себя ждать. Через несколько секунд за окном снова поплыли деревенские пейзажи и вереницы столбов линий электропередач, всё глубже и глубже, утопая в темноту сгущавшихся сумерек.
-Чудны дела твои Господи! — Михаил Иванович перекрестился.
-Вам не кажется, что мы уже проезжали эту деревню? – Удивилась Анютка, выглянув в окно. – И ёлка эта, кажется уже, была.
-Да ну! – Валерка мельком глянул в окно и задернул занавеску со своей стороны. – Все деревни на одно лицо и ёлки тоже. Забей систр!
В дверь тихо постучали.
-Ну как вы тут? – Проводница Валентина заглянула в купе. – Не спите еще? А то мне пропылесосить в коридоре надо.
-Да вот, беседуем. – Михаил Иванович протянул Валентине булочку с корицей. – Угощайтесь.
-Вот спасибо! – Валентина улыбнулась и приняла угощение. – Хорошая компания в дороге, это на вес золота.
-Теть, Валь. Я рэп читал! – Гордо заявил Валерка. – Представляешь, народ оценил!
-Я тебе сто раз говорила, — серьезно сказала Валентина. – Для каждого, кто хочет быть услышанным, найдется свой слушатель, а ты мне не верил! Убедился?
Ага. – Довольно улыбался Валерка.
-То-то. – Подмигнула ему Валентина. – Отдыхайте. Если чаю еще захотите, присылайте Валерку.
Она еще раз поблагодарила Михаила Ивановича за булочку и ушла пылесосить коридор.
-Для каждого, кто хочет быть услышанным, найдётся свой слушатель. – Элеонора Владиславовна повторила слова Валентины. – Как верно сказано. Как верно. Порой не хватает слушателей, хотя бы одного.
Слушайте, а это идея! – Валерка на секунду задумался, а после предложил: — А давайте сыграраем в игру? А?
-В карты, что ли? Двое на двое? – Предположил Михаил Иванович.
-Да не. – Отмахнулся Валерка. — Мы ж друг для друга люди новые, незнакомые, выйдем каждый на своей станции и до свидания, зато хоть выговоримся. Мы будем друг для друга слушателями. По очереди.
-Типа дневник, только вслух? — спросила Анютка.
-О чем будем высказываться? – Осторожно спросила Элеонора Владиславовна.
-О самом страшном. — Валерка понизил голос, словно они не в купе, а в масонском ордене. — Каждый из нас, совершил в жизни какой-нибудь гнусный поступок, вот прям гадкое что-то, а стыдно нам за это не было. Только не говорите, что это не правда. Все когда-нибудь радовались за то, что врагу или там вредному соседу, птицы на машину нагадили.
Он оглядел своих попутчиков в предвкушении откровенного разговора.
-Ну, что, есть добровольцы? Кто хочет быть услышанным? И да, есть одно правило. Без комментариев. Высказался один, переход хода. Молча. Согласны?
-Окстись, чадо! – Фыркнула Элеонора Владиславовна. – Это ж надо, какие буйные фантазии нынче у молодежи.
-Погодите, Элеонора Владиславовна, не ругайтесь. – Анютка будто бы оживилась, ей явно хотелось высказаться, но она никак не могла набраться смелости. – Мы рассказываем свою историю и всё? Без упреков?
-Точно! – Валерка кивнул. – Никаких упреков, никаких «а надо было так, а надо было вот так и наперекосяк». Один говорит, трое слушают. Вот и все правила. Один за всех и все за одного! – Он положил руку на край стола, ожидая, что остальные положат свои руки сверху, как в кино про трех мушкетеров.
-Тогда я согласна. – Анютка поняла правила игры и положила свою руку на Валеркину.
-А я тоже согласен! Мне есть, что рассказать. – Михаил Иванович закрыл своей натруженной рукой Анюткину миниатюрную ручку.
-Так значит? В ренегата меня решили записать? — Элеонора Владиславовна сжала свои и без того тонкие губы и элегантно положила свою руку на вершину образовавшейся пирамиды. – Не выйдет! Я в игре! Один за всех!
-И все за одного!
Валерка залез на верхнюю полку и приглушил свет. Купе окутал полумрак.

Часть третья

Надоедливый жук

-Начнём по старшинству. — Элеонора Владиславовна, откинулась на стенку купе и прикрыла глаза.
-Моя бабушка Виталина Климентьевна, была учительницей словесности в институте благородных девиц. Моя мама Инесса Осиповна была заслуженным учителем советского союза. Я сама имею два высших образования и докторскую степень по истории словесности и словообразования. Под моей редакцией выходили учебники по русскому языку, хрестоматии по литературе, а научные статьи в различного рода журналах, я даже не считаю. Филология, история словесности, я отдала всю свою жизнь русскому языку и литературе. Имея учительскую практику, я выпустила несколько классов, и многие из моих учеников стали моими же студентами, а потом получили свои первые научные степени. Но всё, когда-нибудь кончается. — Элеонора тяжело вздохнула, вспоминая былое, на минуту замолчала, но собралась с мыслями и продолжила свой рассказ.
-Я была готова к тому, что меня спишут, за ненадобностью. Старость, знаете ли, никого не щадит. Так и вышло. Меня любезно попросили выйти на пенсию, одарив бронзовой статуэткой с часами. Пошлая безвкусица, но да ладно, не судите, да не судимы будете, не осуждайте и не будете осуждены.
Но вот когда труд всей моей жизни попросту сдали пылиться в архив, это был удар под дых! Мои учебники стали никому не нужны! Русский язык, богатый наш русский язык, стали заменять бездарными программами и вводить нелепые термины. Я всё понимаю, всё течёт, всё меняется, но забывать свои корни!? Опошлять свою же историю и литературу!? Моим возмущениям не было предела! — Элеонора Владиславовна на мгновение открыла глаза.
Я была знакома с великими поэтами и драматургами. В наш дом была вхожа такая интеллигенция, что нынешним авторам учебных пособий, такое даже в их пошлых снах не могло присниться. Художники, актеры, литераторы, высшего звена, все, абсолютно все часами сиживали у нас в гостиной за круглым столом под абажуром. Делились своим новым, перечитывали полюбившихся классиков. Что за дивное было время? – Она улыбнулась своим воспоминаниям.
-И вот он финал. Досадный и безжалостный. Да, боже ты мой! – Она резко выпрямилась. — Толку что? Перед кем мне было тогда распинаться и кому доказывать свою значимость? Люди глухи и слепы, а у меня уже попросту кончился бисер.
-Вы знаете, я не была так разочарована, даже тогда, когда мои три мужа бросили меня. Первые два, правда умерли, а третий так и не довёл меня до венца, сбежал с моей подругой к морю. А тут такое!
И вот сижу я в своей комнате всё с тем же круглым столом под абажуром, заваленной моими же учебниками. Вдруг так мне горько стало, так обидно, что в пору рыдать горючими слезами и запивать их хорошим коньяком. А в это время, в открытую форточку влетает жук, да так мерзко жужжит и бьётся, и бьётся в стекло, а меня радует, что ему не хватает мозгов улететь на свободу. Дикое, необузданное желание мести возникло в моей голове. Отомстить всем сразу! Как? Да всё равно! Забыли, забросили меня в дальний угол антресоли, как чемодан без ручки! Выкинуть рука не поднимается. Это ладно. Кому нужны старики? Но моё детище, мой труд, столько времени потрачено и все зря? — Она сжала свои сухонькие кулачки и прошипела сквозь зубы. — А жук не унимается, всё жужжит и жужжит. Я будто бы чувствую, как его шершавые лапки цепляют меня за мозг. Это противное жжжжж в моей голове, в моих легких, в каждом самом крохотном сосуде, жжж, жжж. Нервы натянуты, как тетива. Вулкан эмоций внутри меня закипает и начинает уже выплескивать свою обжигающую лаву.
Я схватила первый попавшийся журнал с моей статьёй и без зазрения совести, со всего маху прибила эту божью тварь. И знаете, что? Мне ни на йоту не было стыдно или жалко этого жука. Наоборот, мне стало так легко и весело. Эйфория захлестнула меня. Мне захотелось сорвать с себя маску, которая, казалось бы, вросла в меня за столько лет. Не я! Не я! Не я! Повторяла я снова и снова. А кто же я? Да, чёрт возьми! Что я не человек что ли? Да бабка уже, да еще и с прибабахом. И что, что с того? Разве я не человек? Разве я не женщина? Я может быть тоже на лабутенах и в замечательных штанах, а не вот это вот всё!
Пинком я повалила кипу учебников и в один прыжок, словно Майя Плисецкая оказалась у окна. Распахнула его и вы, не поверите, воздух оказался настолько свежим и желанным, что я не могла надышаться им. Вся жизнь пронеслась у меня перед глазами. Мама, бабушка, мужья, вечерние посиделки за круглым столом под абажуром. Так хорошо, такие чудесные воспоминания. – Она снова прикрыла глаза и улыбалась. В этот момент она была похожа на кошку, которая довольно щурилась на теплое майское солнышко. – Я с остервенением стала бросать в окно свои учебники. Первый раз в жизни я позволила себе расслабиться и капризничать, как институтка. Да пошло оно всё! Кричала я, в открытое окно и мне не было стыдно, за свою нахлынувшую истерию. Первый раз за свои семьдесят четыре года, я позволила фривольность. Я захотела стать хрупкой, ранимой и обидчивой женщиной. Вы знаете, друзья мои, мне было настолько хорошо в тот момент, я наконец-то почувствовала себя собой, такой настоящей, такой живой, что я даже не вспомнила про этого несчастного жука. Я была счастлива, счастлива по настоящему, а он мертв, но мне не было стыдно, мне было хорошо! Мне не было стыдно! Мне было очень хорошо!
Последнюю фразу она сказала с придыханием, почти шёпотом, а со стороны казалось, что лицо её светиться изнутри, каким-то мягким и тёплым светом.
-Может, помянем? – Прервал воцарившуюся тишину Валерка, чуть осипшим голосом. – Жука?
Все молча сделали по глотку и Элеонора Владиславовна тихонько хихикнула в кулачок.

Часть четвёртая

Бани и мельницы

-Мы с Ниной Фёдоровной, сколько я себя помню, живём в деревне. — Михаил Иванович махнул рюмочку наливки для храбрости и начал свой рассказ.
-Хорошо, надо признаться живём. Два сына у нас. Младший в институте учиться, программистом будет. Любит он это дело. А что? Хорошее дело, сейчас без прогресса никуда. Технологии кругом. Автоматика. Ну, а как же? Мир на месте не стоит.
Старший уже отучился. Технологический закончил, инженер пищевого производства. Тоже хорошая специальность. Молодцы они у нас. – Гордо произнес Михаил Иванович. – Ничего не скажу, молодцы. А у старшего, кстати, со дня на день сынок родиться. Ох и рады мы с Ниной Фёдоровной. Они уже и имя ему выбрали. Владимир. Сильное имя. Вовка значит, внучок у нас будет. — Глаза Михаила Ивановича светились при одном упоминании о детях, жене и будущем внуке. – Уже так и хочется внучка понянчить. Поглядеть, как растет, на рыбалку с ним сходить, по грибы или на велике там.
Он с таким теплом говорил о своей семье, что все невольно улыбнулись, и хотели было рассыпаться в поздравлениях, но Валерка тихо шикнул, давая понять, что перебивать рассказчика нельзя.
-В общем живем себе и живем. Хозяйство ведем, всё как полагается. – Продолжил Михаил Иванович. — Курочки, кролики, коровка с телёнком, гусей потом взяли и поросят. Огород опять же. Тяжело бывало, но мы не жалуемся. Работаем потихоньку, без трудностей ведь не обойтись. Ну, ничего, справляемся. Оно ведь как? Без труда не вытянешь и рыбку из пруда. Зато потом, долгими зимними вечерами наши труды будут радовать нас. Зима, мороз, а у нас на столе компотик с яблоками да красной смородиной, капуста квашеная, груздочки солёные, ну разве не красота? Сплошные витамины. Да и дети любят домашнее-то. Сноха наша в первых месяцах беременности, без помидорок соленых никак не могла. Позвонит, бывало, голосок тоненький, протянет так, маааам Нииин. Ну, а нам всё понятно сразу. Внучок помидорок захотел. Так, а если не для детей, то кому тогда? Для них же всё. Нам то оно зачем? Всё им, родненьким нашим.
Да у всех так. Для детей и ради них. Вот и мы с Ниной Фёдоровной дом, хозяйство, огород, работаем на себя. Это сейчас так, а совсем недавно были другие времена.
-Рухнуло всё. В миг. — Он горько вздохнул. – Колхоз в котором мы работали, развалился. Денег нет. Ну да ладно, мы работы не боимся. Нина моя, Фёдоровна печь булочки стала и продавала на базаре с лотка, потом её в столовую пригласили, а я ж электриком всю жизнь трудился, ну вот и стал браться за разные шабашки. Ремонтами на квартирах занимался, фермерам помогал, в общем, без дела не сидел.
В соседнем селе живёт мой старший брат, Пётр. Он там, на мельнице работал, да вот хозяин мельницы этой разорился. Говорят, спустил все свои деньги-прибыли в казино. Вот и решил он мельницу продать. Предложил Петру, говорит, мол, ты ж Пётр Иваныч, здесь каждый уголочек знаешь, каждый гвоздик, только тебе и могу доверить кормилицу. Цену не ломил, документы оформили, всё честь по чести. Мне Пётр тогда долю предложил, один бы не потянул, да и братовья ж мы, вместе то сподручнее дело открывать. Мы тогда оба большие кредиты взяли, дома в залог банку оформили. Я как раз тогда проводку на мельнице менял. Старая совсем была. Работы много было. Несколько дней возился. Вымотался тогда страшно.
Михаил Иванович вдруг нахмурился. Лицо его побелело, желваки заходили, но он взял себя в руки и продолжил:
-День тот буду помнить всю свою жизнь. Ниночка моя прибегает с ночной смены, они по ночам хлеб пекли. Днем столовая, ночью пекарня. Так вот прибегает домой, плачет, причитает. Мишенька, говорит, ой беда какая. Мельница сгорела, и Пётр под раздачу попал, в райцентр в ожоговое повезли.
Я не помню, как я собрался и как доехал до больницы. Вся жизнь пронеслась тогда перед глазами. Это что же получается? Я брата сгубил? Это ж я проводку менял! Не прощу себе этого никогда! Поседел тогда, наверное, за час, пока до больницы ехал. Сил нет никаких, ноги ватные. Думаю, как же я Наташеньке, снохе моей, в глаза-то буду смотреть? А Дениска с Маринкой, племяши мои? Ох, Господи, прости.
Прибегаю в больницу. Жив Пётр! Ожоги есть, но не смертельно. Камень с души упал, да не камень, а скала. Наташа мне говорит, что ждёт брат меня, разговор есть.
В общем, не по моей вине сгорела тогда мельница. Поджог это был. Прошлый хозяин с пьяну, а может от злости, что такое место потерял, облил бензином и поджог. Не доставайся ты, мол, никому!
Брат сказал мне тогда такие слова, что я их на всю жизнь запомню и детям своим и внукам не устану повторять.
Я, говорит, никогда в тебе не сомневался, брат. Помни это. Никогда! Ни в тебе, ни в работе твоей. Не вини себя ни в ком случае! Мы с тобой семья и роднее никого нет, и уж коли брат, то раз и навсегда! Ты мне больше чем брат, ты мой лучший друг, ты мой тыл и опора моя! Как и я для тебя. Помни это.
Так и сказал. А потом, неделя наверное прошла, у того мужика, что мельницу нашу сжёг, баня сгорела. Он-то сам уже под следствием был, дак вот его сынок дружков привёл в дом, вечеринку устроили и спалили баню. Я был там, на пожаре. Смотрел на огонь и знаете, я не пожалел его семью, ущерб такой, а не пожалел. Там такая баня была. Дворец. С фонтанами и бассейном. А мне даже не совестно было. Горит и пусть. Парнишку, правда я потом вытащил из огня. Мать его убивалась, видел слезы её, а чувств у меня никаких. Сожаления нет, сочувствия нет, даже жалости нет и мне не стыдно за свою черствость. Я не радовался, конечно, но и не горевал. Ни-че-го. Пустота. Будто не с живым человеком несчастье произошло, а с местом пустым.
Михаил Иванович вздохнул, оглядел своих попутчиков, словно пытаясь увидеть в их глазах осуждение, но они только понимающие кивали и каждый думал о чем-то, о своём.
По коридору вагона прошла проводница Валентина, звеня пустыми стаканами в подстаканниках.

Часть пятая

Отцы и дети

-Можно теперь я? — тихо спросила Анютка, и, увидев одобрение всей честной компании, начала свой рассказ.
-Нам с мамой и дедушкой пришлось переехать в другой город. Мы сбежали от отца. Очень уж он буйный был. Руки распускал и пил, много пил. Я даже не помню его трезвым. Он работал по вахтам. Уезжал на месяц, на север, а потом месяц дома и это было жутко. Если бы я сама такое не видела каждый день, то не поверила бы. Такое только в кино бывает или там, в детективных сериалах.
Дедушка уговаривал маму бросить отца и уехать, но она все терпела и терпела, говорила, что он нас кормит и что она может? Она всего лишь медсестра. Как мы поживём на её зарплату и все в таком духе.
Но последняя его вахта решила всё сама за себя. Он приехал и естественно напился. Разбудил меня среди ночи и стал орать, чтобы я рассказала ему, с кем спит мама, когда он на вахте. Я тогда очень испугалась. Плакала, а он орал на весь дом, швырял в меня всем, что попадалось под руку, называл меня такой же шлюхой, как и моя мать. Не хочу вспоминать об этом! – Она с отвращением поморщилась и продолжила свою исповедь.
-Мама вбежала в комнату и ударила его скалкой по голове. Потом мы быстро собрали вещи, заехали за дедушкой и поехали сначала в полицию. Хорошо, что наш участковый, мамин одноклассник, и он был в курсе всего этого кошмара. В общем, он подготовил какие-то документы и сказал нам, чтобы позвонили ему на следующей неделе, он передаст документы в суд и маму разведут с отцом.
Той же ночью мы уехали в другой город. Сняли маленький домик на окраине, вернее даже дачу. Удобства на улице, но в доме были две крохотные комнатки, кухня и мансарда с одной кроватью и окном, там жила я. А ещё в доме была печка и электрический котёл. Хозяева домика, разрешили жить зимой. Мы очень обрадовались и выдохнули. Наконец-то свобода. Мама насадила всякого-разного в огороде, а дедушка первым делом сделал мне качели. Во дворе росла старая липа. Весной она вся гудела и шевелилась, без ветра. Это были пчелы. – Анютка улыбнулась. – Они не кусались, просто гудели себе, пока цвела липа. Забавно. В старом доме у меня тоже были качели на дереве и пчелы были в саду, и много чего было. – Она с грустью посмотрела в окно.
-Жизнь потихоньку налаживалась. Мама устроилась на работу. Медсестры всегда нужны. Дедушка тоже без дела не сидел, он очень хороший столяр. Чинил заборы, делал табуретки, одной женщине починил старый комод, ей так понравилось, что потом у дедушки появились заказчики. Очередь целая.
А в сентябре, я пошла в новую школу. Мне очень хотелось поскорее начать учиться. Новые друзья, моя любимая геометрия, кружки какие-нибудь. С таким настроем я шла в новый класс, но одноклассники меня не приняли, а математичка просто невзлюбила и при каждом удобном случае старалась меня унизить, называла глупой овечкой, и самое обидное, при всем классе. – Она тяжело вздохнула.
-Я сама дурочка, чуть, что сразу в слёзы. Плакать не плачу, но влажность повышенная. Так меня и прозвали «Анютины глазки», только не в добром смысле, а как-то язвительно. Обидно, конечно, ну да ладно. Девятый класс я проучилась более менее ровно. Шептались за спиной, но в открытую не лезли. Да и учителя загружали нас по полной. Девятый класс, экзамены, итак истерики хватало. Я уж было смирилась, ну, не получилось друзей завести, ладно, успеется ещё, но пришёл десятый класс и началось.
Девятых классов было три. Кто-то после экзаменов ушёл в училище или колледж, поэтому из трех девятых получился один десятый класс. Все ученики перемешались, но выделилась пятёрка лидеров. Девчонки из параллели. Я, естественно, жертва. – Лицо Анютки изменилось. Взгляд стал глубоким и холодным, она будто повзрослела. На её лице появилась философия и мудрость взрослой женщины, а не шестнадцатилетней запуганной школьницы.
-Сначала, они склеили страницы в моей тетрадке по геометрии и написали гадости про математичку от моего имени. Они знали, что у меня не все гладко с учительницей, но я по геометрии первая в классе. Я готовилась, я прорешала несколько параграфов вперёд и принесла тетрадь на урок. Я думала, что учительница увидит, что я старалась и никакая я не овечка, но в итоге маму вызвали в школу, а у меня трояк в четверти по геометрии.
Мама тогда не вступилась за меня, сказала, что не стоит опускаться до их уровня и надо быть выше. Ладно. Всё проходит и прошла эта история с тетрадкой. Были и другие мелкие пакости, типа дохлых мышей или помойного мешка в моем рюкзаке. Это ладно, выкинуть, почистить, короче, можно пережить, троллят сейчас всех и везде, но когда волю дают кулакам, это уже перебор. Нет, меня не били и не поджидали в темных переулках, они действовали нагло и открыто. Ставили подножки, стягивали юбку, швыряли в меня мячи на физкультуре. Самое тупое, что это всё, видела вся школа и учителя в том числе.
Я как-то не выдержала и решила дать им отпор. Подошла к одной из них и прямо спросила: «В чем дело?», «Отвали, дура дебильная!», услышала я в ответ, а потом, на школьном дворе, сгорел мой рюкзак вместе с учебниками и домашним заданием. Там собралась половина школы. Я слышала их насмешки и злобное хихиканье. Откуда такая жестокость? Ни один из них не даже не попытался мне помочь. А вместе с рюкзаком горели мои ключи от дома, единственные кроссовки для занятий физкультурой, тетрадки и учебники, за которые пришлось платить почему-то моей маме. Вот чего не поняла, того не поняла. Что за бред? Это уже совсем какое-то запущенное мышление. – Она покрутила у виска.
-Маму снова вызвали в школу. Теперь нам предложили посещать школьного психолога, вернее маме сказали, отвести меня на приём, а то я оказалась странной девочкой, по мнению классной и почему-то не могу найти общий язык с одноклассниками? Не, ну нормально? – Анютка оживилась. С нее резко спала её тихая застенчивость. Теперь в её голосе звучала уверенность и гордость.
-И это мне нужен психолог? Это я что ли жгу чужие рюкзаки и книги? Я тогда наехала на классуху, говорю ей, что мне не нужен психолог, у меня всё в порядке с головой и со всем остальным тоже и это не мне нужно к специалисту по подростковым проблемам. Есть другие люди, остро нуждающиеся в помощи, а лучше даже содержании в специальных заведениях. Таких людей нужно ограждать от нормального общества. В общем, выпалила я всё это и классуха говорит маме: «Ну, вот, вот. Вы теперь сами видите. Ребенок трудный. Нужен специалист».
«Трудный ребенок», тогда очень многое понял и осознал. – Хмыкнула Анютка. – Вот прям, как будто очки слетели с меня или гора с плеч. Всё, думаю, хватит! Я ж живой человек, зачем так со мной? Не дам больше себя в обиду и даже реветь больше не буду! Было бы из-за чего.
Я потом долго размышляла над этим и пришла к одному и, по-моему, единственно верному мнению. Вот все те, кто издевается над другими, уж не знаю по каким причинам. Возможно, они и есть эти причины и у каждого свои, — Она постучала указательным пальцем по своей голове. — Но только ты не Бог, ты такой же человек, как и я, как и все остальные. Ты должен оставаться человеком при любых обстоятельствах, только тогда ты живешь по-настоящему. Тебя любят и понимают. Люди рядом есть всегда. Хорошие люди, готовые тебя понять и выслушать, стоит только присмотреться и прислушаться самому.
Ты не должен играть по чужим правилам. По правилам пьяного отца или по правилам одноклассников с взбесившимися гормонами и с желчью в сердце, потому что родители не долюбили или, наоборот, перелюбили их.
Дедушка всегда говорил так – «человеком не становятся, человеком рождаются, и только от тебя зависит, трус ты, слабак или человек, настоящий с большим сердцем, готовый помочь тем, кто действительно нуждается в твоей помощи. Только тогда ты не одинок. Всегда будут те, кто захочет вставить свои пять копеек в твою жизнь, куда ж без этого? Но всегда будут и те, которые захотят тебя поддержать. Мы, например, с мамой, всегда будем на твоей стороне, главное оставайся собой. Не обращай внимания на слова чужака. Знай, что на умного найдется умнейший, а на хитрого, хитрейший».
Я тогда поняла, что одиночество, это не отсутствие людей рядом. Одиночество, это когда ты перестаешь быть собой. Люди всегда есть рядом. Дедушка прав. Всегда есть те, которые готовы тебя выслушать, стоит только присмотреться и прислушаться самому. Разве не так? – Она оглядела притихших слушателей. – Конечно так! Я теперь точно знаю. Раньше я всего боялась. Если бы на меня кошка внезапно чихнула, я бы, наверное, со страху уползла под кровать и просидела бы там до скончания веков. Сейчас же, я решила, что бояться мне нечего! Я человек и им и останусь!
Но все мои новые чувства и ощущения новой себя, слетели с меня буквально на следующий день.
Мне нравился один мальчик. – Анютка немного смутилась, но собралась, и легкий румянец только слегка коснулся ее щёк. — Он учился в одиннадцатом. Высокий, красивый, при встрече улыбался. Я подумала, ну вот же, вот, хоть один нормальный человек, который не придирается ко мне, он просто улыбается, и мы оба учувствуем в литературном кружке. Он должен был читать Блока «Двенадцать», а мне выпала «Родина» Некрасова.
Я так готовилась, что не спала всю ночь. Прибежала в школу. На перемене решила повторить стихотворение, но я так нервничала, что у меня схватило живот, и я понеслась в туалет. А эти дуры, прошмыгнули за мной и подпихнули под дверь моей кабинки телефон. Сняли всё на видео. Разослали ролик всему классу и этому мальчику тоже.
Началось такое, хоть в школу не ходи. А я и не хотела туда ходить. Классуха талдычила про психолога и что-то мямлила, что со временем всё забудется. Ну, уж нет, подумала я, забудется как же. Если этих идиоток не угомонить, то они и будут всем напоминать. Даже, если я уйду в другую школу, то они же найдут другую жертву. А взрослые никак не могут или не хотят понимать, что проблема то не во мне, не в тихой девочке Ане Смирновой, которая просто хочет закончить эту долбанную школу.
В общем, иду я мимо школы, рассуждаю про себя, как бы это все прекратить и тут, я услышала разговор этой «святой пятёрки». Они собирались устроить вечеринку в спортзале, после закрытия школы. Травка, пиво, мальчики и все вытекающие последствия.
Я сделала то, что сделала, и я ни на секунду не пожалела об этом. Да, мой поступок мерзкий. Нельзя уподобляться моральным уродам и моя мама была права, нужно быть выше этого, но я сдала их без зазрения совести. Тогда я ещё подумала, что всё-таки схожу к психологу, пусть расскажет мне, почему люди настолько жестокие. Может быть, мы вместе сможем помочь им не быть такими. Если никто больше не слышит ни меня не других. Учителя, родители. Всем не до нас. Они спихнули недетские проблемы на детей и вместо того, чтобы услышать нас, они отправляют к психологам. Ну и пусть! Ну и пойду! – Уверенно заявила Анютка.
Шла я мимо школы и видела, как, всю эту компанию, накрыли, в самый разгар той вечеринки, кто-то даже участкового вызвал. Я слышала их визги и рыдания, но я не чувствовала стыда за свой поступок. Шла я по улице, и мне было так хорошо! Только сейчас я почувствовала облегчение! И не, потому что их теперь накажут, по настоящему, нет. Гордиться особо нечем. На какое-то мгновение я всё-таки опустилась до их уровня. А и всё равно! Пусть катятся куда подальше! Я тоже человек. Я слышала их рёв и проклятья в свой адрес, но меня это не касается, вот и пусть летит мимо. Мне не было стыдно. Мне было легко, так легко, что хотелось взлететь.
Она зажмурилась, как котёнок на солнышке, раскинула руки в стороны и улыбнулась.
Состав дернулся, в соседнем купе с багажной полки упала чья-то сумка. Кто-то заворчал спросонья, проводница Валентина поспешила на помощь, а поезд номер восемь, как ни в чем не бывало, продолжил свой путь.

Часть шестая

Гаврош

В купе воцарилась мертвая тишина. Все будто оцепенели, переваривая услышанные истории, но их лица светились изнутри, словно они действительно избавились от непосильной ноши, сдали свой багаж.
-Вы всё ещё не спите? — из-за двери показалась голова проводницы Валентины. — Тишина у вас такая. Элеонора Владиславовна, Михаил Иванович, готовьтесь. Через полчаса ваша станция. Так, подождите секундочку. — Она полистал свой блокнотик с номерами билетов. — Анютка, ты тоже выходишь. Собирайтесь и не забывайте свои вещи.
Она прикрыла за собой дверь и направилась по коридору вагона, снова напевая какую-то весёлую песенку.
-Веселая она у нас, тетя Валя. Всегда в хорошем настроении. — Валерка слез со второй полки и устроился рядом с Элеонорой. Один я остался. — Думаю, уложусь за полчаса.
-Мой отец работал машинистом тепловоза. Это ж он привил мне любовь к железной дороге и собакам. У них возле путейного вагончика всегда ошивалась парочка бездомных псов. Отец называл их Гаврошами. Один такой Гаврош появился и у меня. Отец за неделю до смерти подарил мне щенка.
Он умер из-за самогонки. Не смотрите так на меня. Мой отец не был алкашом, а вот его напарник был и слил их соляру, каким-то барыгам за пузырь самогонки.
До ближайшего посёлка девяносто километров. Зима. Ночь. Замёрз отец, а тот алкаш выжил, правда на голову двинулся сильно, самогонка какая-то левая была.
У матери был любовник. Кто бы знал. – Усмехнулся Валерка. – Я реально не знал. И мало того, Дашка, сестра моя младшая, была от этого дяди Коли. Ну да, вот такое вот кино.
Суть да дело, сорока дней не прошло, после смерти отца, как этот дядя Коля припёрся к нам с манатками.
Меня тут же выперли в училищную общагу. Я тогда уже на втором курсе учился как раз. Практика начиналась и типа всё для моего же блага. Я сопротивлялся, конечно, но дядя Коля ясно дал понять кто в доме хозяин. Мне потом с месяц, наверное пришлось улицы своим фонарём под глазом освещать.
Единственное о чем я попросил, чтобы Гавроша не трогали. Практика пройдет, и я его заберу с собой. Придумаю что-нибудь. Дядя Коля вроде бы согласился, мать его уговорила. В общем, уехал я на практику. Месяц по путям ходили. Учили нас обслуживать железку.
Когда я вернулся домой, то глазам своим не поверил. Сидит мой Гаврош на привязи, цепура толстенная, в чашке месиво какое-то, льдом покрыто, а сам сидит голову наклонил, грустный и весь в снегу. Меня тогда чуть не разорвало! Я кинулся к нему, снял эту дурацкую цепь, на руки его схватил, а он жмётся ко мне изо всех сил, дрожит бедняга, сердечко у него тогда жутко колотилось. Я в дом. Орать начал, опять в глаз получил и трещину в ребре. Помню тогда лицо матери. Она не испугалась за меня, не кинулась нас разнимать, она просто смотрела и молчала. Никаких эмоций. Дашка ревёт в углу, Гавроша к себе прижимает, а мать тупо смотрит, как её хахаль избивает меня.
Вытолкал он меня из дома. Гавроша тогда Дашка отстояла. Вцепилась в него своими маленькими ручонками и рыдает.
Ушёл я в общагу. А куда мне ещё податься? Матери родной не нужен. Дашку с Гаврошем жалко сил нет, но что я могу, сопляк ещё. Ни кола, не двора. Благо с пацанами, по ночам вагоны разгружали, хоть какие-то деньги. Я копил. В столовке училищной нас три раза в день кормили и надо признать, прилично так кормили, а ещё, наша завстоловой тёткой моему корешу приходилась. Она нас знатно подкармливала. Правда не за даром. Мы ей по кухне помогали. Картошку разгрузить или перебрать, хлеб в раздаточную отнести или там котлы их помыть. А что такого? Нам не трудно, да и сытые всегда. Так вот деньги я откладывал. Думал, скоро мне восемнадцать, заберу Дашку с Гаврошем, уедем с ними в дедов дом, наследство отцовское. Я работать буду, Дашка в школу как раз пойдёт. Нормально. Проживём.
И вот иду я так однажды по улице, размышляю, гляжу, а какие-то типы моего Гавроша в машину запихивают. Я бегом туда, ору на них, типа это ж моя собака, вы чего творите-то? А главный у них подходит ко мне и говорит, что это больше ничья собака, усыпили они его и тычет пальцем в сторону, вон, говорит машина того мужика, что жалобу на бешенного пса накатал.
Я прям остолбенел, даже не врубился сначала, когда из новенького мерса дядя Коля с матерью вышли. Идут к магазину, смеются, меня как будто не замечают и живодеров этих тоже.
Я к этим мужикам, мол отдайте собаку. Они не в какую. Плати говорят бабки, тогда отдадим тебе трупешник псины. Ну не уроды ли? Я в драку. Силы то не равные, я понимал это, но Гавроша отбил. Я тогда, как с цепи сорвался, ничего перед собой не вижу, а в голове, будто снаряд разорвался и эхом так – «Забрать Гавроша, забрать, Гавроша». Они, мужики эти, видят, что у пацана крышу рвет, попинали меня, конечно, для приличия, но собаку отдали. Отнёс Гавроша на кладбище, у отца на могилке закопал. Вернее не совсем на могилке. Там у входа в аллею большие кусты сирени растут, по весне так красиво цветут, вот там и прикопал щенка своего. Думаю, буду к отцу ходить и Гавроша заодно навещу.
Не помню, сколько времени я на кладбище просидел, но уже темнеть стало, тогда меня сторож и погнал оттуда, правда, сначала чаем напоил. Пришёл я в общагу, сам не свой. Парни ко мне с вопросами, чего да почему? Ну, меня и прорвало. Рыдал, как ребёнок, а потом уснул. Снился мне отец и Гаврош. Хороший сон был, приятный, добрый. А утром меня новость ждала.
Разбился новенький мерседес. Врезался в столб. Пассажиры мерседеса, мужчина и женщина. Живы они, только покалечились. Женщина с сотрясением и сломанной рукой, а мужика изрядно потрепало, но жить будет. А вот машина уже отъездила своё, кредит здоровенный остался.
Я не обрадовался, чего ж тут весёлого, Дашка ж там, с ними. Но я себя так легко ещё ни разу не чувствовал. Будто птицу из клетки выпустили. Я шёл по рельсам и думал о своём будущем, о своём и Дашкином и знаете, я поймал себя на мысли, что я ни разу не подумал про мать. Мне не было стыдно. И я знаю, кто проколол колесо у мерседеса, но мне ни сколечки не стыдно за свои мысли. Может это и не самый гадкий поступок и все- таки мать моя пострадала, а мне вот всё равно. Иду себе по рельсам и так легко на душе, что взлететь хочется.

Часть седьмая

Конечная

-Собрались? — Валентина, помогла вынести саквояж Элеоноры Владиславовны. — Ваша, станция, дорогие. Пора на выход.
Михаил Иванович подхватил свой рюкзак, пожал руку Валерке и, подхватив Элеонору под ручку, направился к выходу из вагона:
-Анютка, дочка, ты идёшь? — уже на выходе спросил он.
-Да, да, я сейчас, дядя Миша, иду. — Анютка на минутку замерла в дверях купе. — Валер, а ты? Ты когда выходишь?
-Я до конечной. – Он махнул рукой куда-то в пространство. — Потом пересяду на другой поезд, поеду ещё куда-нибудь.
-Детка, поторопись. — Будто из неоткуда прозвучал голос проводницы Валентины.
Анютка посмотрела в окно поезда и замерла.
-Что это такое? — вскрикнула она. — Где вокзал? Где перрон? Почему здесь больничная палата?
-Это твоя станция. – Спокойно ответила Валентина, будто ничего необычного не происходило и она видит подобное каждый день. – Пора выходить.
-Что это значит? — Анютка задохнулась от страха. — Я что? Я умерла?
-Ты не умерла. В этом поезде никто не умер. Ты просто в коме. – Пояснила Валентина.
-В коме? Да ну! Не может такого быть!
-Помнишь тот день, когда ты почувствовала такую лёгкость, что захотелось взлететь?
-Да. – Конечно, она помнила этот день, и все другие дни она тоже помнила. Что за дурацкие вопросы? — И что?
-Тебя догнала одна из тех девчонок и сильно ударила бутылкой по голове, а потом ещё и ещё раз, пока её не оттащил от твоего тела полицейский. – Вздохнула Валентина. – Вот так, детка, а теперь тебе пора. Поезд ждать не будет и скоро отправление.
-Я ничего не понимаю. — Анютка села на полку и её глаза увлажнились. — Значит дядя Миша и Элеонора Владиславовна. — Она не успела закончить свое предположение, как Валентина подхватила её мысль.
-Да, да, дорогая, ты права. Наш поезд везёт специальных пассажиров. Михаила Ивановича придавило балкой, когда он спасал того парня, а Элеонора просто вышла из окна, она не хотела убивать себя, у неё просто первый раз в жизни случился нервный срыв и она не понимала, что делает, но они, как и ты приходят в себя, потому что эта ваша станция. Надо поторопиться. Ждут другие пассажиры, да и осталось всего две станции до конечной.
-А что на конечной станции? – Понизила голос Анютка.
-Я не знаю. – Отрешенно пожала плечами Валентина. – Я там никогда не была. Я просто проводница, поезда номер восемь.
-А Валерка? – Анютка посмотрела на проводницу, потом оглядела купе, но Валерки там уже не было. Её распирали чувства, которым она не могла найти объяснения. Задыхаясь от волнения и нарастающей паники, она закричала куда-то в пустоту. – Валерка! Почему ты не сойдешь на этой станции? Ну что ...

(дальнейший текст произведения автоматически обрезан; попросите автора разбить длинный текст на несколько глав)