Миллион на миллион.

Получив звание подполковника, Борис Иванович Комаров тут же вышел в отставку. Начальство попросило, и он не смог отказать. Все годы служил верой и правдой, но в конце службы видимо стал неугоден. Ушёл с достоинством, правда остался в душе горький привкус не заслуженного финала. Сам был твёрдо убеждён, что с накопленным опытом мог ещё быть полезен стране и родному ведомству.
Жил Борис Иванович с супругой в роскошной трёхкомнатной квартире в центре большого города. Детей бог не дал, поэтому, первое время на пенсии абсолютно не знал куда себя деть. Слонялся по квартире, готовил еду и рассматривал марки в многочисленных кляссерах. Со школы нравился ему этот миниатюрный мир, с каллиграфической точностью выписанный на бумаге. Часами мог через лупу наблюдать за мельчайшими фрагментами космических кораблей, самолётов, погружаясь при этом в иллюзию, в созерцание неслышных отголосков собственной жизни…
Курсант Комаров с отличием закончил Рязанскую высшую школу работников МВД, работал в спецучреждениях страны, имел прекрасные характеристики. С сослуживцами поддерживал ровные приятельские отношения, начальству незаметно угождал и ради службы мог пойти на небольшой компромисс с совестью — примерный офицер уголовно-исправительной системы государства. И устроился хорошо. Сначала служил в изоляторе временного содержания младшим оперуполномоченным. В СИЗО набрался навыков оперативной работы со сложным контингентом. Да и учителя попались дельные. Научили разбираться в психологии людей, преступивших закон. Через них выяснил неукоснительное правило – каждый попавший сюда не по своей воле обязательно в чём-то виновен. Поэтому и отношение к этим людям Борис выработал особое, без доверия, сентиментов и жалости. И оно работало. В послужном списке появились знаки отличия, награды и предложения в более престижные места. Через несколько лет старший лейтенант перевёлся в довольно крупное исправительное учреждение на капитанскую должность оперуполномоченного. Сложная, но оттого и более интересная жизнь, как-то сразу стала складываться. Женился на милой и вдумчивой девушке Татьяне из города Выборг. Там же, на берегах Финского залива, справили богатую свадьбу, а по месту службы получили отдельную квартиру и ждали, ждали первенца. Она – мальчика брюнета, он – белокурую девочку. Но не происходило. Пытаясь хоть как-то объяснить для себя эту ситуацию, думал, что полной гармонии не бывает никогда, жизнь всегда оставляет самое желанное на будущее, чтобы было к чему стремиться, о чём мечтать. Они с женой надеялись и мечтали. Но мечта мечтой, а причины отсутствия наследников он находил в своей супруге, которая предпочитала ему не перечить. Как девушка северных кровей была упряма и терпелива.
А на работе всё получалось. Привлекательный и открытый внешне, Борис как-то сразу умел выстраивать с заключёнными доверительные отношения. Ведя беседу по душам, задевая болезненные темы, он выказывал каждому собеседнику искреннее желание помочь. Имел от природы и хорошие актёрские качества, позволяющие ему легко проживать душевные состояния оппонентов — люди ему верили. Больше всего ему нравилось работать со вновь поступившим контингентом. У этих людей ещё оставались искры надежды на справедливый и честный мир по ту сторону решётки. Старший лейтенант тонко чувствовал это вспыхивающее в его кабинете состояние людей, ловко провоцировал его и с успехом использовал. Материал, который он каждую неделю докладывал руководителю учреждения, полностью его удовлетворял. Через три года службы оперуполномоченный Комаров получил внеочередное звание и для многих стал Борисом Ивановичем. Но радость повышения омрачило одно происшествие.
Как-то в разработке появился у него один паренёк. Совсем молодой, 21 — 22 года. Из деревни, тихий, доверчивый, в чём-то нелепый Иван Дронов. Сел на четыре года. На длинном железнодорожном переезде с подъёмом, где тяжёлые товарняки медленно забирались в гору, решил как-то Ваня с друзьями эти бесхозные вагоны немного «облегчать» в свою пользу. В тёмное время суток вскрывали эти не охраняемые вагоны и брали что попадёт: телевизоры, сахар, конфеты, обувь и даже мешки с химикатами. Раз попробовали, два попробовали — понравилось. И всё вроде сходило с рук, пока не попался вагон с водкой. Так обрадовались, что стали её пить ещё на путях, а ночью, завалившись в деревню пьяными и добрыми, ходили по односельчанам и раздавали халявный продукт. Утром кто-то «стуканул» куда надо и уже на следующий день друзей взяли. Хищение государственного имущества группой лиц — влепили по четыре года.
Вот с этим Иваном и стал «работать», тогда ещё старший лейтенант, Борис Комаров. Поручил парню собирать для доброго Бориса Ивановича информацию о внутренней обстановке в лагере. За поблажки в быту и работе, и конечно за сгущёнку, которую малец очень любил. Раз в неделю приходил к нему Ваня в кабинет и под сладкое с крепким чайком рассказывал всё, что видел и слышал на зоне. Месяца два рассказывал, а однажды при выходе из кабинета, ушлые заключённые унюхали эту самую сгущёнку у парня на губах и раскрутили. А через несколько дней «опустили» по полной программе. И стал после этого случая, добрый паренёк Ванечка Дронов, обиженным «петушком», обязанным «обслуживать» весь уголовный контингент зоны. Недели две «обслуживал», а потом повесился в туалете!
Дело неожиданно раскрутили и предали огласке. Из центра приехала комиссия и дотошные следователи долго «вынюхивали» суть прецендента. А что тут «вынюхивать», работа у опера такая, вербовать агентуру среди заключённых – порядок же надо поддерживать. Ну попался один, так не в детском саду живём, особые условия! Комиссия «покопалась» и уехала ни с чем, а начальство приказало капитану отбыть в другую колонию, «от греха подальше». Приказ есть приказ, и он отбыл с Татьяной ко вновь назначенному месту службы.
Новая колония находилась недалеко от большого города и была намного крупнее предыдущей. Получив прежнюю должность в масштабах большого лагеря, Борис Иванович, что называется «шёл на повышение». Это обнадёживало. Чувствуя доверие начальства, капитан Комаров с большим рвением кинулся в пучину службы. Опять везло, опять фартило. Начальник учреждения проявил к капитану благосклонность и доверял самые ответственные поручения. Пришла уверенность и жизнь закрутилась на новых, повышенных оборотах. Через несколько лет Борис Иванович стал старшим уполномоченным крупного исправительного учреждения и ему присвоили звание майора. Теперь он окончательно поверил в свою судьбу и видел себя в будущем даже не начальником колонии, а кое-кем повыше. Но шли года, а ничего не менялось. Руководители учреждения плотно занимали свои должности, а начальника колонии сменили человеком из Москвы. Новый руководитель принял дела, долго присматривался к подчинённым и не найдя повода для перестановок, всех оставил на прежних местах. Личного подхода к новому начальнику майор Комаров не нашёл и более того, чувствовал беспричинную неприязнь к полковнику, когда оставался с ним наедине. То, что это чувство могло быть взаимным, старший оперуполномоченный понимал, когда замечал на себе холодный взгляд руководителя. Рутина жизни стала медленно и бесповоротно засасывать майора, обезличивая его индивидуальные качества. Он и сам не заметил, как смирился и безропотно подчинился судьбе.
Но с другой стороны он оставался видным офицером системы, имел благоустроенную квартиру и покладистую жену, которую водил каждый месяц в областной театр на оперу или балет. Видя его статную фигуру, усаживающую жену в служебный «Форд», соседки у подъезда завистливо улыбались: «Какая красивая пара!» Может так оно и было? С определённого расстояния людям всё видится точнее. Может действительно всё у майора Комарова было на «отлично» и служба, и дом, и жена. Убаюканный собственными мыслями, майор Комаров уверенным шагом шёл по жизни проторенной дорожкой, дошёл бы и до полковника, если бы не…
Этот молодой высокомерный паренёк сразу не понравился майору. Во всей его коренастой фигуре чувствовалась не свойственная этому месту независимость. Заключённый всегда держался особняком, никому не подыгрывал, не старался понравиться. В разговор вступал неохотно, но, если разговаривал, открыто смотрел собеседнику в глаза. Издалека чувствовалось в пареньке присутствие несломленной воли. И несмотря на то, что он был «молодняком» и не отличался особыми физическими данными, его как-то сразу оставили в покое. Борис Иванович оценил нового заключённого и заинтересовавшись, заглянул в дело: «политика, сторонник Андрея Нахального, неоднократная организация пикетов, сопротивление органам правопорядка, привлекался к ответственности, бывший студент МЭИ, папа известный учёный в области нанотехнологии, зовут Егор». Майор отложил дело и задумался, его терзали два вопроса: «Почему прислали именно в их учреждение и стоит ли им заниматься?». Решил вызвать к себе, чтобы в приватной беседе понять человека.
Вызвал, привели. Излучая приветливость и доброту, Борис Иванович предложил стул, чаю, сигарет. Не выказывая ответных чувств и продолжая стоять у дверей, от всего отказался. «Тяжёлый» — подумал майор, но виду не подал. Он сел за стол и как ни в чём не бывало стал перебирать бумаги, была такая распространённая тактика, надавить на человека долгой, разрушающей его уверенность, гнетущей паузой. Сорок минут спустя, когда Борис Иванович вновь взглянул на заключённого, даже он, привычный опер, оторопел. Парень стоял как ни в чём не бывало и вызывающе смотрел на него. На открытом лице осуждённого блуждала насмешливая улыбка, говорящая оперуполномоченному больше любых, даже самых обидных слов. Эта улыбка говорила, что парень прекрасно понимает дешёвые «штучки» опера и презирает его за эту дешёвую бутафорию. Майор встал из-за стола и подавляя разрастающееся в груди бешенство, громко и отчётливо приказал:
— Каждую неделю будешь докладывать мне о заключённых из окружения, понял!
— Не буду. Не в моих правилах доносить на других. Разрешите идти?
Майора передёрнуло. Он подскочил к парню и брызгая слюной, прошипел в лицо:
— Будешь сука, будешь, если я сказал!
— А я сказал не буду! Не мерьте всех по себе...!
Борис Иванович развернулся и со всего размаха ударил его по лицу, и когда парень упал, стал бить со всего маху по телу начищенными до блеска сапогами. Вскоре на шум прибежали караульные и оттащили заключённого. Когда его поставили на ноги он поднял окровавленное лицо и улыбнулся:
— Сам ты сука, майор!
Оперуполномоченный медленно подошёл, схватил парня за шею и, глядя в глаза, стал медленно сжимать его горло. Борис Иванович смотрел как трепещется, как не хочет затухать, но затухает в его руках жизнь человека и получал огромное удовольствие. Но конвойные вызвали подмогу, в кабинет вбежали помощники майора и вырвали из рук начальника замирающее тело. Когда парня вывели, Борис Иванович сел за стол, выпил полный стакан воды и уставившись в окно, долго смотрел, как сквозь прутья решётки просачивается голубое небо. Дыхание старшего оперуполномоченного успокоилось, но страшная, ядовитая мысль прожигала его воспалившийся ненавистью мозг: «Уничтожу! Уничтожу гада!». К концу дня майор почувствовал облегчение и едва заметный тик в левом глазу.
Старший оперуполномоченный всё подготовил для того, чтобы наказать бывшего студента МЭИ, но осуществить свой план не смог. Заключённого Говорова Егора вскоре после избиения этапировали в Москву. Либо новое дело накручивать, либо перевести в другое место, от греха подальше. «Ускользнул гадёныш!» — думал майор, нервно потирая левый глаз. Паренёк наказания избежал, а тик остался.
Последующие месяцы майор не находил себе места. В одночасье он потерял основную опору жизни – уверенность в себе. Занозой в сердце сидел не сломленный и не проученный им москвич. От слов этого сосунка, брошенных в лицо старшему офицеру исполнительной системы огромной страны при подчинённых, горели щёки и заходилось сердце. Вызов: «Сам ты сука!» и невозможность ответить на него, доводили старшего опера до отчаяния, до бешенства. Борис Иванович стал чаще срываться на подчинённых конвойных, даже на жене. Безо всякого повода жестоко избивал заключённых, во вред работе и себе. В какой-то момент полностью терял над собой контроль. А тут ещё этот нервный тик. В самый неподходящий момент, работая с заключённым, или находясь на докладе у начальства, левый глаз начинал предательски дёргаться. И всё менялось для майора, как будто переворачивался мир. Один раз на планёрке офицеров колонии начальник учреждения, полковник Сухарев, долго смотрел на него, а потом сухо и зло заметил:
— Майор Комаров, что вы мне всё время подмигиваете? Если есть что сказать, говорите.
Старший оперуполномоченный встал и сумбурно изложил, что он не мигает полковнику, это у него нервный тик… болезнь такая.
— Если болеете, то лечитесь в больнице, зачем на работу ходить? Перезаражаете нас всех к чёртовой матери, будем друг-другу подмигивать, как дурачки.
При всём личном составе колонии, как мальчишку, как дерьмо какое-то отчитали! В тот день, впервые за всё время службы, напился на рабочем месте. Заперся в кабинете и не закусывая пил. А потом вызвал своего проверенного дознавателя и узнал у него, что оказывается у майора Комарова появилась в лагере погоняло, Вий.
— А почему Вий? – хмуро переспросил он.
— Да фильм этот с Куравлевым помните? Там Вий говорит своим ведьмакам: «Откройте мне веки». Ну и…
Майор Комаров пристально смотрел на старого заключённого, и липкая болезненная мысль расползалась в его пьяной голове: «Издевается сейчас перед ним эта мразь или по дурости несёт ересь?». Он неуверенно привстал, размахнулся и со всей силы ударил заключённого в левый глаз:
— Теперь сука, ты у меня Вием будешь, пошёл вон!
После этого случая сломалось что-то в душе Бориса Ивановича. Разуверился в себе. Хотя пытался ещё что-то изменить, долго лечился, ездил по санаториям, пил какие-то травы и принимал лечебные ванны – ничего не помогало, зараза не проходила. И когда его вызвал начальник колонии, и пролистав медицинское заключение, предложил отставку с присвоением внеочередного звания, майор Комаров тут же согласился.
Первые месяцы без работы, оглушённый стремительной переменой жизни был вял и подавлен. Рассматривал марки, варил борщи и провожал жену на работу. Но затем отголоски прошедших событий оживились и давя на Бориса Ивановича своей неотвратимостью, прижали к стене. Перед ним встал болезненный вопрос: «А как теперь жить-то?» И не найдя ответа, Борис Иванович запил. Пил один, дома, по-чёрному. Так пил, что вскоре превратил квартиру в исправительное учреждение, а жену в единственного заключённого. Нет, не бил, хуже, уничтожал её душу, залезая и коверкая в ней самое святое — материнство, вернее его отсутствие, веру в справедливость, надежду на счастье, на их общее будущее. Порой прекращал пить, трезвел и глядя на разрушающие последствия своей деградации, цепенел от отупляющей безысходности. С женой отношения сломались окончательно и в какой-то момент они совсем перестали общаться. Замолчал сначала он, потом перестала говорить она. На четвёртом месяце безмолвия жена ушла. Вернулся днём с прогулки и нашёл записку: «Больше не могу. Уехала к родителям. Удачи.»
До вечера просидел на кухне, тупо уставившись в створ окна. Сил не было даже на то, чтобы встать и налить водки. Как будто мощным насосом высосали всё изнутри: силу, воздух, чувства. Несколько дней ходил по квартире, абсолютно ничего не понимая, где он, кто он? Только на третий день, на улице в парке пришло понимание, что его предал самый близкий человек. И самым ужасным было то, что предал его заслуженно, по делу. Он сел на первую попавшуюся лавочку и стал смотреть, как кружась белые снежинки медленно ложатся на чёрные ветви деревьев и тая на них, прозрачными бусинками воды падают на землю. Страшное одиночество навалилось на подполковника, ему показалось, что мир вокруг него умер, а он зачем-то остался жив. С этого дня пить перестал. Вообще изменился, много читал, целыми днями не выходил из квартиры и часами рассматривал любимые марки. Телевизор, музыку, любые звуки, не переносил на дух.
Как-то ранней весной зашёл к нему в гости знакомый коллекционер. Выпили на кухне чаю и затем рассматривая марки Бориса Ивановича, пожилой филателист воскликнул:
— Какая у вас, батенька, удивительная коллекция! Сплошь летательные аппараты на фоне голубого неба. Вы либо большой фантазёр, либо обожаете прыжки… признайтесь, часто прыгаете? – Семён Аркадьевич работал детским стоматологом и с людьми общался, как с малолетними пациентами.
— Куда прыгаю Семён Аркадьевич?
— С парашютом прыгаете?
— Ах это…? Нет никогда не прыгал.
— А вы прыгните, дружок, обязательно прыгните.
— А зачем?
— Вы прыгните, а потом мне расскажете. – облагородив лицо белозубой улыбкой, детский стоматолог подмигнул ему левым глазом.
Три дня Борис Иванович даже не вспоминал этот разговор, но на четвёртый день утром одел военную форму и поехал за город на учебный аэродром. Оглядев очищенную от снега взлётную полосу, подполковник зашёл в небольшое одноэтажное помещение рядом с ангаром. В небольших комнатах, заваленных мешками и каким-то тряпичным хламом, никого не было, только в самом конце помещения из открытой двери доносился хрипловатый бас Барри Уайта. Борис Иванович заглянул в комнату и увидел хрупкую молоденькую девушку за большим монитором. Поздоровавшись, сел на единственный свободный стул:
— Я хотел бы прыгнуть с парашютом. – мягко заявил он
— Первый раз?
— Нет. – неожиданно для себя соврал подполковник.
— То есть технология вам известна?
— У меня больше 30 прыжков. Для убедительности Борис Иванович встал, снял шинель и повесил её на вешалку у входа. Подполковник и сам не до конца понимал своих действий.
— Но всё равно перед прыжком у нас по регламенту положен инструктаж.
— Ну, это безусловно, регламент есть регламент. Когда можно прыгать?
Девушка высунула удивлённое личико из-за экрана.
— Ну…для начала я вас запишу, вы оставите предоплату и как только наберём группу, я вам позвоню… но это может быть не скоро.
— А если я один зафрахтую самолёт, побыстрее нельзя?
Девушка слегка поперхнулась и ещё раз внимательно оглядела нетерпеливого военного. Борис Иванович, уловив её состояние широко улыбнулся и широко развёл руки:
— Неба хочется!
Девушка ответила на улыбку военного ответной улыбкой.
— Ну, не знаю, быстро навряд ли успеем всё приготовить. Да и будет ли «миллион на миллион».
— Какой миллион?
Девушка подняла на военного удивленные глаза.
— …Солнечная пагода без облаков…!
Борис Иванович всплеснул руками и громко рассмеялся.
— Ну да, да, да… у вас же на гражданке эта пагода называется… «миллион на миллион!
Девушка расслабилась и нырнула в экран:
— Хорошо… сейчас вы внесёте предоплату…
— Да-да-да, немедленно.
Когда полчаса спустя он вспоминал разговор с администратором, ему было и смешно, и грустно… «миллион на миллион»! Зачем он записался на прыжок, зачем оплатил его и главное, зачем корчил из себя опытного парашютиста он не знал. Всё делалось как-то само собой. Он выполнял поступки, смысл которых был ему не ясен и, если честно признаться, безразличен. Плюнув и решив плыть по течению, он вернулся домой и стал ждать.
Через два дня рано утром позвонила администратор и предложила приехать к 11 часам. Борис Иванович выглянул в окно, небо было голубым и чистым. Одеваясь, он отчётливо чувствовал, как стучит его сердце. Пока ехал до аэродрома пытался понять, почему ясную пагоду называют «миллион на миллион»? Ответа не нашёл, вспомнил только старую песню Аллы Пугачёвой.
На аэродроме его встретил инструктор, молодой мужчина, одетый в военный камуфляж. Выглядел инструктор осунувшимся и усталым. «Пьёт.» — подумал Борис Иванович. Мужчина хмуро оглядел подполковника Комарова:
— Почему хотите прыгать один?
Борис Иванович ухмыльнулся:
— Простите, как вас величать?
— Сергей.
Борис Иванович представился и уставился в мутноватые глаза инструктора.
— Серёж, тебе девушка, наверное, уже доложила, я профи… просто давно не поднимался, а сейчас вштырило… понимаешь… ну чего мне тебе рассказывать, воздуху мало, хочу полетать!
Инструктор утвердительно покачал головой и повёл Борис Ивановича на инструктаж. Через четыре часа проинструктированный и экипированный подполковник стоял возле небольшого винтового самолёта и сквозь гул моторов слушал последние наставления:
— Тебе точно не надо страховочного парашюта?
— Сереж…
Перекрикивая шум двигателей, инструктор приблизился к лицу подполковника и, обдав его свежим запахом пива, прокричал:
— Помни, через 40 секунд дёрнешь вытяжное кольцо. После отделения сразу начнешь считать… это я по инструкции должен тебе…
— Помню Серёжа… раз-раз, два-два, до сорока считаю и дергаю кольцо.
— Плавно дёргаешь!
— Очень плавно, Серёженька!
— Пойдёмте, пора.
Самолёт взвился в чистое небо и стал набирать высоту. Борис Иванович смотрел в круглый иллюминатор, наблюдая, как уменьшается белая земля, как предметы превращаются в крошечные очертания, в иллюзию, в чей-то обман. Так же, как на его любимых марках. Он вдруг опять почувствовал учащённое биение сердца и возрастающее желание прыгнуть.
На высоте 4 тысячи метров инструктор похлопал его по плечу:
— Мы на месте! Удачи!
Подполковник отстранённо посмотрел на него:
— Всем удачи!
А потом открылась дверь самолёта и прижав руки к животу, Борис Иванович шагнул в пустоту. Грузный гул моторов сменился тонким дребезжащим свистом. Плотные потоки воздуха разбросали его руки и ноги по сторонам, и почувствовав головокружение и ощущение невесомости, он опустился на что-то мягкое, упругое и холодное.
«Раз-раз, два-два» — стал считать он, глядя как незаметно, почти неощутимо приближается земля.
«Семь-семь, восемь-восемь» — потоки воздуха пронизывали его тело острыми иглами пустоты. Он видел огромное месиво земли, расползающееся внизу и заполняющее обозримое пространство. Одиночество огромной и неподвластной массой заполнило всё его тело.
«Двенадцать-двенадцать» — Борис Ивановичу ужасно захотелось развернуться к небу. Он сгруппировал тело и отчаянным рывком повернулся лицом вверх. От увиденного он обомлел. К его лицу, к телу, холодным сиянием прикасалась невообразимая не понимаемая, не существующая в мире красота. Окрашенная вечным свечением, она простиралась повсюду и не было ничего в мире прекраснее её.
«Семнадцать-семнадцать» — голубое, бездонное пространство медленно вбирало в себя Бориса Ивановича. Растворяя его чувства, эмоции, его прошлое и будущее, оставляя только неминуемые мгновения настоящего. Ему стало легко и свободно, он даже перестал понимать летит он вниз или падает вверх? Он летел и…
«Двадцать два- двадцать два» — …и содрогнулся от нахлынувшей в его душу любви к жене, ко всем людям, прошедшим по его жизни. Накопленная годами грязь улетала прочь и пропадала в бездонной синеве. Не оставляя ничего, кроме любви…
«Тридцать-тридцать» — кроме нерастраченной любви, которая, выливаясь в голубое небо тут же пропадала в нём.
«Сорок-сорок» — руки подполковника автоматически потянулись к вытяжному кольцу, но вдруг замерли. Бориса Ивановича Комарова вдруг пронзило яркое озарение, он догадался что означает «миллион на миллион», он понял это всем телом, всей душой и поняв это, раскинул руки по сторонам, громко рассмеялся и освободившись от самого себя, полетел вверх, в голубое бездонное небо…