Запах

Осознание всей глупости поступка уходило на второй план, когда, втягиваясь вновь и вновь, опускаясь на самое дно тебя с таким толчком поднимало до неизведанных вершин твоего разума. Самые гениальные мысли приходили под кайфом. Ощущения всегда были разными. Неизменной была легкость, во всех органах, легкость мысли и легкость глупости. Все предрассудки отступали на второй план, постепенно махая ручкой, паровозик мысли увозил тебя в самые глубокие леса. Запах, которого я так боялась, становился лучшим другом, а сидящие рядом самыми родными людьми. Из всех них я всегда знала лишь Лешу. Сделав еще пару тяжек, я знала только его широкую улыбку. Он становился Чеширским котом, образы менялись, принимали самые нереалистичные облики, расплывались и меняли цвета, как будто кто-то играет с фильтрами в твоей голове. Но улыбка оставалась мне верна. Никому кроме меня она не была так нужна, даже ему самому. «Леша, отдай ее мне» серьезно требовала я стараясь сфокусировать взгляд на его лице, терпела фиаско и вскидывая голову вверх улетала в свое очередное путешествие.
Я путешествовала по памяти, как отважный летчик, делала мертвые петли, уходила в свободное падение и пару раз чуть не разбивалась на собственных же островах боли. Пролетая в самых первых воспоминаниях, я всегда залетала в детский дом, где почему-то вместо молочной каши пахло клеем и старой водой в вазе. Делая вынужденную остановку у собственной кроватки с каждым полетом, я не могла приблизиться к разгадке: почему на моей табличке до сих пор не имени? Постепенно за боротом светлело, а значит в моей жизни появлялась мама. Я слышала свое имя уже в сознательном возрасте, как голодная блокадница кусочек заветного хлеба, долго держала его на языке, причмокивала, стараясь растянуть удовольствие. Оно у меня было. Мое имя. «Ма» первые крошки попадали в глотку, становилось легче. «Ру» томительное смакование, облизывая сухие губы самое главное не отпустить его, не дать всему куску упасть, вниз не оставляя ничего на языке. «Ся» последние секунды и тяжелый глоток оставшейся мягкой, хлебной массы. Маруся. Мой полет продолжался, я стремительно пролетала Бермудский треугольник своих школьных лет, боясь заблудится в воспоминаниях и не найти выход, на горизонте появлялось утреннее солнце…но, я ведь еще не все успела посмотреть. Неужели уже утро? Резко разворачивая руль, я прокручивалась в воздухе возвращаясь обратно, может что пропустила, но и там, пролетев не меньше мили я встречала восход. Видимость ухудшалась, становилось тяжелее управлять самолетом, а автопилот предательски отказывался работать. Я открывала глаза от легких прикосновений. Вокруг никого, рядом Леша и его улыбка. Значит я опять вернулась домой.
— Куда все делись? – после такого приключения говорить было намного тяжелее, чем думать, слова были тяжелыми, соревнуясь со свинцовыми веками – И сколько времени?
Леша приподнялся на локтях, я видела, как на его задней стороне шеи отпечатались складки простыни, прогнувшись спиной и вернувшись в исходное положение он резко упал на спину, глаза его были стеклянными. Леша все еще не протрезвел и не хотел этого скрывать.
— Может еще по одной? У меня в лампе еще пять грамм осталось, а то я пока совсем не тащу – сморщил нос и повернул голову ко мне. Я знала наизусть каждую его родинку: одна около левого глаза в области века, еще пара мелких на щеке, небольшая мушка в левом уголке губ и родимое пятнышко на лбу. Грубые черты лица, короткий и аккуратный нос, от родственников из Казахстана лишь цвет глаз и светлая кожа. Большие, не свойственные его национальности, черные глаза с густыми ресницами — Последняя на неделе, правда.
— Сколько времени? – настояла я, делая вид, что не слышала его мольбы о новой дозе гашиша. Меня уже не тянуло к новым полетам, а вот ощущение, что пилота укачало присутствовало слишком явно.
— Черт его знает – он махнул рукой куда-то в сторону часов, но затуманенный взгляд нельзя было как очки протереть салфеткой — Ладно. Курить не хочешь, давай поговорим.
— О чем?
— О чем, о чем. О чем еще можно говорить накурившись, как последняя дрянь? О жизни конечно – Леша довольно улыбнулся, натягивая на себя одеяло до самого носа. На большой, пышной подушке лежала пачка сигарет, самое безобидное его увлечение. Вся комната Леши была увешана рисунками, свойственными ему фантазиями были мельницы, в которых жили вершители судеб, люди с деревянными головешками, странные узоры черным карандашом и смотрящие назидательно портреты тех, кто являлся ему во время прихода. Самой большой была картина с ветряными мельницами, от них шли дорожки, везде была нарушена пропорция, и чем ближе, тем меньше становились люди: так и в сознании наркомана реальность менялась местами с выдуманными миром и часто то, что было ближе всего к тебе и становилось самым незначительным в твоей жизни. Я помнила каждую деталь этой картины, потому что утром, ожидая, когда проснется Леша, часто долго рассматривала ее, казалось, что каждый раз ее сюжет менялся, хотя на деле лишь изменялось мое сознание: под кайфом я видела скрытые смыслы, вертелись лопасти, а безликий человек улыбался Лешиной улыбкой.
— Леша, расскажи историю про того дядьку…что живет в твоей мельнице – мне стало жарко, пальцами ног я потянула одеяло вниз, оголяя грудь и немного живота. В ногах свалялась ситцевая простыня, спина лежала на обивке дивана, я чувствовала потертости и небольшие прожжённые сигаретами дырки. Леша устало вздохнул, каждый раз я просила рассказать его эту историю, хотя сама знала ее наизусть.
— Я рассказывал ее два дня назад. Неужели ты не помнишь?
— Помню – вытащив двумя пальцами из пачки сигарету, я оставила ее в зубах, где-то должна быть зажигалка – Представь, что ты рассказываешь ребенку сказку на ночь. Он ведь слышал ее еще вчера, помнит все детали, Он ведь слышал ее еще вчера, помнит все детали, но каждый вечер просит снова маму прочитать ее от начала и до конца – в Лешиной руке оказалась зажигалка, одним большим пальцем он нажал на кнопку, перед моими глазами вспыхнуло яркое пламя – Вот я и есть ребенок.
— Одного не понимаю – последовав моему примеру он вытащил сигарету из лежащей сбоку пачки и стал медленно крутить ее в руке – Если ребенок знает эту сказку, то почему бы ему не попросить прочитать новую? У меня много картин, ты никогда не спрашивала про людей, которых я встречаю во снах. Это намного интересней старого дядьки Архивариуса. Тебе самой в пору рассказывать мне про него. Вы так знатно подружились – он усмехнулся. Все герои его картин были живыми, с кем-то Леша поддерживал хорошие отношения, некоторых уважал, а вершителя судеб, что живет в старой мельнице терпел, не мог убить его или просто забыть эту историю — А я с ним сама помнишь, не в ладах.
— Просто ребенок слишком любит эту сказку. Нет в этом никаких странностей, объяснять тут нечего. Просто любит. Как ты любишь слушать про мои полеты, так и я люблю этого сварливого несправедливого старичка.