Солдат Сидоров

В самом начале мая 1986 года нас, около сотни бритых и растерянных пацанов из разных концов тогда еще огромной страны, привезли в Калугу для прохождения срочной службы в учебной роте войск связи. Хотя говорить «растерянных» было бы не совсем верно. Мы были испуганны, ошарашены, шокированы, и все эти чувства столь явственно отражались на наших лицах, что оглядываясь назад и вспоминая их, я не могу не улыбнуться, хотя тогда было совсем не до смеха.
Разрыв между только что закончившимся детством и суровой взрослой жизнью, в которой мы внезапно очутились, произошел слишком быстро. Жесткий распорядок дня, дисциплина, осознание того, что все твои желания, чувства, капризы здесь никому не интересны, все это слишком резко контрастировало с волнами родительской любви и домашнего тепла, из которых нас так внезапно выдернули.
Именно тогда я в первый раз увидел Сидорова. Высокий нескладный со странно счастливым выражением лица и блуждающей на нем полуулыбкой, он настолько выделялся на фоне серой инкубаторской массы новобранцев, что не обратить на него внимание было попросту невозможно.
Первое, что привлекало в нем внимание – это форма. Нет, не сама форма, а то, как она на нем сидела. Ведь умение носить форму, и не только военную, любую форму: летчика, моряка, сотрудника полиции или работника метрополитена, — это огромное искусство, которое приходит с годами. Поэтому неудивительно, что только что полученное обмундирование висело на нас, как старый мешок на огородном пугале. А вот на Сидорове она именно что сидела. И это было странно.
У него были невероятно длинные руки, несуразно длинные даже для его немаленького роста, и короткие рукава новенькой хабэшки, из которой они торчали, эту несуразность только подчеркивали. Штаны тоже были коротковаты. Это не так бросалось в глаза из-за сапог, но вот то, что галифе начинало расширяться значительно выше того места где это предполагалось, было заметно даже невооруженным взглядом. Да и складки под ремнем ничем не отличались от наших. И несмотря на все это, форма на нем сидела. Вот не могу объяснить как и почему, но сидела и все тут!
Еще его отличало поведение. Каждый из нас пытался как-то о себе заявить, поставить, выделиться. Коллектив находился в постоянном броуновском движении, напоминая колоду карт в руках ловкого шулера. Создавались какие-то группки по национальным, социальным или каким-то иным абсолютно непонятным и нелогичным признакам. Создавались и тут же распадались, чтобы перетасоваться и собраться вновь уже в каком-то ином, совершенно противоположном составе.
И только Сидоров, как Гулливер среди лилипутов, незыблемой скалой возвышался над всей этой суетой, с непониманием глядя на разбивающийся об ее основание муравьиный поток. Чувствовалось, что для него все это было мелко, незначительно, неважно, и то, что он выглядел значительно старше нас, это ощущение только усиливало.
Но главное было не это. Главное это были его глаза, невероятно ясные и пронзительно-голубые. И улыбка, добрая, по-детски беззаботная, которая не сходила с его лица и настолько диссонировала с нашим общим настроением и окружающей обстановкой, что не обратить на него внимания было попросту невозможно. Неудивительно, что он меня заинтересовал. Я подошел и представился:
– Привет, меня Юра зовут, – и протянул руку.
Он посмотрел на меня, улыбнулся еще шире и ответил:
– А я Сидоров, — и чуть подумав, добавил, – Солдат Сидоров, — умудрившись произнести оба эти слова с большой буквы.
И еще голос. У него был такой голос, от которого становилось тихо и спокойно. И хорошо. И хотя весь облик этого человека совершенно не вязался с моим представлением о том, как именно должен выглядеть СОЛДАТ, но я ему почему-то поверил.
Вы уж простите, что называю его только по фамилии, имени не запомнил. А может и не знал? Да нет, наверняка знал, просто забыл. Если бы я называл его по имени, то может быть оно и отложилось у меня в памяти, но я обращался к нему как все, по фамилии. Именно так я его запомнил, именно так и буду его называть.
***
О том, что у Сидорова не все в порядке с головой, мы узнали уже позже. Сперва просочилась информация от наших сержантов, что его признали негодным к строевой службе по медицинским показаниям. Те же сержанты сообщили, что он еще являлся и единственным кормильцем семьи, поэтому не подлежал призыву вдвойне. Да и без этих слухов странности его поведения были достаточно заметны. Нет, он не был каким-то сумасшедшим или дебилом в полном понимании этого слова. Он был именно что странным, лучшего слова для его описания я просто не нахожу.
И самое странное в этом странном человеке было его неистовое желание служить. Не знаю, что было тому причиной или сладость запретного плода, или престиж воинской службы. Да-да, в те времена отслужить в армии было еще не только обязательно, но и почетно. Это уже потом, когда она превратилась в «рабоче-крестьянскую» не по названию, а по сути, когда на службу стали попадать в основном представители именно этих социальных слоев, по причине того, что у них попросту не хватало средств откупиться, то ее престиж подупал, а тогда все было совсем иначе. К примеру, в нашей роте служил сын тогдашнего киевского мэра Згурского. И служил как все, ничем не выделяясь из общей массы, ну разве что слегка избыточным весом, от которого он, правда, вскоре избавился.
Как бы там ни было, но Сидоров ежегодно обивал пороги военкоматов, заваливал письмами советские и партийные органы и, в конце концов, своего добился. Незадолго до истечения призывного возраста (ему тогда было 26 лет), его призвали на срочную службу.
Нас часто окружают странные мужчины и странные женщины. Мне потом доводилось видеть подобных людей, их трудно сразу выделить из толпы. И в основном это были по-своему умные и талантливые личности. Многие из них догадывались о своих странностях и научились их маскировать, открываясь только перед близкими и знакомыми людьми. Но впрочем, что мы о других, давайте лучше я расскажу вам про Сидорова.
Во-первых, он любил поесть. О, как же он любил поесть! Кормили нас неплохо, еда была может быть и не самая вкусная, но ее было много. И многие «недоедали». Вообще-то, по неписаным армейским законам, оставлять еду недоеденной считалось правилом хорошего тона. Особенно самые ценные продукты: белый хлеб, масло, сахар.
Не буду углубляться в психологические истоки этой традиции, это долго, да и не нужно, могу только сказать, что не следовать ей было не только не принято, но и опасно, поскольку грозило серьезным понижением репутации. А Сидоров ей не только не следовал, но и доедал «недоеденное» за всем отделением.
Он быстро съедал свою порцию, печально складывал руки на столе и вздыхал, укоризненно глядя как мы едим. И от этого взгляда кусок застревал в горле и мы «недоедали» еще больше, отодвигая от себя остатки и стараясь не смотреть, как Сидоров жадно их поглощает. А вот за что-нибудь вкусненькое, он готов был продать душу и даже больше. Например, за банку сгущенки был готов целый день выполнять какую-нибудь грязную или тяжелую работу. Чем многие зачастую и пользовались, спрос на такие услуги был.
Так относиться к еде могут, наверное, только «качки». Я часто замечал подобное в их среде. Когда-то довелось читать мемуары знаменитого советского тяжеловеса Юрия Власова. Был там один момент, когда ему потребовалось быстро сбросить вес, чтобы попасть в более легкую категорию. Юрий долго и страдальчески описывал как он голодал, перед самым взвешиванием до изнеможения сидел в сауне и на толчке, а когда все закончилось, в раздевалку зашел тренер, принес помидорчики, огурчики колбаску. В книге было много слов нужных, правильных: об ответственности, целеустремленности, любви к Родине, но таких искренних слов какими он описывал тот перекус там больше не встречалось.
Второе, на что следует обратить внимание это отношение Сидорова к службе. Как я уже упоминал, он ассоциировал себя со словом Солдат. Мы часто себя с кем-то ассоциируем: Бизнесмен, Писатель, Мать, — но для нас это может быть хоть и главенствующая, но далеко не единственная маска из тех которые мы надеваем. Для Сидорова это не было игрой, он по самой своей сути был солдатом. И все что происходило вокруг него, оценивал именно с этой, с солдатской точки зрения.
Мы его не понимали, но наше понимание ему и не требовалось, он жил сам в себе. Может быть ему и хотелось влиться в наш коллектив и вместе со всеми делать что-то с его точки зрения правильное и нужное, но это было невозможно, мы жили в реальном мире, а он в своем, где все было просто и понятно, где все действия и поступки были четко расписаны словами «Устав» и «Приказ» и не допускали никаких отклонений или толкований.
Приведу один пример. На территории нашей части находились какие-то стратегические склады, ничего особенного в основном продукты питания, но охранять их все равно было надо. Поэтому мы постоянно ходили в караулы. Устав караульной службы четко и однозначно определяет действия часового:
• Стой, кто идет?
• Стой, стрелять буду!
• Предупредительный выстрел и огонь на поражение.
Но кроме устава еще есть и реальная жизнь, и все прекрасно понимали разницу. ЧП со стрельбой не нужно было никому, ни нам, ни начальству. О чем нам хоть и неформально, но достаточно настойчиво периодически напоминали. И все было нормально до одного момента.
Мы сидели в караулке и резались в карты. Все было как обычно, стол был завален деньгами и картами, пахло табаком и гуталином. Внезапно раздалась очередь из «Калашникова», длинная на весь рожок, затем небольшая пауза для смены магазина и еще одна.
– Сидоров, мать его, придушу мерзавца! – закричал начальник караула и выскочил наружу, даже забыв отдать приказ следовать за ним. Впрочем, такой приказ не требовался. Похватав оружие и на ходу застегивая шинели, мы уже бежали вслед. Приблизившись к вышке, на которой стоял Сидоров, начкар перешел на шаг, затем, осторожно выглянув из-за угла здания, крикнул:
– Сидоров?
– Начальник караула ко мне, остальные на месте, – раздался абсолютно спокойный голос Сидорова.
Наш сержант оглянулся, тоскливо посмотрел на нас и двинулся в сторону вышки. Все тогда закончилось относительно хорошо, по крайней мере, без человеческих жертв. Сидорова разоружили и допросили. Ситуация оказалась банальной. Рядом с нами квартировался стройбат, и военные строители через территорию нашей части бегали в самоволку. Так сказать, срезали угол. Все об этом знали, но глаза закрывали. В том, что на этот раз им крупно не повезло, было слышно даже по запаху, который раздавался из кустов, в которых прятались свободолюбивые строители.
Стройбатовцев отпустили, а Сидорову объявили строгий выговор, формулировка которого была какой-то на редкость глупой и несуразной, ведь формально он был абсолютно ни в чем не виноват, и все это понимали. Ничего не понимал только сам Сидоров. Помню, он в тот момент вздрогнул, словно от судороги, а затем на его лице отразилось полное и отчаянное непонимание того, что происходит с этой вселенной и окружающими его людьми. Иерархия его ценностей была полностью нарушена. После этого Сидорова навечно, как тогда думали, перевели на охрану склада с маслом. На этом посту огнестрельное оружие не полагалось.
Там произошла следующая история, которой я хотел с вами поделиться. К моему товарищу Виталику Т. приехали родные. Кроме родительской любви и продуктов они привезли с собой и пару бутылок жидкости, крепость которой значительно превышала предел, разрешенный к проносу через КПП. Заботливые родственники не придумали ничего лучше, чем закопать водку в окрестном лесу, а координаты схрона передать товарищу.
Виталик тогда, как назло, немного приболел и отдыхал в лазарете. Поэтому он попросил сбегать меня. Отказывать другу было негоже, тем более в таком святом деле, и я согласился.
Не буду утомлять вас описанием поиска иголки в темном лесу. Доведенная в сегодняшние дни до совершенства технология «Закладок» в те далекие и темные времена еще не была разработана даже в теории, скажу только, что откопать мне удалось далеко не все.
Но суть не в этом, суть в том, что путь к лесу пролегал через пост, который охранял вооруженный штык-ножом Сидоров. Я подошел ближе. Во мраке шевелились тени, по узкой тропинке вокруг здания с маслом курсировал часовой.
– Сидоров! – приблизившись, окликнул я его.
После обязательных «Стой, кто идет» и обещания стрелять, Сидоров все же понял абсурдность своих угроз и угрюмо спросил:
– Чего тебе?
– Слушай, – сказал я, – тут Виталику родичи посылку передали. Давай я сейчас быстренько через забор и обратно. С меня банка сгущенки.
Сидоров немного подумал, все же искушение было велико, но затем покачал головой и ответил:
– Не, не положено.
– Ну нет, так нет, — легко согласился я и закурил сигарету.
Вот так куря сигарету и зябко поеживаясь, я стоял и смотрел как Сидоров, глядя на меня тоскливым взглядом голодной собаки, заходит за угол склада. Останавливаться часовому было запрещено.
Уже возвращаясь назад, услышал сзади голос Сидорова, хоть разговаривать на посту тоже не полагалось.
– Лазил?
Я обернулся и молча кивнул.
– Сгущенку дашь?
Я отрицательно покачал головой.
Сидоров тяжело вздохнул, очень странно на меня посмотрел, но просить не стал. За прошедшие месяцы службы он уже усвоил, что сгущенка так просто в руки не дается, ее надо зарабатывать и зарабатывать тяжело. Я тоже так считал, поэтому без угрызений совести продолжил свой путь. Хотя если бы я мог знать, чем это закончится, то лучше бы отдал ему эту злосчастную сгущенку.
А на следующий день, на утреннем построении, Сидоров отсутствовал. Как потом рассказал нам начальник караула, тот своим штык-ножом вскрыл запирающий дверь склада амбарный замок и съел почти полтора килограмма масла. Если Сидоров и мог изменить Родине, то только за еду.
Хотя это, конечно же, шутка. Никто из нас тогда еще даже не представлял, что могло бы заставить Сидорова нарушить приказ. А сам он, скорее всего, даже не осознавал своей вины, ведь в Уставе нигде не было прямым тестом указано, что вскрывать склады с маслом запрещено, а логическую связь с другими его пунктами он провести попросту не смог.
Начальник караула получил строгий выговор, а Сидорова забрали в госпиталь, после которого он должен был отправиться прямиком на гауптвахту. Только попасть туда Сидорову было уже не суждено, поскольку сразу после его выздоровления нас отправили в Афганистан.
***
Не буду вдаваться в ненужные подробности и рассказывать о той войне, о ней много написано и еще больше спето, ничего нового мне не добавить, а повторяться желания нет. Остановлюсь лишь на одном ее маленьком эпизоде.
Одним ранним солнечным утром нас привезли на Кабульский аэродром, выдали дополнительный комплект боеприпасов, построили и определили боевую задачу – проведение разведывательно-поисковых мероприятий в кишлаке, который находился в самом начале Мараварского ущелья, буквально в десяти километрах от границы с Пакистаном.
Мы погрузились в вертолёты и полетели. Я находился в одном вертолёте с Сидоровым. Высадка прошла штатно, но в кишлаке душманов не оказалось, они отступили в сторону гор. Поступил приказ начать преследование, мы двинулись им вслед. Но погоня была недолгой, войдя в глубокое ущелье, взвод попал в засаду. Разгорелась ожесточенная схватка. Наша разведка просчиталась, вместо небольшой группки боевиков, там оказался крупный и хорошо подготовленный отряд.
Когда положение прояснилось, командир взвода приказал отступать. Все понимали, что оторваться в ближнем бою от прекрасно знающих местность душманов будет практически нереально, но другого выхода просто не было, боевики по численности и оснащению значительно нас превосходили. Рассчитывать можно было только на чудо, и оно свершилось – Сидоров не выполнил Приказ.
Я могу только предполагать и строить догадки, как он пришел к такому решению. Несмотря на почти год совместной службы и все мои предыдущие рассуждения, что на самом деле творилось у него в голове оставалось для меня тайной за семью печатями. Мы пытаемся разгадать тайны бытия и вселенной и иногда даже успешно, но вот внутренний космос окружающих нас людей нам неведом. Я даже не знаю, как бы изменилось его мировоззрение и как бы он смог с этим жить, если бы выжил, но второго чуда не произошло. Сидоров отстреливался до последнего патрона, а когда они закончились, подпустил душманов и подорвал себя последней оставшейся гранатой.
Но выигранное им время позволило оторваться от противника, вызвать подмогу и обеспечить плацдарм для высадки десанта. Отряд душманов и караван с пакистанской границы, который он охранял, были заблокированы и уничтожены. Было захвачено большое количество вооружения, боеприпасов и взяты в плен несколько одиозных полевых командиров. За этот подвиг Указом Президиума Верховного Совета СССР рядовому Сидорову было присвоено звания Героя Советского Союза. Посмертно.
***
Именно так все и могло произойти в том далеком 1986 году, ведь до вывода ограниченного контингента советских войск из Афганистана оставалось еще долгих два года. Поэтому, это был бы вполне реалистичный сценарий.
Есть и менее реалистичный, в котором Сидоров становится попаданцем и переносится в 1941 год. В какой-нибудь партизанский отряд. Но не тот, образцово-показательный, который имел связь с Москвой, снабжение с Большой Земли, и мемуары чьих командиров мы читали после войны. А в один из тех, самых обычных, имя которым легион. В которых кучка необученных гражданских сбивалась вокруг попавших в окружение бойцов Красной Армии, совершала одну-две диверсии и уничтожалась немецкими карателями.
Но я не сомневаюсь, что и в этом случае Сидоров совершил бы свой Подвиг. Не знаю чтобы это было: спасение командира, подрыв эшелона, ликвидация какого-нибудь высокопоставленного фашиста ценой своей жизни, одно не вызывает сомнения – он бы это сделал. Потому что, если в душе есть место подвигу, он обязательно вырвется наружу. Для этого нужны лишь соответствующие условия. Ведь как говорится в одной известной притче: когда у Бога попросили, чтобы он показал самого великого полководца всех времен и народов, Бог показал сапожника, который сидел и тачал сапоги. Спрашивающий воскликнул: «Но это же сапожник? » – «Да, но если бы он был полководцем, он был бы самым великим полководцем всех времен и народов».
А Сидоров был Солдат, и совершать подвиги было его работой. И не его вина или счастье, что в такие условия он не попал. В отличие от тех, кто свой подвиг совершил и заслуженно взошел на пьедестал. И я не имею в виду героев, которые пришли к своему Подвигу на конкурсной основе, после тщательного отбора. Хотя и к таким людям как Гагарин я отношусь с огромным уважением, но все же большинство Поступков было сделано людьми обыкновенными, от которых ужасные обстоятельства потребовали невозможных вещей, и они их совершили.
Людей зачастую весьма неоднозначных, а иногда и однозначно противоречивых. Даже если отбросить усиленно муссируемые слухи о психическом здоровье Зои Космодемьянской или Аркадия Гайдара, то не совсем лицеприятные факты из биографии попавшего в армию прямиком из колонии, где он отбывал срок за грабеж, Александра Матросова и других известных героев-заключенных общеизвестны. А сколько случаев противоположных, когда общепризнанные герои войны оступались и с удивительной легкостью растворялись в тюремной массе.
Что мы знаем о них, об их внутреннем мире, потенциале? Под грузом навязываемых нам штампов мы зачастую совершенно равнодушно проходим мимо интереснейших людей и даже не пытаемся понять, заглянуть глубже, взираем на мир с колокольни собственного «Я» и неспособны понять «Я» иное. Не пытаемся заглянуть в щель и увидеть там яркий блистающий мир, мир чужой и непонятный.
Я тоже не исключение, но успокаиваю себя тем, что хотя бы попытался. Ведь все что мною здесь нафантазировано и есть не что иное, как попытка взглянуть глубже. На самом деле Сидоров конечно же не погиб в Афганистане и не был расстрелян немцами. Хоть и счастливым конец истории тоже не назовешь.
***
В те годы проходила очередная кампания по усилению дисциплины в военно-строительных частях. После окончания сержантской учебки нам предложили выбор: или командирами отделений в строевые части, или замкомвзводами в военно-строительные.
Я выбрал последнее. Мой выбор был сделан в здравом уме и руководствовался трезвым расчетом, основанном на постулате, что рыба ищет где глубже, а человек где лучше. Может сейчас мне кажется это не совсем правильным, но тогда превалировала совершенно иная шкала жизненных ценностей. По этой шкале весьма ценились: еда, тепло, возможность избежать работы. Как оказалось впоследствии, с этой точки зрения я не прогадал. Все мои обязанности заключались в том, чтобы утром сопроводить взвод на стройку в Москву, и на обед сводить его в столовую. Затем переодевался в гражданское, и все остальное время проводил в городе.
Чем руководствовался Сидоров, не знаю, но он тоже выбрал второй вариант и попал в ту же часть что и я. Служил там народ весьма специфический, состоящий в основном из «сынов гор и степей» и тех, о ком принято говорить, что по ним «плачет зона». Командовать таким контингентом было непросто и требовало определенной гибкости, ничего общего с уставом не имеющей. Как вы наверное догадались, Сидоров такой гибкостью не обладал.
В первый раз он «отличился», когда заступил в дежурство по роте, принявшись среди ночи «считать ноги», то есть проверять наличие личного состава в казарме и, разумеется, недосчитался. Ничего удивительного в этом не было, отношение к дисциплине в стройбате было весьма своеобразное, ее попросту игнорировали. Поэтому, отметившись на вечернем построении и дождавшись когда офицеры покинут часть, пользующиеся «авторитетом» военные строители частенько ее покидали, отправляясь в самоволку.
Когда Сидоров среди ночи отдал команду «Подъем» и устроил перекличку, народ поругался, но на первый раз Сидорова простили, новичок, что с него взять. На следующий день, Сидоров написал докладную на отсутствующих. А в стройбате, куда значительная часть личного состава попадала из мест «не столь отдаленных», и неписаные законы которого не сильно отличались от принятых в тех «местах», такое было не принято.
С Сидоровым побеседовали и предупредили, серьезно предупредили. Поэтому когда он в следующий раз поднял роту среди ночи, провели еще одну «беседу», во время которой его оппоненты так сильно жестикулировали, что на теле Сидорова остались хорошо различимые следы побоев.
После этого с ним беседовал уже наш замполит Корчагин. Замполит был высок голубоглаз, и сам чем-то напоминал Сидорова. Его в части тоже не любили. В сапогах замполита Корчагина отражался тусклый свет электрической лампочки, а в глазах желание избежать скандала. Мягкие намеки на то, что: «все мы люди, все мы человеки» и увещевания относиться к службе не так строго, понимания в душе Сидорова не встретили.
Поняв, что такого и дисбат не исправит, замполит решил, что выбор у него невелик: либо открывать делопроизводство по факту избиения, со всеми вытекающими для его карьеры негативными последствиями, либо дело замять, а от источника потенциальных неприятностей избавиться. Разумеется, он выбрал второй вариант. Сидорову объявили благодарность и с ближайшей оказией отправили служить на Байконур.
***
На этом следы Сидорова теряются и его дальнейшая судьба мне неизвестна. Хочется верить, что для него все закончилось хорошо, и он сумел пройти через службу, сохранив свои идеалы и внутренний мир. Хотя все могло закончиться для него и не так оптимистично, ведь ракетный полигон не самое лучшее место для службы и здоровья, особенно для здоровья, а армия ломала и не такие характеры.
Сидоров просуществовал в моей жизни чуть меньше года. А меня он, наверное, даже и не запомнил, и конечно же не догадывался, как сильно повлиял на мою жизнь. Но я ему очень благодарен. Благодарен за то, что он заставил на многое взглянуть с другой стороны, заставил задуматься и понять, за один факт того, что без него я бы никогда не стал таким, каким есть сегодня.
Время стирает из памяти людей и их лица. Вместо них остаются лишь тени, расплывчатые силуэты, чувство безвозвратной потери. Но одно лицо останется в моей памяти навсегда и останется таким, каким я его увидел в первый раз – высокий белобрысый счастливый – Солдат Сидоров.