ПОСЛЕДНИЙ ВАГОН

Нумерацию вагонов объявили с головы поезда, и Кирьянов, чертыхнувшись, побежал обратно. Бежать было далеко, к последнему вагону, к тому же стоянка поезда была всего — ничего: три минуты. Но думать, успеет или не успеет, Кирьянов не мог. Надо было успеть, и всё. Иначе потом – проблемы… Если не успеет на этот поезд – то отметить командировку так, чтоб жена не подкопалась, не получится.
(…Ох, эта Ленка!.. Говорил же, что опоздает, а она… Но девочка, что и говорить, огненная! Не то что супруга, не сравнить.)
Все эти мысли, вперемешку с «успею – не успею» неслись в голове Кирьянова, пока он мчался к заветному вагону.
Проводница уже закрывала ступеньки, когда он наконец подлетел.
— Что, сокол запоздалый, гнездо перепутал? – весело крикнула она, но в вагон пустила. И почти сразу же поезд тронулся.
Кирьянов, успокаиваясь, давал себе отдышаться. Проводница насмешливо смотрела на него: дескать, а билет у вас имеется, гражданин хороший? Кирьянов полез во внутренний карман, и уже через три минуты сидел за столиком у окошка, глядя на неуютный осенний пейзаж. Ещё через полчаса всё утряслось и с постелью; и побежали привычные часы неблизкой дороги.
Кирьянов часто бывал в командировках, но, в отличие от других, такую жизнь любил. Командировка – это всегда новые впечатления, новые знакомства. Да-да, и новые женщины! Конечно, и без командировок он ни в чём себе не отказывал, но… Особое чувство – и его очень любил Кирьянов – удовольствия он получал от полунамёков — полувзглядов, когда в шуточках — прибауточках вдруг что-то и возникало: очень краткое, но зато яркое. И главное, что это обоих устраивало.
Кирьянов намётанным глазом всегда видел, с кем – можно, а с кем – нет. Тут надо особое чутьё; талант, так сказать, а уж его Кирьянов имел с избытком.
…Итак, мелькали за окном однотонно-скучные поля, а Кирьянов с радостью думал: впереди – ни много ни мало – три дня абсолютной свободы. Нет, нельзя сказать, что он не любил свою жену. Наоборот, если бы ему кто-нибудь такое выложил, смертельно обиделся бы. Просто он был из тех, кто считает, что человек не должен никогда отказывать себе в маленьких радостях-интрижках, и это только укрепляет брак. Освежает, так сказать.
Вот об этом тоже думал Кирьянов, глядя в окно. Но в конце концов он устал, захотелось пройтись по вагону, промять ноги. Ну и покурить, конечно.
Кирьянов решительно встал, кивнул соседу:
— Курнуть не хотите?
Сосед буркнул, что он некурящий, и Кирьянов двинулся к тамбуру один. «Ничего, — подумал он, — постою три минутки, подымлю, — глядишь, и нарисуется кто-нибудь рядом».
А и верно, так бывало всегда. И приятно было подымить в прохладном тамбуре с новым человеком (через десять секунд он со всеми уже бывал на «ты»), «перетереть» газетные новости, пожаловаться на жизнь… Однако прошло уже минут десять, а Кирьянов всё так и курил один. Становилось скучно.
Неожиданно в тамбур заглянула проводница:
— Живой?.. А я гляжу – давно уж прошёл, а всё нету и нету… Да вы не стойте тут столько, холодно же! В поездах-то самые главные болячки и подхватывают.
— Ага, — хохотнул Кирьянов, — вплоть до сифилиса.
— А что вы думаете? – кивнула проводница. – И такое бывает!
— Да ну?! – изумился Кирьянов. – Что вы говорите?!
— Вы что, пассажир, маленький или притворяетесь? – усмехнулась она. – Ну а дымить заканчивайте, простудитесь. Идите лучше к себе, я сейчас чай носить буду.
— Ладно! – Кирьянов притушил окурок и ловким щелчком отправил его в загаженный мусорный ящик.
Проводница кивнула и исчезла, а Кирьянов, постояв ещё минутку, двинулся обратно. Чай, действительно, скоро подоспел, и Кирьянов с удовольствием выпил два стакана. Заварено было щедро, с душой; свежий кипяточек согрел до самого сердца.
— Спасибо, хозяюшка! – Кирьянов сам принёс стаканы. – Спасибо, красавица, порадовала. А скажи, дорогая, почему я никогда в поездах хорошего чая не пил, а? Это – в первый раз!
— Не знаю, — улыбнулась проводница. – Я делаю как положено.
— Ну ещё раз спасибо, милая! – Кирьянов прямо сиял. – Зовут-то тебя как?
— Ольга, — спокойно ответила она.
— Ольга, вот оно как! Красиво. А по отчеству?
— По отчеству – длинно, язык сломаете.
— Ну а всё-таки?
— Аполлинариевна.
— Действительно, трудновато. Значит, придётся звать тебя Оленькой.
— А что это вы, пассажир, так сразу? Думаете, если проводница, то можно на «ты» без брудершафта, что ли? Какая я вам Оленька?
— Не сердись, ласточка, — Кирьянов оставался ласково — нахален. Знал: именно это больше всего любят женщины; проверено. – Какая же ты Ольга?! «Ольга» — это как памятник; так и хочется встать, снять шапку и гимн исполнить. А ты – Оленька, Олюшка; нежная, ранимая… Я ж вижу, какая ты. Не сердись, красавица, я не хотел тебя обидеть. Ну хочешь – извинюсь?
— Ладно, чего там. Зовите как хотите, — улыбнулась она. – Всё, идите, пассажир, мне работать надо.
— А давай, я тебе помогу, — Кирьянов ловко присобрал стаканы. – Где помыть, показывай!
— Бросьте, я сама! – смутилась проводница.
Но Кирьянов уже наполнял тазик водой и, видно, отступать от начатого не собирался. Так он подзадержался возле неё целый час, и помог, и позубоскалил. Сыпал комплименты не жалея. Ольга действительно была симпатичная, молодая… А вот в глазах – что-то такое… Неуловимое, что ли. Но Кирьянов понял.
— Что ж ты, Олечка, всё одна да одна?
Она сразу вспыхнула:
— А тебе что?! Какое дело?!
(Они уже прочно перешли на «ты»).
— Ничего, я ничего, ты не сердись. Просто я и сам одинокий, вот и вижу…
Ляпнул – и удивился: он никогда не скрывал от женщин, что женат. Чтоб губу не раскатывали. А тут… Странно!..
Но сказал – назад не возьмёшь. А она смягчилась, спросила уже по-другому:
— Что так?..
— Да понимаешь, Оленька, сердце пока молчало…
— Да? – она глянула с интересом. – И… что, ты всегда был один? Или…
— Или! – твёрдо сказал Кирьянов. – Мы разошлись, как в море корабли. Давно.
— А дети? – охнула она.
— Не было, — тут он сказал правду. Никогда детей у него не было и быть не могло: мужское бесплодие.
— И что, всё сам? – сочувственно расспрашивала она.
— Сам; куда денешься? Зато всё умею! – рассмеялся он. – Ты учти!
— А зачем мне учитывать? – Ольга смотрела сурово. – А угадал ты правильно. Одни мы с дочкой. Погнала я своего мерзавца пять лет назад. Гулял очень, а я брезгливя, понимаешь?..
— Понимаю, понимаю. И что, с тех пор… одна? Всегда?
— Да, — просто сказала она. – Одна. Всегда. И никаких «радостей», запомни. Или серьёзно – или никак. Такая уж я. Не знаю, хорошо это или плохо, но другой мне быть не дано. Проверено.
…Женщина всё больше нравилась ему. Ну надо же, какая! Чистенькая! Да и хорошенькая, неглупая; фигурка – так бы и съел. Она с ним откровенна; это хорошо. Значит, можно взять своё, несмотря на её суровые девизы. Одиночество, особенно женское, — это как болезнь! Главное, правильно микстурку подобрать. А Кирьянов был большой знаток и хорошо в этом разбирался.
Вот и сейчас: пасьянс как на ладони. Правильно он сказал, что одинокий. Она подсознательно допустила его в «женихи», женатого – отшила бы сразу, несмотря на всю ласковость. Видал он и таких.
…Разговорились откровеннее, и незаметно за окном замелькал вечер. Впереди ещё была целая ночь езды, а утром раненько Кирьянов прибывал на место. Целая ночь! Это уже что-то. Ночь – не день, это он отлично знал. Редко когда удавалось ему в таких одноразовых знакомствах добиться чего-то с ходу днём, а ближе к вечеру – успех был почти гарантирован. Но тут надо было всё-таки ещё «дожать», а иначе – так всё разговорами одними закончится.
— Эх, Олечка, запала ты мне в душу, — глядя прямо женщине в глаза, говорил он. – Честно, не думал, что такое и бывает. Вообще уже не верил в любовь, понимаешь?.. Тем более в такую, которая сразу, как удар молнии! С первого взгляда. Я ведь – веришь? – ещё когда только до вагона добежал, глянул – и уже что-то ёкнуло. Ещё не понял, но догадался. Так и есть, не ошибся. И верить себе боюсь, и не верить – не получается! Вот оно, счастье. В последнем вагоне. Сказка, да и только.
Он осторожненько пока её обнимал, а она молча восторженно слушала, таинственно блестя глазами, и всё жалась, жалась к его плечу, как бы требуя:
«Говори! Говори!!! Говори!!!»
И он вдохновенно плёл, как никогда и никому. «Писатель, блин!» — с восторгом подумал о себе. «Талант, что ли?» А потом понял, что просто пересказывает ей историю жизни одного своего знакомого, которого, кстати, считал не совсем «при памяти». Это у него «сердце пока молчало».
А Ольга слушала, замерев, и каждое его слово было как капля долгожданного бальзама на её измученное сердце.
— Олечка, выходи за меня!
Ох, как забилось сердце!!! Да неужто?..
— Нет, Иван, так сразу не могу я решить. Подумать надо.
(А сердце уже ликовало, уже кричало: «Да! Да! Да!» Ты только ещё раз попроси, дорогой! Повтори!!!)
И он повторил. Он был настойчив. Да, всё решено. Никогда он не встречал такой женщины. Это судьба, разве она сама не видит?
Он деловито достал блокнот:
— Всё. Точка. Диктуй.
— Что диктовать? – удивилась она.
— Как что, ёлки? Адрес! – засмеялся он. – Как же я тебя найду? Или ты хочешь, чтобы я всю страну на уши поставил через «Жди меня», а? И не жалко тебе бедных волонтёров и народных денег? – балагурил он. – Представляешь, Игорь Кваша на весь мир вдруг с экрана: мол, ищет несчастный влюблённый свою проводницу. Особые приметы: последний вагон!
Она счастливо хохотала, пока он в самом деле записывал адрес; причём не забывая о подробностях:
— Так. А на какой трамвай садиться? А потом? Рядом – магазин, говоришь? Диктуй название!
Он также записал телефон и её «полные анкетные данные». Для порядка, а как же!
— Так что, Олечка, жди меня буквально через неделю, в крайнем случае – через две. Что нищему собраться? – только подпоясаться!
Он уже строил «планы»: мол, свою «квартирёшку» срочно продаст, переедет к «жене». Работу в другом городе с его специальностью и опытом найти не проблема. Ну, а если нет, — так у него ж золотые руки! Такой «бизнес» на дому организует, деньги некуда будет девать. Да и потом, — разве в деньгах счастье?
— Хотя и без них, конечно, не порядок, — деловился он. – И я их добуду, обещаю. Семья всё-таки! Это не то что один, ты не думай, я понимаю. И, кстати, заберу тебя с этой проклятой работы! Не для тебя это дело!
— Ой, Ваня! – испугалась она. – А что же я делать буду?! У меня ж нет другой специальности… Да и привыкла я, работу свою люблю!
— В декрет уйдёшь, а там – видно будет!
У неё распахнулись глаза:
— Как – в декрет?..
— Ты не знаешь, как? – улыбался он ласково — настойчиво. – Естественным путём, милая, и никак иначе. Мне одной нашей доченьки мало, запомни. Ещё бы парочку!
(Он сказал «нашей»! – женщина ликовала. Ещё и не видел её дочку, а уже принимает девочку всем сердцем!)
«Неужели?! Неужели?» — боялась дохнуть от счастья. Вдруг – сон, не дай Бог?! И мысленно торопливо помолилась: «Матерь Божья, ты же тоже женщина, помоги мне!!!»
Кирьянов становился всё нежнее и настойчивей; он чувствовал, что она уступает, уступает…
— Господи, что ж я делаю?! – ахнула она, взглянув на свою оголённую грудь.
— Ты отдаёшься мне, любимая! Жена моя единственная! – жарко шептал он.
По Ольгиным щекам катились, не скрываясь, счастливые слёзы:
— Ванечка, неужели я дождалась?! Ты не думай, — заторопилась она, — что я всякая — разная, что вот так, прямо в вагоне, с первым встречным… Я не такая!!! Просто я всю жизнь тебя искала…
— Я и не думаю, родная, не думаю… Я думаю, какая ты красавица… — ох и ночка выпала, сплошное восхищение!
Женщина, видно, по-настоящему изголодалась по мужской ласке; любая Ленка «отдыхает».
«И к тому же, — подумал Кирьянов, — если женщина любит, она действительно отдаётся, а не «даёт». Разница!»
…Мгновенно наступил серенький холодный рассвет, и влюблённые, очнувшись, поняли, что через каких-то полчаса им предстоит расстаться.
— Ненадолго, Оленька, запомни! – торопливо одевался Кирьянов.
— Может, ты мне тоже оставь на всякий случай адрес, телефон?.. – робко попросила Ольга. – Мало ли… Вдруг блокнот потеряешь…
— Конечно, конечно… — Кирьянов косо рванул клочок бумаги из записной книжки, небрежно записал: «Иван Петров, …» ну, и так далее. Ясное дело, ерунду всякую написал. А то ещё начнёт в самом деле искать…
Поезд между тем отстукивал уже последние километры, и Кирьянов, полностью собранный, сидел с Ольгой в обнимку, спокойно глядя в окно.
Она всё ещё что-то говорила, говорила, счастливо и сумбурно. А напоследок спросила:
— А хочешь, я тебе пельменей заготовлю? Полную морозилку! Они у меня знаешь какие?! Пальчики оближешь, а потом – откусишь!
Он рассеянно кивнул, а она продолжала:
— Завтра уже буду дома, и, пока мне не в рейс – налеплю побольше. И как только ты переедешь – то и томиться не надо, через полчаса всё на столе! С маслом, с перцем!
И торжественно добавила:
— Ох и кормить я тебя, Ванька, буду! За всю свою холостую жизнь отъешься!
…Вот так и закончилось это интересное приключение. Она крепко расцеловала его у вагона, торопливо вскочила на ступеньки и долго ещё махала, пока поезд не исчез вдали. Мелькнул последний вагон, и Кирьянов сказал сам себе вслух: «Вот это да!»
А впереди было ещё целых три свободных, непредсказуемых, восхитительных командировочных дня.