Копьё (Глава 9)

Вытоптанная лошадьми и людьми земля. Воздух полон запахами крови, пота и гари. Луч пробивается сквозь дым и скользит по железной глади наконечника. Мускулистая рука поднимает копьё. Свист рассекаемого ветра. Стон боли. “Ещё один”.

Молодой воин перешагивает через трупы, недавно принадлежавшие его друзьям и врагам. Некоторые из них боролись до конца – окоченевшие руки и после гибели продолжают сжимать оружие. “Сохранили достоинство, – думает воин, глядя на мечи и топоры, стрелы и копья. – Когда до деревни дойдёт чёрная весть, сюда направится толпа из мальчишек, юношей, моих ровесников. Будут искать своё наследство”.

“Далеко улетело. Отцу бы понравился бросок”, – смотрит он, прикрыв глаза ладонью. В тот день источником света было небольшое пламя, освещающее изнурённое лицо. “Сын, ты – великий воин. Это копьё я когда-то получил от от..., – голос теряется в хрипе, и трясущийся палец указывает на кувшин. Юноша подносит чашу с водой к сухим, подобно опавшим листьям, губам мужчины с серебряными нитями в бороде. Тот делает глоток, вздыхает: – отца, а тот – от своего отца, – умирающий из последних сил приподнимается и тянется к копью, прислонённому к стене. Юноша завороженно смотрит, не смея поверить в свою догадку. Мужчина рывком хватает древко и роняет в руки сыну. Тот ловит и держит копьё обеими руками так бережно, как если бы оно было стеклянным. – Твоё, – мужчина опустился на постель и заговорил с придыханием: – Будет… служить… тебе… не только верным… оружием, но и… напоминанием о твоей… судьбе. Да пронзит… оно много… вражеских… сердец”.

Отец умер после долгих мучений, взяв с сына обещание отомстить за него и явить всю свою силу в битвах. “Иного предназначения у мужчины и нет, – воин равнодушно выдёргивает копьё из ещё тёплого тела, – кроме жизни в бою и смерти в…” – слова застывают на языке от неожиданного удара сзади.

У воина подкашиваются колени, и он грузно падает на бок. Шевелит губами и языком, пытаясь позвать на помощь, но наружу вырывается лишь сдавленный писк. Солнце постепенно меркнет, и последнее, что видит воин – быстро приближающуюся фигуру.

***

– На картине изображён воин, поражённый фрамеей, то есть копьём. На нашей выставке представлены наконечники этого древнего оружия. Обратите внимание, на каждом из них вы можете увидеть имя, – экскурсовод медленно водит указкой над экспонатами. – У древних германских народов оружие находилось в центре всех основных моментов жизни юноши-воина…

Гаврила вместе со всей группой стоит перед витриной, в которой на красном сукне лежат листовидные наконечники. Потемневшие, покрытые ржавчиной, с тупыми концами и неровными краями, спустя несколько столетий они безобидны.

–… Оно передавалось ему как дар по достижении совершеннолетия и считалось свидетельством его самостоятельности и независимости…

Мужчина рассматривает едва заметные изломанные линии крошечных букв, очарованный их древностью и таинственностью.

– …Здесь, например, на футарке, то есть на древнескандинавском руническом алфавите, написано имя Гунндовальд. “Гунн” в переводе означает “бой”, а “вальд” – “властелин”. Германцы, согласно традиции, давали сыновьям имена их отцов. А теперь пройдёмте к следующей экспозиции.

Гаврила не замечает, как топот ботинок и стук каблуков стихает. В голове эхом отзываются слова: “давали сыновьям имена их отцов”. Гавриле Николаевичу отец передал только гены и отчество, а его руки никогда не знали тяжести оружия. Мужчина живо представляет себе, как берёт один из наконечников. Пальцы буквально ощущают шероховатость железа. Теплый ветер сдувает со лба волосы – стены маленькой музейной комнаты исчезают, открывая простор цветущего поля.

– Смотри внимательно, как надо делать, Гунни, – голосом, в котором смешались строгость наставника и нежность родителя, обращается к сидящему на бревне Гавриле коренастый мужчина, держащий в руке копьё. – Следи за каждым движением, чтобы потом повторить точно так же.

Затаив дыхание, Гаврила-Гунни наблюдает за отцом, как он целится, как улетает вдаль брошенное с поразительной лёгкостью копьё и как оно застревает в земле у кромки леса.

– Повтори, – мужчина уступает своё место.

Гаврила-Гунни трясущимися руками берётся за древко – неожиданно увесистое. Он крепко сжимает его в ладони. До совершеннолетия ещё далеко, а ему уже доверили копьё, пусть и в качестве тренировочного. “Нельзя сплоховать”, – мальчик целится, с трудом подняв фрамею, бросает…

***

– Папа, мы пойдём к голубям? Пойдёмпойдём? – весело спрашивает мальчик, подпрыгивая вокруг Гаврилы.

– Эм, – тот смотрит на часы. – Вообще-то у тебя через полчаса тренировка, так что нет.

– Ну папа, ну пожалуйста, – упрашивает мальчик. – Ты обещал, что мы пойдём вместе.

– Не сегодня, Мирош, – Гаврила садится на ступени крыльца и достаёт из внутреннего кармана куртки газету. – Всё, иди собирайся. Артур Иванович не любит опозданий.

– Артур Иванович злой, он меня постоянно ругает! – мальчик скрещивает руки на груди и глядит исподлобья.

– Зато я не ругаю, – Гаврила открывает газету и пробегает глазами текст. – И не злой, а строгий. Иначе как ты мужчиной станешь?

– Если так, то я не хочу быть мужчиной! – мальчик топает ногой. – И боксом этим дурацким заниматься не хочу. Все только и делают, что бьют меня А мне очень больно.

– Хочешь быть сильным… – Гаврила чешет лоб, пытаясь вспомнить конец чьей-то фразы. – Хочешь быть сильным – учись давать сдачи.

– Иди и сам давай. Будешь сильным.

Гаврила медленно поднимает взгляд от газеты, чувствуя приливающий к лицу жар.

– Ты… ты к-как с отцом разговариваешь? А ну иди одеваться!

– Не пойду!

– А я не спрашиваю. Иди давай.

– Нет!

Гаврила хватает сына за руку и тянет в дом. Мальчик пытается вырваться и кричит.

– Ты совсем больной? – появившаяся жена разнимает мужа с сыном. – На своём боксе совсем помешался? Не хочет ребёнок идти, силком его тащить? Пропустит один день, ничего страшного.

Мужчина не отвечает, отведя взгляд в сторону.

Жена прижимает к животу плачущего сына и качает головой.

– Дурак ты, Гаврила. Настоящий дурак. Пойдём, Мироша, вместе проведаем голубей.

И они уходят. Мужчина садится обратно и нервно раскрывает газету, едва не разрывая страницы. Читать не получается: буквы не складываются в слова.

“Стараешься, а тебя ещё и дураком обзывают. Ладно я, а он-то должен вырасти здоровым и сильным. Катя уж больно его балует, потом пожалеет. Мирону ещё в армию идти. В армию. Будет солдатом. Как тот воин. Носить оружие. Копьё”. Мужчина возвращается к своим фантазиям, где вместо себя теперь видит Мирона, уверенно держащего большой щит и фрамею, с острого наконечника которой капает кровь. Отгоняя бледный образ настоящего сына, Гаврила любуется воображаемым Мироном, гордится им, храбрым и могучим воителем.

Частые хлопки. Гаврила оборачивается: жена достаёт из покосившейся голубятни белую птицу с кружевным хохолком и перевязанной лапой. Потревоженные вторжением, остальные голуби бьются крыльями о металлическую сетку.

“И что хорошего они нашли в птицах? В городе таких целые стаи путаются под ногами. То ли дело игрушечные мечи и пистолеты… – мужчина мечтательно зажмуривается. – Мальчишки в детстве только с ними и играли. А это так, девчачье развлечение. И зачем только разрешил? Надо будет убрать голубятню и площадку для баскетбола поставить. Высокий ведь растёт”.

Жена спускается вместе с птицей на руках и передаёт её сыну. Мирон садится на лавочку, где уже лежит аптечка, и заботливо меняет бинт. Голубь сидит спокойно, совсем не возражая. “А ловко это у Мироши получается, – с удивлением отмечает Гаврила. – Бинт так и летает в руках. И ведь до этого сколько они у него болели – ни одной птицы ещё не похоронили”, – мужчина задумывается, подперев подбородок.

***

Плеск воды. Воин открывает глаза: высокий мальчик в белом фартуке выжимает красную тряпку. Красную от крови. “Чья эта кровь?” – не может понять Гунндовальд.

Он хочет встать, но юноша замечает и останавливает его порыв узкой ладонью.

– Ты ещё слишком слаб, тебе нужно набраться сил.

– Мне нужно на войну, отпусти, – шепчет Гунндовальд и повторяет своё намерение – безуспешно. – Жалкий лекаришка, да что ты понимаешь?

На воина наседает усталость, и желание прекословить пропадает. К его спине прикасается что-то густое. Гунндовальд стискивает зубы.

– Потерпи, – юноша прикладывает ко лбу воина холодную мокрую тряпку. Несколько капель живительной влаги попадают на потрескавшиеся губы.

– Пи-и-ить, – едва слышно просит Гунндовальд и жадно глотает поданную воду. Напившись, он чувствует силы говорить громче: – Кого мне благодарить перед Одином? Как твоё имя?

– Фридерик.

– Такой костлявый. Из тебя бы не вышел воин.

– Я и не хочу им быть, – ответил юноша бесцветным голосом и продолжил после молчания: – Ты воюешь с людьми, я – со смертью.

– Ты слишком серьёзен, – Гунндовальд удивлённо смотрит на Фридерика. – В твоём возрасте обычно веселы.

– Я и был весел, но очередная война лишила меня родителей.

– Ты отомстил за них? – спросил воин, вспомнив отца.

– Мне не нужно мстить за смерть смертью, – ответил лекарь и поднял глаза к небу. Гунндовальд последовал за его взглядом.

Над вытоптанной лошадьми и людьми землёй, смердящей гибелью, покрытой пылью и грязью, залитой кровью белоснежным оперением блеснула птица. Плавно поднимая и опуская крылья, она подлетела к ближайшему дереву и села на ветку.

– Впервые вижу белого голубя, – пробормотал Гунндовальд.

– Такова была твоя судьба, – пожал плечами Фридерик.