Чередуха, или Автобусные миниатюры.

Нет, это история не про автобус, а маленькие рассказы моих знакомых или случайных попутчиков. Да, едем и слушаем. Я – обыкновенный пассажир. Сколько всего интересного узнала за всю жизнь здесь! И никогда не записывала, а надо бы… По памяти уже не воспроизвести. Не знаю, почему тогда не имела блокнота с ручкой? Теперь только телефон с моими заметками в нём. Нет, это не очерки, скорее – художественные миниатюры. Да, с метафорами, эпитетами, с сюжетным психологизмом. Любопытно? Садитесь, поехали!
Предыдущий рейс отменили. И мы стояли на лесной остановке заброшенного военного городка, приплясывая от пронизывающего январского мороза. Мы – это искушённые пассажиры, собственно, местные жители волею судеб оставшиеся за чертой пресловутой цивилизации. За многолетнюю нашу дорогу знаем друг о друге буквально всё…
– Что творят, изверги, из года в год одно и тоже, – нервным тоном возмущается пожилая, суетливая Нина Васильевна, бывшая медсестра существовавшей здесь когда-то военной медсанчасти. – Стоять целый час на холоде сил нет никаких, болеем без конца.
– Да им-то что? Ездить что ль? – подхватывает проворный Семёныч, воин-афганец. Недавно в клубе, на концерте, все увидели его парадный китель – весь в медалях!
А рядом стоят аппетитные красавицы… ёлки! Стужа, словно волшебница, облила их сливочным мороженым. И теперь они, сладко нежатся в зимней прохладе леса. Невдалеке маленькая школа, занавешенная со всех сторон огромными сосульками. Сколько же льда выдерживает эта крыша… В полдень рабочий заберётся на эту махину, чтобы освободить кровлю от лишнего груза…
– Чего это ты, Володя, такой хмурый сегодня? – подковыривает Нина Васильевна давнего сослуживца своего покойного мужа.
Володя, полковник в отставке, когда-то боевой офицер, молча переминается, запутавшись длиннющими ногами в белом сугробе. Отчего-то отходит, что ли, и подняв палец вверх, шепчет всем: «Едет!»
– Да где же? – возмущается Нина Васильевна.
– Слышу! – безголосый Володя опускает палец.
– Ой, ну наконец-то! – резким восклицанием прерывает всех терпеливая Петровна, наша престарелая учительница, гордость городка, так мы её называем. – Идёт!
Из-за поворота выскочил вразвалку небольшой светлый автобусик и странно качнувшись, словно ища чего-то, залопотал прямиком к нам вприпрыжку. Кряхтя, приблизился по нерасчищенной от снега дороге и увяз, чихнув и стихнув разом, распахнул дверцы. И мы полезли в него.
– Ну сколько можно вас ждать? – зашумела водителю продрогшая Нина Васильевна. – Постоянные отмены, где рейсы-то ваши?
– Здрассьте! Я-то чё? – оправдывается, улыбаясь, водитель, пожилой казах Жора, плохо говоря по-русски. – А! – он махнул рукой. – Отыправимся пять минут через…
– Пять минут – пять минуть, – язвительно тьфукнула Нина Васильевна. – Давай быстрее, опаздываем всюду.
– Э-эээ! – кликнул Жора в крохотное зеркальце салона, – кто там уснул? Выходить, пь-риехали!
Это Егорыча убаюкала утомительная дорога, вздремнул крепко после трудовой смены. Старый Егорыч, спрятавшись в воротнике своего изношенного тулупа, вышел из автобуса, молча протиснулся сквозь нас и, шатаясь, побрёл домой по исхоженной многолетней тропе.
– У-у-у, пьянь несусветная, – поморщилась Нина Васильевна, – явился восвояси, – отметила она со смиренным недовольством и первая шагнула по ступенькам в салон автобуса. За ней поспешила интеллигентная Петровна, подняв выпавшую у Нины Васильевны варежку. На что уставшая Нина Васильевна ответила: «Чёрт с ней, с этой варежкой! Жизнь потеряна!».
– Заходи уже, – снисходительно смеётся мне Люба с модной причёской, моя одногодка, но не такая мерзлячка как я.
Забравшись на своё коронное сиденье и сняв шапку, наблюдаю, из-за спины водителя, за желающими уехать.
Альбина, со своим сожителем, вплыла вглубь автобуса вся в пятнышках снежного барса её куртка, а на блондинистых волосах алеет кургузый берет с длиннющим шарфом до колен. Так и кажется: сейчас привяжет своего тихоню – Колю этой красной лентой к сиденью.
– Ну, раскашлялся, – высказала Нина Васильевна невменяемому Толяну, – молодёжь работать совсем не хочет.
Толян безмолвно вползает, тычет затёртый полтинник водителю. Опаньки, Толян, нет у тебя карты, лодырь. Все уж давно про наличку забыли. У Толяна она не переводится, знает где взять. Откуда деньги, Толян?

Последним втиснулся двухметровый Володя. Предъявил проездной Жоре и согнувшись вопросительным знаком, потащил себя в сердцевину этой мирной машины, едва не цепляя носом по головам уже сидящих. Стоп! А когда же успел-то Семёныч? Проглядела!
– Вот и дождались, – расслабляется Петровна, пересев ко мне. – Отдохнуть можно теперь.
От неё запахло едва уловимыми, сладенькими духами и всё вокруг как-то расцвело, уютно стало. И даже находящийся поблизости к ней бомж Толян преобразился.
Все уселись по своим излюбленным местам. Автобус, после второй попытки завестись, внезапно пыхнул чем-то вонючим в наши носы, его брюшко затряслось, и набирая обороты, настырный механизм понёс нас по накатанному маршруту.
– Ой-ой-ой, – зашумела Нина Васильевна, – женщину с ребёнком подождите, вон бегут… Оказалось, сноха Семёныча подбросила ему правнука, сообщив о чём-то очень срочном…
За стеклом замаячили богатенькие загородные дворцы. Любуемся! На какой только вкус их нет! И с мансардами, и с летним садом, и даже зеркальные.
– Хорошо живём, – показывает за окно Петровна.
– Всяк по-своему, – откликается Семёныч.
– Наворовались, – раздражается Нина Васильевна, – чего ж не жить.
– А вы куда путь держите? – уточняет у меня Петровна.
– Мастер-класс у меня сегодня! Называется «Зелёная планета». Рисуем планету зелёным цветом! По живописи в Учебном центре! – отвечаю я.
– Аааа, — понимающе кивает Петровна.
– Скучаю по урокам, – обманываю её и себя.
– Название какое значительное придумано, – подмечает эта внимательная учительница. – Почему же зимой такая тема?
– Мне нравится этот цвет, – сообщаю ей краткое содержание мероприятия. – По экологии обязали всех.

Зелёный – это цвет жизни, роста, обновления. В нём заключается целый мир. Без зелёного цвета невозможно представить нашу планету. Даже зимой, когда природа спит, а вокруг белый снег и синее небо, и крепкий мороз – нас радует своей зеленью маленькая ёлочка, потерявшаяся у самого края дороги из серого асфальта. И когда тает последний снежок, сквозь него пробиваются хрупкие зелёные ростки первого долгожданного цветка подснежника, предвестника весны, дарящие нам радость и тепло. А потом, весенние лучи согревают землю, и она покрывается салатовым травяным ковром, который затем раскрашивается всеми цветами яркой радуги. И отдаёт нам эту красоту и счастье. А дальше настанет лето и наполнит весь мир оттенками зелёного цвета. И так всегда! И очень хочется верить, что этот мир будет существовать бесконечно, а зелёный цвет никогда не исчезнет! Квантовая абстракция. Вдруг, вспомнилась мама: «Что же ты картины не рисуешь?» «Сил нет, потом начну», – совершила я тогда непростительную ошибку. А где-то, далеко-далеко, мерцает давно забытый мною образ мамы. И сквозь запотевшее автобусное оконце я словно пытаюсь разглядеть его, будто он ещё рядом.
Мои думы перебивает тактичная Петровна: «Давайте, я расскажу вам об уникальном советском писателе, точнее о его произведении». Не знаю, какое чувство испытывает ко мне Петровна, учитель математики, не имеющая никаких связей со мной, кроме этого автобуса… И она зачем-то говорит мне о Казакове, о его «голубом и зелёном»…

Я помню всех моих математичек. Они другие… Парадокс! Мне не поддавалась эта царица наук – математика. Не получались мои решения задач, примеров, уравнений; а за ними и теоремы с лабораторными, ну никак! Учителей-математиков у меня всего трое. Первая учительница начальных классов воспринимала меня почти на отлично. Вторая – 4 и 5 классы – вообще никак. Третья – с 6-го класса и по окончание СОШ – снисходительно-каверзно. Есть ещё четвёртая учительница – жизнь, крутит мною по-разному! Не знала, что соприкоснусь с этой наукой, а затем и погружусь в неё через моё любимое искусство абстрактной живописи. Все годы моё подсознание творит внутренние картины. Интуитивно я всегда рвалась в точность и детализацию. Инсайт! Мои абстракции… скупают за немалые деньги, которые я не считаю и мгновенно растрачиваю на новые, дорогие материалы для дальнейших произведений. Вот почему, наверное, мне не давалась эта наука…

А Петровна буквально цитирует мудрый текст писателя: «Одинокому невыносимо на праздничной улице. Одинокие должны сидеть дома», – как верно подметил Казаков в рассказе «Голубое и зелёное». «Было бы трудно жить, если б ничто не забывалось. Но, к счастью, всё забывается», – Юрий Палыч был прав как никто!
В беседу встревает Нина Васильевна, одновременно говоря о Володе по телефону со своей подругой Лидой: «Да вот он, тут в автобусе, а может чё передать ему? Ну-ну!»
– В книжках напишут, только читать успевайте! – шумит Нина Васильевна. – Лучше по лесу гуляйте, столько там зелени, не описать словами-то.
– Это всё правильно вы толкуете, только книга – эстетическая потребность в красоте воображаемой, – поясняет ей Петровна, – для души.
– Для души лес в самый раз, – не сдаётся Нина Васильевна. – И польза бесспорная. – Она снова погружается в телефон, что-то рассматривая в нём, улыбается и коротко срезанными ногтями стучит по дисплею. – И про одиноких мне даже не говорите, знаю!
Толяну плохо… Куда тебя несёт-то, Толян. И так уже… Эх ты, Толян — Толян.
– Хым, – слышу от сморкающегося правнука Семёныча.
– Чеё это сь ним? – уточняет Жора в зеркале, кивая на Толяна.
– Чего, чего, – передразнивает Нина Васильевна, – молодёжная болезнь с ним, не знаешь, что ли.
Толян, дико скривившись, пересиливает себя и откинувшись на грядушку, закрывая мутные глаза, засыпает.
– Ты бы хоть расчесалась, что ль, – неожиданно поскрёб мне по плечу сзади Семёныч. – А то глядеть неохота на твои путаницы.
– И не надо, Семёныч, не смотри, – махнула я рукой.
– Да ёеее… – театрально вспылил Семёныч…
И тут включился его правнук, размахивая ладошками, топоча и капризничая, что-то затребовал от сородича-основателя. Я даже не стала и вникать. Только услышала обрывки фраз Семёныча: «Это ты воздух испортил? Ну чё, хочешь сказать, что это вот та тётя сделала?» Вот гад, Семёныч! Ладно, не предлагаю ему метод воспитания для малОго, пусть своим пользуется. Слушаю Петровну, сколько она знает о Казакове! Почему меня не интересовали его книги, наполненные красивыми метафорами и необыкновенным смыслом?
– Куда кот клубный делся? – спохватилась Нина Васильевна, – не видать его.
– Помер, – жалобно доложил Семёныч.
– Сколько ему было-то? – вздыхает Нина Васильевна.
– Лет семнадцать прожил, – вклинилась Петровна, – его в честь командира тогда и назвали, в части. Ни того, ни другого нет уже.
– Да, уходит эпоха, – расстроился Семёныч.
В середине пути появляется шумная Дина.
– Чего это она отсюда едет, пешком что ль шла столько, – ворчит Нина Васильевна.
Дина, сошедшая с ума, украшает этот рейс своей навязчивой речью. Невольно всем приходится слушать этот спектакль со своеобразными Диниными песнями с идиотическим подтекстом.
– «Разлука для любви, что ветер для костра», – Дина цитирует Куприна. Смеётся громко, как на сцене и начинает «составлять» письмо президенту вслух…
– Настёна, ты как всегда вовремя, – обращается Дина к Любе. – Но сегодня-то мы раньше подъехали…
Люба, пунктуальная и педантичная, в наушниках – сейчас совсем в другом мире и не замечает Дину.
Спасибо, Нина, тебе за компанию. Потащилась я! – взвалив рюкзачище, Дина, вся в неактуальном красном, но так изысканно подобранном, прошла в конец автобуса, крикнув оттуда: « Здоровья тебе и твоим собакам!»
– Сумасшедшая, надоела как! – обиделась Нина Васильевна.
– Природа на удивление современна. А старые дома пахнут временем… – резанула внезапно слух Дина, достав уже всех.
– Уу-ой, когда ж она угомонится уж, – возмущается Нина Васильевна, не глядя на Дину.
Старенькие они совсем… Прощаясь, выходят на своих остановках… Первыми вышли красный берет с Колей, на следующей – по требованию – котелок Нины Васильевны, а за ним Любина причёска. Остальные поехали дальше. Что будет, когда их не останется в городке?
В автобусе с ними вспоминается прошлое… И так радостно!
Я пересела в городской автобус. Ну совсем другой статус у этого автопарка, не чета нашему загородному маршруту. За несколько минут домчал меня до работы.
На обратном пути домой уже другой автобус и новые пассажиры…
– Дед, придерживай мешок, – диктует костлявая бабка. – Мешок. Мешок! Рассыпешь всё!!! – повышая голос, указывает ему рукой. Дед без внимания и вообще какого-либо интереса к этому мешку, кивает ей. Так и зашумела бы им: «Да завяжите вы уже несчастный мешок!!!». Резкое торможение и падение мешка прерывают мои мысли.
– Ну вот, говорила же тебе, – гудит бабка деду. Он с трудом наклоняется, но молча и виновато всё собирает.

Вот и ещё одна картина выполнена – подытоживаю прошедший рабочий день. Участники разные попались. Кто-то искренне рисовал, а кто-то неизвестно зачем приходил. Странное это искусство – живопись. Тут меня привлекло сиденье наоборот. Рядом с водителем – старушка, в одежде внучки, испуганно смотрит на салон, а салон на неё. Прошлое напротив современности… Бабулька пытается незаметно позвать к себе девчушку, но та поглощена телефоном и не видит свою старую кровинушку. Так и едут – врозь. Сколько сюжетов живых картин в этой дороге!
«Тогда в автобус не сажали», – запомнился восхищённый голос Дины: «пять копеек плати… Время не удержать… Когда голỳбы пролетят по улице, пыль поднимут. А тополиный пух… Сейчас дети такие счастливые, слава Богу… Мороженое какое хочешь. Они разбираются в этикетках… Такая вот чередуха».
Кто-то окликнул меня. Вижу давнишнюю соседку Алексеевну. Как она изменилась!
– Думала, что ты уехала из городка, – она радостно продолжает. – Сколько лет тебя не видела! Ты прежняя! Трудно тебя не заметить!
– Не получилось, Алексевна, – расстраиваюсь я.
– Вот и хорошо! А ты и не тужи! У нас вон какой лес, а грибочки! Собираешь-то их?
– Нет, не люблю, – я же выросла на степных шампиньонах, а лесные не могу есть.
– Привыкнешь, – настаивает она, – да уж ты тут тридцать лет никак, пора бы!
– Замуж тебе надо было выйти, – упрекает, – чего тут теперь делать.
– Ладно, увидимся, – торопится Алексеевна. – Вон моя остановка, купили мы тут дачку и зимуем в ней с дедом.
В кромешной темноте подъезжаем к городку. Кто-то спрашивает флегматичного водителя про завтрашнюю отмену рейсов и не дождавшись ответа, громко зевает, чертыхнувшись. На крутом повороте всех встряхнуло, снесло на сиденьях влево, а впереди, сквозь многочисленные ветви зимних деревьев, замигали реденькие огоньки в окнах советских пятиэтажек. А между домами зачернели бесфонарные провалы улиц.
Совсем как у Казакова!
«Оставайся здесь, воздух у нас чистейший, а иначе и не надо ничего», – запали в душу слова Алексеевны.
Не зря я упомянула вначале, что ездила без блокнота в автобусах. Наобещала тебе, дорогой мой читатель, рейсовые истории, из множества тех, которые слышу ежедневно – и ни одной толком-то не рассказала! Ладно, не осуждай меня, ведь я поведала тебе нечто большее…