Глава 2.2. Отец (Глава 9)

Даменсток, 14 июня, 1044 год
Время 19:14

В квартире писателя горел свет, по кухне разгуливали разговоры, – приехала мама, а вместе с ней в гости зашёл и Энгель. Они встретились в магазине, удивившись неожиданной встрече, купили торт и дружно отправились к Винину. Винин совсем не ждал гостей, отчего пришлось наспех украсить стол оставшимися в шкафчиках пряностями.
С их прихода прошло два часа. Энгель с Солнцевой всё время говорили друг с другом: художник рассказывал об успехах в работе, о коллегах и своей матери, но при лёгком намёке на Геру становился задумчив и тотчас переводил тему, Солнцева же говорила о своих маленьких путешествиях. Винин молчаливо слушал их, выпивая горький кофе кружку за кружкой.
– Вот недавно я ходил на выставку работ Позднина и Бесонновой, – сказал Энгель.
Солнцева просияла:
– Бесонновой? Это не она ли рисовала «Господина Смерть» и «Маэстро»?
– Она-она! Удивлён, что вы слышали о ней. Сейчас про Бесоннову даже в наших кругах почти не вспоминают.
– Как? Совсем не вспоминают?
– Да! Изредка её фамилия проскальзывает в диалогах, но не так часто, как хотелось бы. Я люблю и Бесоннову, и Позднина, и их работы, но кого ни спрошу, никто о них не слышал!
– Господи! Таких творцов и гениев нельзя забывать! – голос Солнцевой затрещал от возмущения. – Не понимаю, как можно забыть про Бесоннову, ведь она – самое настоящее солнце! А я ведь знала её до исчезновения; она мне и Тихону рисовала совместный портрет…
Энгель сильно удивился:
– Вы знали Бесоннову?
– Да. Разве я не рассказывала?
– Впервые слышу! А Позднина знали? Он ведь был учителем Бесонновой, вдруг видели…
– Нет, с ним мне познакомиться не удалось.
Художник подвинулся ближе, искрясь заинтересованностью.
– А расскажите, какой была Бесоннова? Правда ли, что она была очаровательная и добрая?
– Не то слово! Она была невероятной девушкой и прекраснейшим человеком: и вежливая, и ласковая, и внимательная, а выглядела как королева! Мастерская у неё вся аккуратная, чистая! Как сейчас помню чёрную стальную дверь её мастерской, жёлтые стены, увешанные картинами, и она за мольбертом как грациозная птица! Она нарисовала нас с Тихоном за два сеанса и так интересно рассказывала про живопись! Голос у неё был очень приятный, так и хотелось слушать, слушать!..
– Интересно… А где сам портрет?
– Портрет? То ли у меня, то ли здесь где-то, не помню, да и не очень хочу его искать. Нет, он получился очень красивый и хороший, но смотреть на своё молодое лицо больно; я ведь тогда ещё красивой и наивной была. Эх, молодость…
– Вы и сейчас очень красивая, мам, – возразил Винин.
– Твой отец так же говорил. Эх, не хотела вспоминать, а вспомнила! Не будем о нём.
Солнцева тяжело вздохнула, пригладила волосы и как-то грустно посмотрела сначала на сына, затем на его друга с пустой кружкой и спросила у него:
– Тебе налить ещё чая?
– Нет, спасибо. А что ещё можете про Бесоннову рассказать?
– А что рассказывать? Мы с ней всего-то один раз виделись. Лучше сам колись: как на личном фронте дела обстоят? Гера же, да?
Энгель замолк, нервно пробарабанил пальцами по столу и негромко сказал:
– Нет у меня ничего.
– Это пока что нет!
– Не пока что. Гера… Она считает меня хорошим другом, да и вряд ли у нас что-то получится.
– Так ты ж ещё не пробовал!
Она сказала что-то ещё, но с её словами синхронно раздался настойчивый стук в дверь. Они замолкли и смерили писателя любопытными взорами, на что тот лишь недоумённо пожал плечами.
Винин вышел в коридор, открыл дверь и замер в потрясении.
– Ну, кто там? – в нетерпении воскликнула Солнцева, вышла к сыну и шокировано ахнула.
За порогом с букетом пышных алых роз стоял её бывший муж – Тихон Винин, темноволосый скуластый мужчина среднего роста с короткой причёской, родинкой на губе и следами недосыпа под карими глазами. Он, топчась на месте, оробело оглядел лица перед собой и поправил белый ворот рубашки.
– Можно зайти? – едва слышно спросил он и, получив разрешение, зашёл.
Наступила тяжёлая тишина, которую вскоре сбил вышедший в коридор Энгель. Он о чём-то говорил, но при взгляде на ситуацию замолк, наклонился к Винину и поинтересовался, кто к ним явился. Ответа не последовало.
– Чего это ты пришёл? – подивилась Солнцева.
– Поговорить, – буркнул Тихон и протянул ей букет. – Я хочу поговорить.
Она не взяла подарка, сложила руки на груди и отошла в сторону, чтоб за цветами видеть его грустное лицо.
– Ну, давай поговорим.
Бывшие супруги уединились на кухне.
Винин и Энгель ушли в комнату, где, сев в кресла, задумались каждый о своём. По просьбе товарища, писатель поверхностно очертил сложившуюся ситуацию, хотя сам до конца не понимал, что происходит. Бывают моменты, когда всё происходящее вокруг кажется фильмом, словно ты наблюдаешь за всем со зрительского места в кинотеатре, – так себя чувствовал Винин, пока пытался подслушать разговор, опасаясь, что родители начнут ругаться. Но опасения были напрасны: они преспокойно беседовали, да так тихо, что слов разобрать не удавалось. Жуткое напряжение теснилось в его груди и становилось до одури страшно: перед его глазами мелькали картины кровавого месива, а в мыслях всплывали давно прочитанные и услышанные истории об убийствах супруги супругом.
– Что такое? – спросил Энгель.
Бледный Винин, впившись ногтями себе в щёки, бросил на простодушного друга нервный взгляд. На душе у него стало скверно и одиноко, хотя рядом был родной человек. Его бросало то в жар, то в холод, становилось то страшно, то радостно, то пусто, – он сам себя не мог понять, и ему внезапно захотелось сказать кому-нибудь о своей тревожности. Благо рядом был Энгель.
– Я… – он запнулся.
Забавно получалось: он уже несколько раз пытался рассказать Энгелю о «звере», но не мог правильно сформулировать мысль и в итоге сильно утомлял друга, потому решил молчать.
– Ничего.
– Ладно.
В груди защемило. Винин не любил слов по типу «ладно», «ясно» или «понятно», ибо с дружеских уст это звучало холодно. Ему начинало казаться, что он раздражает Энгеля, а на его просьбы прекратить отвечать «ладно» художник устало говорил, что прекратит, если тот сам «перестанет извиняться и сходить с ума». Как жаль, что он совсем не подозревал о существовании Скотоса.
Винин сел в кресло, но тотчас поднялся и забродил по комнате. В его мыслях сумасшедшей каруселью кружились воспоминания об отце, разводе родителей и словах бабушки о том, что «отец твой идиот и мерзавец». Тихон не был ужаснейшим мерзавцем, но и примерным мужем тоже. Он часто кутил с женщинами, получив прозвище «юбочник», тайком понабрал огромных долгов, чтобы купить дорогую машину для хвастовства, не возвращался домой из-за «работы», хотя на деле проводил ночи с проститутками, врал и постоянно ругался со свекровью.
В итоге его прогулки закончились разводом с Солнцевой, когда Модесту стукнуло семь лет, и переездом в мелкую съёмную каморку. Тихон кошмарно ругался с бывшей женой, обвиняя её в том, что она оставила его в одном белье без крыши над головой и совершенно не помогала ему с долгами, о которых она даже не подозревала. В гостях он почти не появлялся, потому и не заметил, как его сын вырос и как страдал из-за отсутствия в его жизни отца. Тихон Модесту звонил крайне редко: бывало, позвонит в неделю раз-два, бывало, мог на месяцы забыть про то, что у него вообще-то есть ребёнок, а, если звонил, то постоянно говорил ему не слушать бабушку и маму. Позже Модест понял: отец считал, что мать с бабушкой настраивают его против родителя, вот и говорил никого не слушать. «Дурак он», – с четырнадцати лет огорчённо смеялся он матери и был, к сожалению, прав.
Дверь кухни приоткрылась, привлекая внимание Винина, и он, подкравшись, посмотрел через щель на кухню. Перед ним предстала интересная картина: оживший Тихон медленно поднялся со стула и со слезами бросился в объятия любимой женщины, прижав её к себе и горячо целуя в щёки, лоб, нос. Солнцева в ответ его целовала и ярко улыбалась. Винин, поняв, что всё прошло хорошо, засиял от счастья. Нет, всё не просто прошло хорошо, всё стало хорошо!
– Они помирились? – сложив руки за спиной, спросил Лука. Винин кивнул. – Видишь, всё хорошо! Ты зря переживал.
Энгель, забывшись в печальных мыслях, с мрачной завистью глядел друга, ведь тот был счастлив, а он – нет. У художника не было причин радоваться, когда его со всех сторон окружили неприятные мысли, тени печали, гнева и досады, терзали переживания о любви и ревность. Почему, когда ему так плохо, Винину так хорошо? Почему он тоже не может быть счастлив? Это несправедливо! И Энгель, хмурясь, сжал кулаки от досады и закрыл глаза, чтобы более не смотреть на счастливого товарища.
Скотос, сидя в кресле, страшно молчал.