Глава 2.4. Встреча, парк, голуби (Глава 11)

Даменсток, 21 июня, 1044 год
Время 05:04

Солнце золотистым диском блестело в небе. Погода для июня была скорее осенняя, нежели летняя, и из-за прохлады Винину пришлось надеть вместо плаща куртку. Сидя в парке, он, окружённый голубями, терпел ругань сидящих рядом Луки и Скотоса, крошил хлеб и бросал его птицам.
Он не спал всю ночь: первые несколько часов ушли на новую главу для книги, а оставшееся время забрал «зверь», решивший в очередной раз поглумиться над ним. Утомлённый Винин уже соглашался со всеми словами, льющихся из порочных уст, искренне поверил в то, что он – самый отвратительный человек, и полностью погрузился в озеро тяжёлой вины, стыда и самоедства. Лука становился слабее и тускнел, но упорно продолжал спорить со Скотосом. Винин жалел его, и начинал презирать себя ещё больше из-за того, что расстраивает «светлого» человека и не может с этим ничего поделать, – всё это превращалось в порочный круг. Он не знал, как заглушить ненавистного «зверя», не понимал, как ему быть и к кому ему обратиться за помощью. А нужна ли ему помощь?
Со стороны просипел старческий голос:
– Внучок, я подсяду?
Винин с содроганием взглянул на подошедшего к нему дедушку, подвинулся и помог ему присесть.
– Спасибо, внучок!
Писатель кивнул, искоса разглядывая незнакомца: им был толстый дедушка с острыми оттопыренными ушами, носом картошечкой и глубокими морщинами, одетый в клетчатый пиджак, рубашку, пыльные брюки, потёртые туфли и коричневую фетровую шляпку, из-под которой выглядывали седые жиденькие волосы. Дедушка, сложив руки на животе, посмотрел сначала на деревья, потом на голубей и остановил опечаленный взгляд на небе.
– Сегодня погода хорошая, прохладная… – он вздохнул и шмыгнул носом.
– Да, приятная погода.
– Дашеньке бы, наверное, понравилось…
– Дашенька?
– Дочь моя, Даша. Она любила прохладные дни, – дедушка на миг замолк и заговорил тише, – только умерла неделю назад…
– Умерла?
– Да. Онкология мучила её, вот и умерла… Молодая ещё была, красавица, какую ещё поискать надо! А рукодельница какая! И шила, и вязала, и стряпала, и пела, словно ангелочек… – он покосился на писателя и, убедившись, что его слушают, продолжил. – Правда, доброта её загубила… Знаешь, внучок, как в жизни бывает: есть люди хорошие, добрые, а им в супруги попадает экая дрянь! Так и ей мерзавец достался…
– Отчего же он мерзавец?
– Колотил мою Дашеньку, а я не знал! Она молчала, любила, потому что… Помню, когда узнал, как этот выродок к ней относится, так сразу сказал ей дочь забирать и расходиться с ним.
– И они разошлись?
– Разошлись, только внучку мою забрать не смогла. Аделей звали её, вся в Дашеньку пошла: таким прелестным ребёнком была! Мы с ней не виделись очень давно… Уверен, она меня и не вспомнит, а я так хочу узнать, какой она сейчас стала! Наверняка копия Дашеньки… – он улыбнулся. Слёзы заструились по его бледным щекам. – Когда она крохой была, я с ней нянчился, обучал её всему, что сам знал, а она меня внимательно слушала и глазками хлопала…
Дедушка, зашмыгав носом, тихо заплакал. Винин пошарил в карманах и протянул ему платочек, с сожалением смотря, как карие глаза блестели от горя, словно у брошенного котёнка. Писателю было безумно жаль несчастного старика; сердце при виде его слёз обливалось кровью, а что делать и чем помочь он не знал.
– Несчастная моя Дашенька, несчастная! – сквозь плач приговаривал дедушка, сморкаясь. – Она так хотела перед смертью на Аделю посмотреть, говорила, что умирать боится… Бредила всю последнюю неделю и угасала, как пламешко, а мне оставалось только смотреть. Умирала она страшно, так страшно!.. Нет ничего хуже, чем смотреть, как умирает твоё дитя, – это страшнее всего на свете!.. А ведь она у меня оставалась одна, – нет больше у меня родственников, не с кем горе разделить…
Винин помолчал, формулируя мысль, и полушёпотом сказал:
– Мне вас очень жаль. Это и вправду тяжело…
– Мне… мне больше нет смысла бродить по этому миру. Понимаешь, внучок? Некуда мне пойти, не с кем горе разделить: соседям всё равно, все родные и друзья покоятся под землёй! Теперь жду, когда меня настигнет удар или сам всяких таблеток отыщу…
Внезапно раздался тонкий девичий голосок, – к ним подошла миловидная шатенка в шляпке с бантом, нежно-сиреневом платьице и с собранными в пучок волосами. Небесные глаза выражали глубокую печаль; такая печаль бывает лишь у отчаявшихся людей, брошенных фортуной, отчего начинало казаться, что девушка намного старше своих лет. Молодость её лица рушилась тоской и придавала ей страшную взрослость.
– Прошу прощения, – со слабыми остатками надежды обратилась она к дедушке, – это вы господин Веринин?
– Веринин? Да, я, – вытерев слёзы платком, просипел удивлённый дедушка. Тоненькие губки незнакомки расплылись в счастливой улыбке. – А вы?..
– Дедушка, наконец-то я с вами встретилась! – она ласково взяла старческую ладонь и заулыбалась ещё счастливее. В её глазах проскользнул луч солнца, отогнавший тучи горечи. – Узнаёте меня?
Веринин часто заморгал, не веря ни глазам, ни ушам, – перед ним стояла его внучка! Он вскочил на ноги и внимательно рассмотрел её личико ближе. Аделя, всплеснув руками, обняла его за шею.
– Аделя, это ты?..
– Это я, дедушка!
– Но что ты тут делаешь?
– К вам приехала!
– А отец?..
– Я сбежала, иначе не пустил бы. Я, как узнала о смерти мамы, сразу ринулась к вам, дедушка!
– Аделя!..
Они впервые обнялись после мучительно долгой разлуки, заулыбались ярче солнца и, казалось, дедушка с внучкой стали самыми счастливыми людьми на всей земле. Нежились разлучённые души недолго и вскоре ушли, держась за руки, позабыв про Винина. Но писатель не огорчился, напротив, стал до безумия рад чужой радости и с облегчением вздохнул.
– Хорошего вам дня, – улыбнулся он и продолжил кормить голубей.