Глава 2.7. Сделка (Глава 14)

(О последующих событиях Рефлекто узнал из записей Винина, сначала приняв их за черновики для книги, но позже из-за некоторых обстоятельств ему пришлось подробнее изучить абсолютно каждый рукописный лист в его квартире, чтобы разобраться: где – правда, а где – выдумка. Рассказ об этих днях может звучать как фантастическая придумка, но на деле является правдой).

Из записок Модеста Винина

Сегодня, девятого июля, вечером гулял на улице. Мучила пустая тоска, бессмысленная и взявшаяся из ниоткуда. В целом, меня всю жизнь мучает этот недуг, потому неудивительно, даже должно быть привычно, но нет: я не могу привыкнуть. От мысли о тоске на душе ещё тяжелее, даже тяжелее, чем когда приходит Скотос. Только я подумал об этом, как он явился, точно по зову. Я не понимаю смысла его слов: он постоянно противоречит самому себе и давит на сердце, ощупывает его, впивается когтями. И тогда было всё как обычно, но намного хуже. Я бился в душевной агонии, – по-другому не описать.
Вечером шёл по улице. С каждым шагом к горлу подступала тошнота. Думал, что меня вырвет прямо на месте, я упаду и больше не поднимусь. Эхом звенел голос Скотины, кричащий и рычащий. Я так устал его слышать! Лука не приходил, а, может, приходил, не помню… Я шёл вперёд, желая скорее дойти до дома, и, не смотря на тошноту, почти бежал с туманной головой неподалёку от горящей Мармеладной преисподни.
Вскоре добежал до Одинокого бульвара, где торговала мороженым дама. Она узнала меня и окликнула:
– Выглядите так, словно у вас жуткий жар! Хотите мороженое, чтобы остыть?
Хотя лицо моё горело, а на улице стояла невыносимая духота, мне было холодно. Я купил кофе, пока дама мне о чём-то журчала. Я её не слушал, – взгляд мой приковала третья чёрно-белая пара. Молодой шатен в чёрной мантии держал под руку крепкую женщину в белом костюме, водолазке и на толстых невысоких каблуках. Как и у тех, кого я видел ранее, женщина была в шляпе, и чёрная вуаль с пришитым лезвием на конце скрывала её глаза. Я видел её смугловатый подбородок, пухлые искусанные губы и рубец большого шрама. Юношу я не рассмотрел, не успел, – они исчезли, как только я потёр глаза. Сказал о них даме, но она сказала, что никого не видела.
Я разговорился с ней, когда к нам подошёл русый извозчик – тот самый с продолговатым шрамом на пол-лица и горбатым носом. Он по-лошадиному тряхнул головой и облокотился о стойку.
– Сударыня, – замурчал он, – можно мне ванильное мороженое в виде звезды?
– Конечно! Сию минуту.
Извозчик вдруг посмотрел на меня. Улыбка его стала его шире, в узких глазах читался вопрос.
– Вы сейчас хотели у меня попросить сигаретку?
– Нет, я не курю.
– Странно… Выглядите так, словно вам срочно надо покурить! Слишком сильно нервничаете, сударь! – он задумчиво помолчал и внезапно засмеялся. – Сударь, так это вы мне под колёса недавно бросились?
– Я не бросался…
– Точно-точно, это были вы! Как я рад вас видеть! Мир так тесен, не думал, что я ещё раз с вами увижусь!
Из его рта посыпались различные вопросы, на которые я отвечал потерянно, не раздумывая, пока он не сказал, получив своё космическое мороженое:
– Кажется, сударь, ваша болезнь по наследству передаётся.
–Что? Какая болезнь?..
– Тоска! Вашей сестрёнке не повезло иметь с вами одного отца. Может, будь у неё другой отец, она бы не заразилась от вас.
Я не понимал, о чём он говорил. Но вместо ответа он осклабился, в один укус съел всё мороженое и… исчез. Исчезла и дама с мороженым. Я остался в одиночестве, почему-то сидя на скамье. Мыслей никаких не было. Допил кофе и ушёл.
Подходя к детской площадке неподалёку от дома, я остановился, увидев лежащего у качелей на земле ребёнка, освещаемого единственным горящим фонарём. Он, закрыв лицо руками, дрожал, ютясь под тонким грязным пледом. Я подошёл ближе и услышал тихие всхлипы, от которых у меня сжалось сердце.
Я сел перед ним на корточки и тихонько окликнул его:
– Малыш, ты меня слышишь?
Он вздрогнул, уткнулся в свои маленькие шестипалые ладошки и затрясся, как осиновый лист. Мальчик-шатен девяти лет был одет в грязную рваную рубашку с висячими на нитях пуговицами, явно рассчитанную на взрослого человека. Было видно его тощую грудку и впалый синий живот. Рядом лежали треснутые очки без одной душки и старая деревянная лошадка.
Я снова окликнул его и осторожно коснулся его плеча; наконец он посмотрел на меня своими широко распахнутыми жёлтыми глазами, чей белок был красным из-за лопнувших сосудов. Лицо его было угловатое, волосы короткие, нос с горбинкой, подбородок с ямочкой…
– Что ты делаешь здесь один? – спросил я, пока внутри всё холодело. Мне было тяжело смотреть на его заплаканное лицо, но отвести глаз не получалось, да я и не мог.
– Я хочу домой… Я хочу спать и играть с моей лошадкой… – сипло ответил он, прижав к груди деревянную лошадку и пристально взирая на меня тусклыми, мёртвыми глазами…
– Где твой дом?
– Я не знаю…
Я протянул ему руку, решив отвести его в полицию.
– Пойдём. Я помогу тебе найти дом, и ты расскажешь, что с тобой случилось.
Он робко и с осторожностью взял меня за руку, с кривизной улыбнулся и поднялся на ноги, сбросив с себя плед. Оказалось, он был в одной рубашке. Ни штанов, ни обуви, ничего – только большая рубашка. Отвратительно. Я не могу больше! Меня тошнит от мыслей об этом, но воспоминания сами по себе всплывают. Я понял, что произошло. Мне больше не требовалось объяснений. Я готов был сойти с ума от страшного осознания, когда увидел бело-алую вязкую кровь, струящуюся из-под рубашки по маленьким ногам, и схватился за голову, едва не упав. Он обнял меня и зарыдал, а я готов был взвыть от ненависти к тому, кто сотворил такое с ребёнком.
(Перечёркнуто несколько абзацев да с такой силой, что остались дыры и порезы, от которых рьяно веяло сумасшествием).
… До сих пор не могу прийти в себя. Мальчик исчез. Я не отвёл его в полицию.
Я оказался дома.

Ворочаясь в кровати и с отчаянием хватаясь то за простыню, то за одеяло, Винин мучился. По его телу жгучими волнами пробегали ужаснейшие судороги, сердце неистово билось в груди, а оборванное дыхание с трудом вырывалось через скрип сомкнутых зубов. Открыть глаза он не мог, жмурился сильнее и хотел кричать, но крик, как назло, лишь скрёб стенки горла. Это была душевная агония.
Он проснулся. В глазах мерцало, вместо кровати под ним ощущался холод и неровности земли; грязные ногти впивались в комки слякоти. Откуда-то сверху послышался шкрябок, – комья земли тяжёлым градом посыпались на грудь, и зрение тотчас вернулось. Винин посмотрел наверх: тёмным силуэтом на фоне ослепляющего света стоял некто в белом костюме и с крепко сжатой лопатой в руках. Постепенно показались серо-желтоватый лик с бородкой и родинкой на нижней губе, длинные тёмные волосы на худощавых плечах и белая сплошная маска под вуалью вместо глаз, на левой стороне которой чернели очертания цифры «4». Винин будто смотрел в страшное зеркало: человеком с лопатой оказался он сам! Его двойник выглядел как самый настоящий живой труп. Забавно выходило, что закапывали не мёртвого двойника, а живого Винина.
Двойник нагрёб лопатой большую горсть земли, пропитанной трупами насекомых, бросил его писателю в лицо и продолжал до момента, пока Винин не захлебнулся в пыли и грязи. Почва под спиной обвалилась, – земля рассыпалась в прах, превратилась в крепкую паутину и втянула писателя в объятия.

Помню странную лёгкость, когда висел прикованный паутиной и смотрел вниз. Я будто бы превратился в пёрышко, обрёл долгожданный покой и примирился сам с собой… Этого не представить, если не почувствовать на себе! Это ощущалось так, как и у эпилептиков проходят пару сладостных мгновений перед ужасающим припадком. Нет, это не описать! Мне было так хорошо, так легко, так свободно! Я будто попал в беззаботное детство, когда родители искренне любили друг друга, обнимались и целовали друг друга в щёки, а рядом сидели их ребёнок и родители – дедушки с бабушками. Все живые, здоровые, улыбаются… Всё было так, как когда живёшь беззаботно, окружённый любовью и счастьем, не задумываешься ни о страшном, ни о бессмысленном будущем!.. Господи, я никогда не чувствовал этого блаженства! Я так хочу ощутить это хоть раз в реальной жизни, а не во сне!..
Я смеялся и с улыбкой смотрел вниз на проявляющиеся из моря багровой крови лица. Их было трое, все бледные и будто бы знакомые: почти белоснежная шатеночка, чьи волнистые волосы отдавали багряным, с янтарными узкими глазами и тремя родинками на губах; длинноносый рыжий мужчина с ярко-жёлтыми глазами и тёмной бородкой; мужеподобная смугленькая брюнетка с карими глазами и большим шрамом на пол-лица. Они тянули руки ко мне и что-то кричали, но их слов разобрать не мог. В конце концов, они утонули.
(Бóльшая часть листа изрезана. Разобрать слов не удалось).
Энгель, Лука, мама, Скотос, Родион, женщина с моста со своим другом, бабушка, дедушка со скамьи с внучкой, отец, Обжоров, Сет, Тьюддин, Жадин, Хамлов, Либидин, Уайт, его отец, дама с мороженым, красноволосая женщина, розововолосая проститутка, русый извозчик, Гера, мальчик, чёрно-белые пары, – все эти лица промелькнули передо мной, злые, рыдающие, искажённые болью и ужасом. Счёт остановился на моем «двойнике» (для себя я его в шутку обозначил «Четвёртым», но как бы я ни шутил, мне не по себе при воспоминании о нём). У него не видно глаз, но я чувствую его пронзительный взгляд на себе; он улыбается, но я чувствую страшный гнёт, ненависть и отчаяние. Внезапно он потянул ко мне руки и обнял.

Пробило два ночи.
Винин проснулся в холодном поту и лежал ещё целый час, смотря в потолок и стараясь понять, что с ним произошло. Кто он? Где он? Что он такое? Он жив или мёртв? Всё вокруг – ложь, правда? Реальность, нереальность? В груди висел камень, мешал подняться.
С кухни раздались голоса, – Скотос с Лукой вновь ругаются, если не дерутся. Винин отчётливо слышал каждое их слово и каждое движение, будто они стояли перед ним, а не за толстой желтоватой стеной. Полежав некоторое время, он резко встал, – в глазах потемнело, затем ослепило яркой вспышкой. Разболелась голова.
– Только встал… – хмуро пробормотал он, с трудом поднялся и вышел на кухню.
Скотос с Лукой даже не взглянули в его сторону и продолжали кричать друг на друга. Вернее, кричал Лука, Скотос же смеялся, попивая виски. Винин сел за стол.
– Взять бы тебя, чёрта, за шкирку и изгнать в Ад! Нет, в Преисподнюю, бес бы тебя побрал!
– Прямо-таки в Преисподнюю? Чем тебя Ад не устраивает?
– Ты места в Аду не заслуживаешь!
– А, раз так, то ты с нашим эгоистом пойдёшь со мной!
– С какого перепугу?!
– Мы с тобой братья, а добра без зла не существует так же, как и зла без добра! Я, вот, добрый и без тебя...
– Ты?! Добрый?!
– Конечно! Я полезнее тебя: мыслю рационально, могу понять и сказать, где Модест ошибся и надоем ему напоминанием об ошибке, чтоб он точно не оступился. Но вот дела! – он-то ошибается постоянно!
– Приехали! Кто тебе сказал, что без тебя меня не будет?
– Это логично, брат! Ну, допустим, я злодей, и вот подумай: если совсем не будет зла, то что для вас будет добром? Если все вокруг будут добрыми, то слово добро исчезнет, ибо будет совершенно бессмысленным! Да и априори человек существо не доброе!
– Нет! Если не будет зла, то наконец-то настанет мир во всём мире, и все будут спокойно жить! Человеку разум-то на что дан? Чтоб понимать, где он ошибается, где он может быть груб и исправлять это!
– Прошу заметить, это сказал не я! Да и если я – зло и меня не будет, то кто человеку-то про ошибки скажет?
– Добро, естественно!
– Да если в мире будет царить добро, то никто и не узнает терминов по типу «зло», «ошибка», «вина», «рефлексия», ведь все будут невинны! Для чего нам войны? Чтоб не было перенаселения и чтоб люди свыше не скучали, братишка! А для чего болезни? Природа так убирает лишних и слабых людей!
– Природа – это иное!
– А чем тебе природа не зло? Она же убивает! Ты простоне можешь понять, что без меня никому легче не станет! Человек-то состоит из нас двоих, а убери одного, человека не станет: он морально очерствеет, станет свиньёй! Да и коли не будет зла, какие эмоции и чувства останутся? Никаких! И чувства, и эмоции – всё состоит из зла и добра пятьдесят на пятьдесят; всё в этом мире двояко! – он засмеялся. – Ты, вроде, умный дядька, а таких простых вещей понять не можешь!
– Молчи! Ты – яд организма, яд мыслей и яд разума! Да без тебя, без таких, как ты жить было бы легче!
– Я яд – организма? Ну ты скажешь! Яд организма, мыслей и разума – это мысль человека, а мы с тобой вместе составляем мысль! Говори уж: мы – яд организма, мы!
– Не сравнивай меня с собой, гнида!
– На оскорбления перешёл, значит, сдулся! Повзрослеть пора, братишка, и снять розовые очки! А, у тебя даже не очки, а монокль! Вон даже наш-то уже взрослеет, очки снял, – Скотос кивнул в сторону Винина.
Лука, только заметивший писателя, сильно испугался:
– Боже, Модест! И как долго ты здесь сидишь?
– А он всё это время тут сидит, слушает. Ну и с кем ты согласен, а, Модест?
Винин молчал. Скотос повторил вопрос и в оцепенении замер, – со стороны извилистыми змеями дотронулся до их слуха сладкий женский голос:
– А Скотис в чём-то прав.
Опешившие братья с равнодушным писателем взглянули во мрак белого коридора, откуда явилась невероятно высокая, пленяющая неземной красотой дама в длинном облегающем чёрно-белом платье с тугим корсетом, глубоким декольте и с крупной серебряной диадемой, украшенной цепочками, камушками и узорами. Большегрудая незнакомка была длинноволосой брюнеткой с прямой чёлкой, покатыми оголёнными плечами, змеиными глазами цвета гелиодора, ещё двумя парами глаз, поочерёдно моргающих с её щёк, и длинным веером ресниц. Кожа её была точно дорогой фарфор: белоснежная, хрупкая…
Братья обомлели и вскричали:
– Это же!..
Гостья встала перед Винином, бросила томный взгляд на «мысли», и лукавая ухмылка зазмеилась по её пухленьким губам. Скотос спрятался за Луку, дрожа от панического страха.
– Невежливо даму называть «этим же», – она завораживающе моргнула и ласково посмотрела на писателя. – Бедный мальчик мой.
Истощённый Винин оставался равнодушным, с безразличием глядел на явившуюся даму и совершенно не понимал, что уже давно не находится во сне, а бодрствует.
– Прошу прощения, а вы кто? – слабым голосом спросил он, подперев щёку кулаком.
– Я? Я – Сатана.
Он устало вздохнул:
– Сатана…
– А ты, как вижу, совсем не удивлён.
– А чего удивляться? Раз бесы существуют, то где-то должна быть и Сатана. Может, даже Бог существует, хотя я сомневаюсь.
– Вот как… – она ядовито сверкнула глазами. – Какой ты, малыш, интересный… Обычно люди вроде тебя не верят в подобную «чушь» или слепо молятся одному Богу. Ты совсем другой.
– Хотите назвать меня сатанистом?
– Совсем нет! Я даже рада, что ты веришь во зло, но не веруешь в Бога. Интересно, почему так вышло?
– Если бы Бог существовал, не думаю, что он бы позволил тьме бесчинствовать и спокойно разгуливать среди людей. Даже Вы, Сатана, ко мне пришли быстрее Бога, хотя я веровал в силы Небес… Даже смешно становится.
– Увы и ах, малыш, Небеса и Подземелье никого не слышат, – она встала позади писателя и с трепетной лаской обняла его за плечи. – А ты, кажется, всё ещё думаешь, что спишь?
– А разве это не сон?
– Нет, ты уже давно проснулся.
Сатана легонько ущипнула его за руку. Винин айкнул, – к нему пришло страшное осознание реальности. Он округлил глаза, взглянул на неё и, опешив, замер.
– Вы?..
– Да, я – Сатана. Наконец-то окончательно проснулся, милый?
– Я действительно не сплю?..
– Ну, хватит, малыш, хватит! Ты не спишь, – она по-матерински поцеловала его в лоб, оставив бордовый бутон помадной розы на его бледной коже. – Я услышала твои стоны страданий и пришла, чтобы тебя от них избавить. Мне становится очень больно, когда я вижу твоё грустное личико…
Винин улыбнулся, – в нём пробудилось игривое настроение и писательское любопытство. Ему тотчас захотелось узнать правду: правда ли, что существует мистика? Есть ли жизнь после смерти? Есть ли Высшие силы? Однако в глубине мутного сознания всё ещё теплилось сомнение в реальности происходящего.
– Значит, вы, Сатана, существуете… А Бог с Дьяволом тоже существуют?
– И Бог, и Дьявол, и Хозяин Чистилища – все существуют. Скотис же сказал: «Добра без зла существовать не может, как и зла без добра».
– Именно поэтому Вы стали злом?
Сатана засмеялась.
– Скорее добром, нежели злом! Бог, Дьявол, Хозяин – все они глухи, слепы, немы и беспомощны! Они не слышат человеческих молитв и не приходят на помощь, когда я спешу помогать всем, кто нуждается в ней…
– А Создатель? Он ведь живёт в человеческом мире больше тысячи лет, помогает и считается Хозяином Чистилища…
– Ложь! Сейчас он уже не Хозяин.
– То есть он, всё-таки, Высшая Сила?..
– Любопытный мальчик… Так сильно хочешь со мной поговорить?
– Не каждый день удаётся побеседовать с Сатаной.
– Зови меня Сати.
– Сати… Вы пришли, чтобы мне помочь?
– Да, именно так.
Лука, пряча за собой перепуганного брата, неожиданно вспылил и сжал кулаки:
– Вы – Сатана и пришли помочь?! Не пускайте пыль в глаза!
– Тебя я прошу помолчать, – холодно отчеканила Сати.
Писатель изумлённо вскинул бровями:
– Вы их видите?..
– Не забывай, с кем разговариваешь, малыш.
Она с материнской заботой погладила его по волосам и шёпотом продолжила:
– Они тебя утомили, не так ли? Можешь не отвечать, я знаю ответ, – она поцеловала его в лоб. – Расскажи мне о своей мечте, малыш.
– Мечте?.. – он зажмурился, чтоб не смотреть на её прекрасный лик, и думал. Крики опасений больше не дотягивались до его сознания, – разум затмил пленительный соблазн мнимой свободы. – Мечтаю, чтобы все вокруг меня были счастливы.
– Нет-нет, малыш, свою мечту. Скажи мне свою мечту, а не чужую. Что ты хочешь для себя? – писатель не ответил. – Ты хочешь свободы от Скотиса, не так ли?
Винин открыл глаза и со стыдом взглянул на полуоткрытые кошачьи глаза, тёмно-алые припухлые губы. В этот момент она была особенно прекрасна: он, словно щупая, бродил глазами по её мягким чертам лица, тонкой длинной шее, благоухающим розой шелковистым густым волосам… Да, Сати – сама богиня, пришедшая ему на помощь!
Сатана сладко вздохнула:
– Заинтересовался, малыш… Я избавлю тебя от Скотиса, избавлю и от Жадина с Хамловым, лишь бы больше никогда не страдал!
– От Жадина и Хамлова?..
– Да. Я ведь знаю, что они хотят тебе поставить подножки, так пусть сами споткнуться о свои же ноги! Я всё сделаю для тебя, малыш.
– Вы… Вы правда можете?..
– Конечно! Ты согласен заключить со мной договор? Я забираю от тебя братьев, а от тебя требуется лишь рукопожатие…
Сати встала напротив Винина и протянула ему тонкопалую ладонь. Писатель сомневался, метался от мысли к мысли и искоса глядел на братьев, кричавших ему что-то, чего он не слышал; сердце его сжималось от жалости, видя их испуганные лица, особенно зеленоватое лицо отчаявшегося Скотоса. В конце концов, он подавил в себе абсолютно каждую эмоцию, не дав спастись ни жалости, ни сомнению, ни гневу, и решительно пожал холодную ладонь своей спасительницы.
Сати оскалилась, – черты её лица и фигуры заострились, мороз палец нитями проскальзывал по сосудам, в шести глазах заплясало что-то недоброе, страшное… Она захохотала, отпрянув от его руки.
– Бесплатный сыр бывает только в мышеловке, и за мечту платить надо! В конце концов, это сделка.
Помолчав, Винин с прежним равнодушием поинтересовался:
– И что мне надо отдать взамен на свободу?
– Ты так равнодушен, будто ожидал это услышать.
– Да, ждал. Так, что мне надо отдать?
Сати наклонилась к его уху и прошептала:
– А Энгель-то страдает.
Колкий холодок пробежал по скрученным от напряжения внутренностям, тошнота подкатила к горлу. Лука почуял неладное, шагнул к ним и побледнел, когда Скотос вцепился когтями в его онемевшую и посиневшую руку.
– К чему вы ведёте?.. – с трудом выдавил из себя писатель, боясь встретиться с ней взглядом.
– Ты ведь всё понимаешь: обретаешь долгожданную свободу, но лишаешь счастья Энгеля, а коли отказываешься – даришь ему сладость истинной любви… Ты знаешь, как он страдает.
– Вы издеваетесь…
– Я не издеваюсь, а даю выбор! Сейчас можешь не отвечать, но от договора не уйдёшь: мы пожали друг другу руки, – она посмотрела на настенные часы. – Шесть… Я дам тебе сутки на раздумья и ровно в шесть утра следующего дня вернусь за ответом. Хорошенько поразмышляй, прежде чем выбирать!
Она засмеялась, потрепала Винина по больной голове и обратилась к братьям:
– Вас я забираю с собой! Пусть он без ваших вмешательств решит, что ему делать, – и, схватив Луку со Скотосом за шивороты, утащила их во мрак коридора.
Винин остался один.
Два мучительных часа он неподвижно сидел за столом, без мыслей, без раздумий, держась за волосы, и от отчаяния царапал кожу головы до ноющей боли и капель крови. Он писал о произошедшем «дневник», пока не начал сходить с ума от могильной тишины и подымающегося из глубин души страшного предчувствия. Незримый, но стучащей тростью за спиной Смерть положил ему на плечо свою отцовскую руку. Винин на свинцовых ногах подошёл к телефону, набрал номер Прайда и прижал трубку к уху. В ожидании кричали пронзительные гудки. Никто так и не ответил.
«Наверно спит или занят… – успокоил себя писатель. – Конечно, кто в здравом уме будет бодрствовать в пять утра? Никто».
Но тревога не отступала, а мерзкой тошнотой подступила к горлу. Он позвонил Энгелю, но тотчас повесил трубку.
«Не беспокой, пусть спит».
Холодные пальцы судорожно набрали номер матери, трубка прижалась к уху. Винин не знал, что он делает: его руки двигались сами по себе. Мыслей не было совершенно.
Вскоре с другого конца раздался зевающий голос Тихона:
– Да, сынок?
– А, оте… папа… Добрый вечер.
– Сейчас почти шесть утра.
– Значит, доброе утро.
– Ты не ложился спать?
– Нет, я спал… Проснулся, – по привычке соврал писатель. Родители не должны были знать, что его часто мучает бессонница, особенно отец. Отец до сих пор ничего не знал о своём сыне; может, что-то ему рассказывала мать, да и она мало знала о происходящем в жизни Винина.
– Как спалось?
– Нормально.
– А чего в такую рань звонишь?
– Переживаю за вас с мамой. Мне приснилось, что вы в беде.
И снова ложь. Ему ничего не снилось, его пытала неясная тревожность и страшное предчувствие. Он знал, что его сердце чувствует, когда с близким или знакомым ему человеком случается что-то страшное или неприятное, когда кому-то нужна помощь или поддержка, однако никогда не мог понять, кого и когда ему бежать спасать. В этот раз ему казалось, что он опаздывает или опоздал.
Тихон чиркнул спичкой и закурил, топчась в тапках и ночной рубашке на балконе:
– В какой именно беде?
– Не помню. Наверно мне и вправду это приснилось. У вас с мамой всё хорошо?
– Да, всё хорошо. Она сейчас спит; я с ней, так что ничего не случится. Если что, я её защищу, – он усмехнулся. – Ты сам-то как? Когда в гости заглянешь?
– Всё хорошо, прийти на днях собирался. Мама-то не против?
– А чего она будет против? Сделай ей сюрприз, приди без предупреждения. Ей это будет в радость.
– Хорошо, не буду предупреждать.
– Ага, – Тихон расслабленно вздохнул, наслаждаясь ароматом ранней природы и объятиями бледных лучей солнца. – Да, давно не ощущал такого спокойствия… Знаешь, как я рад, что всё так удачно и хорошо сложилось: Кира меня простила, на работе всё налаживается, твоя карьера идёт в рост… Ты действительно молодец, что сам добился таких высот и всё это время маму защищал вместо меня. Ты сильным и духовно и физически вырос. Я тобой горжусь, сынок.
Оглядев холодно-белые стены, тёмные шкафы, стол, настенные часы и вспомнив события прошедшей ночи, Винин печально улыбнулся. Он прекрасно знал, что не силён ни физически, ни морально, не достиг никаких высот и уж тем более не был тем, кем можно гордиться, ведь он – позор. Его окружали хорошие товарищи, любящие родители и преданные поклонники творчества, – он был счастлив всем этим, но знал, что не заслужил этого. «Тебе просто повезло», – час от часу гнусавил Скотос, обесценил весь его труд, приложенные силы и убедил в этом Винина. Писатель забыл про все свои заслуги, не мог себя похвалить за проделанную тяжёлую работу, а мог лишь критиковать, унижать и корить. Ему просто повезло.
– Я рад, что вы с мамой помирились.
– О, не просто помирились: к нам вернулась та милая наивная любовь! Я словно отбросил несколько десятков лет, а Кира остаётся всё такой же… прекрасной. Нет, сынок, я никогда не встречал женщину ласковее и красивее твоей матери. Я был идиотом, когда решил променять её на кутёж и вертихвоство! Жаль, что утраченное время не вернуть…
– Да забудьте вы про то время и просто наслаждайтесь настоящим! Прошедшее не вернуть, но его можно воссоздать. Главное, что вы совсем время не потеряли.
– Хех, умно сказано! Вот что значит начитанный человек! Весь в меня пошёл, – самодовольно заулыбался отец. – Я, кстати, всё думаю: может, ей вновь сделать предложение?
Винин приятно изумился:
– Вы хотите снова сыграть свадьбу?
– Да! Вернее, хочу таким образом начать всё с чистого листа! Вот, всё гуляю, колечко присматриваю…
– А когда планируете сделать предложение?
– Не знаю. Может, через пару месяцев посмотрим, а то иногда проскальзывает страх, что Кира не согласится; считает, что она стара уже для такого, а она резвее всех молодых! Глупый твой папа.
– Не глуп, а молод и полон сил!
Они смеялись. Их разговор плавно перетёк из беседы об умилительной любви в обсуждение любимого (и единственного полностью прочитанного) романа Тихона – «Кошмар» Узэг Нома, основанный на легенде о Чучелах-мяучелах и их новом хозяине – Кошмарине, о котором почти ничего толком не известно.

Поговорил с отцом и вновь остался один.
Так непривычно сидеть одному в тишине. Скотос и Лука не спорят, не кричат друг на друга… Сатана действительно избавила меня от них, но я не знаю, что и думать. Я действительно встретился с Сатаной? Она пришла сама, я никого не звал; пришла и предложила мне помощь, а сейчас… Обман. Меня обманули, а я поддался! Без задней мысли пожал ей руку, считая, что вот, вот моё спасение! Куда делась моя настороженность? Почему сразу поверил Сатане? Отчего не удивляюсь нашей встрече, будто каждый день встречаю мистических тварей? Я задаюсь этими вопросами уже который час, но мысли сбивчивы. Машины не шумят за окном, людей почти не видно, Скотос и Лука не болтают… Тишина давит, будто меня похоронили заживо, от тишины голова болит… Думаю лечь спать, но понимаю, что если усну, то по пробуждению могу забыть о договоре, да и смогу ли я уснуть с такими тяжёлыми размышлениями? Не усну, придётся мучиться… да и мучаюсь ли я? Что тут думать? Выбор очевиден… или нет.
Да, Энгель страдает от любви к Гере, он ревнует, боится… Не стану утверждать, что понимаю его чувства, потому что никогда не любил так, как любит он, да и способен ли я любить? Иногда мне бывает интересно: а что чувствуют влюблённые? Каково это знать, что тебя любят? Каково это любить? А любить взаимно? Нет, я не сомневаюсь, что Гера любит Энгеля, что у них всё должно быть хорошо, но, судя по его словам, между ними появился Стюарт… Мне интересно узнать, кто этот Стюарт, как он выглядит и кем является. Правда ли Гера влюбилась в него? Родион говорил, что Стюарт ужасен характером, но так ли это на самом деле?
Я знаю: Гера и Энгель будут вместе, но слова Сатаны меня пугают. Если выберу свободу, то не будет ли это эгоистично? Вдруг на кону стоит счастье Энгеля, а я так просто им пожертвую ради… ради чего? Свобода? Свобода от чего? От Скотоса? А есть ли он вообще? Что будет, если Скотос и Лука исчезнут? Как я буду жить? Я не смогу представить. Я боюсь что-либо менять.
Нет, я не эгоист, не рискну жертвовать счастьем Энгеля всего лишь ради свободы… Всё уже очевидно.

Двери шкафа открылись, за ними – дверь в потаённую комнату, из которой друг за другом явилось три призрака в белых одеяниях и шляпах с вуалями, скрывавших мёртвые глаза. Сидевший за кухонным столом Винин поднял сонные глаза и сразу узнал в призраках тех диковинных людей, что ходили парами с людьми в чёрном.
Первый призрак – «фарфоровая» девушка в длинном платье, спутница крупного русого мужчины с козлиной бородкой подошла к нему. Писатель с леденящим кровь ужасом рассматривал бледное прекрасное личико.
– Не спеши с выбором, солнце, – промолвила она.
Второй призрак – мужчина с петлёй на шляпе, помогавший босой хромающей женщине выйти из подъезда, утробно вскричал, нервно сжимая кулаки; на тонкой шее взбухла чёрная вена:
– Да, даже не вздумай так просто отдавать единственный шанс на спасение!
– Не спеши, иначе грозишься остаться страдальцем навеки. Не повторяй эту судьбу, – пробасила третий призрак – крепкая женщина в костюме и шрамом на лице.
– Кто вы?.. Зачем вы?.. – путался в словах обомлевший Винин, отодвинувшись от белых видений.
Призраки окружили его и в унисон заголосили:
– Мы пришли, чтобы вмешаться в ход судьбы! Послушай: мы знаем, как тебе обрести свободу. Сатана обладает силой, которая может тебя спасти и уберечь от катастрофы, а потому выбор очевиден! Знай: шанса на спасение больше не будет!
Писатель осторожно поднялся и спросил:
– Кто вы?
– Мы такие же, как и ты, – пролепетала первая.
– Только мы – дураки! – с отчаянием вскричал второй. – Такие же ослеплённые «родными узами», как и ты!
– Мы при жизни жестоко оступились и не хотим, чтобы ты пошёл по нашим стопам, – хладнокровно молвила третья.
– Да, потому с выбором не спеши! Энгель уже давно получил своё, но он, дурак, сам же теряет путь к счастью, а ты ради него собираешься пожертвовать единственным, единственным шансом обрести счастье!..
– Солнце, спаси себя, не выбирай счастье Энгеля…
– Он безжалостен, он – эгоист, – гремела женщина.
Винин закрыл глаза и уши; он не хотел ни слушать, ни видеть их, не хотел вдумываться в жестокие слова. Голоса смешались, в темноте маячили мёртвые лица, отчаянно кричавшие: «Не выбирай!», «Одумайся!», «Энгель того не стоит!»
Внезапно среди лиц показалось живое пятно – мама! Она взволнованно смотрела на сына, сложив мягкие ладони перед собой; брови её печально морщили лоб.
– Мама, почему вы так обеспокоены? – спрашивал Винин, но она словно не слышала его.
– Сынок, мне кажется, Энгель слишком сильно цепляется за тебя. Я это заметила с самого вашего знакомства и мне эта мысль не даёт покоя. Честно скажу: мне не очень нравится ваша дружба.
– Нет, всё не так…
– Он слишком сильно цепляется за тебя! Он слишком сильно цепляется за тебя! – повторяла она. Призраки кричали вместе с ней.
Винин не выдержал и схватился за голову:
– Хватит, молю, хватит! Прекратите это повторять! Всё совсем наоборот, всё совершенно не так! Это я за него цепляюсь, как за надежду и луч света, это я заставляю его страдать, а не он! Энгель мой первый и единственный лучший друг, что не предал меня, не бросил!
Образ матери исчез, но с ним остались призраки, продолжавшие давить его воплями.
– Пожалуйста, подумай хорошенько: взвесь за и против! Не пожалей о своём выборе!
– Энгель не достоин твоего выбора, потому что он и так будет счастлив, а ты – нет!
– Не трать единственный шанс на спасение. Времени уже совсем нет: ты болен, заражён и зараза твоя с каждым часом поражает твой разум.
– Пожалуйста, подумай о себе и своём счастье!
– Ты когда-то спас и отговорил Энгеля от самоубийства, терпел и поддерживал его в отчаянный период, но он тебя не спасёт, как ты его!
– Энгель – безжалостен, Энгель – эгоист.
Терпение лопнуло, нервы накалились, – Винин вскипел и словно вилами пронзил призраков испепеляющим взором:
– О чём вы только говорите?! Энгель – эгоист? Да вы сперва сами на себя посмотрите, а потом судите других! Вы его не знаете, а потому не имеете права даже произносить его имя! Предлагаете мне пожертвовать дружбой ради какой-то свободы?! Никогда!
Второй развёл руками:
– Из-за какой-то свободы! Действительно, какая ерунда! Ты умираешь морально, ты истощён, тебе ведь ни к чему «какая-то свобода»! Сколько ты молил о спокойствии, сколько страдал от мыслей и теперь зовёшь спасение «какой-то свободой»! А ты подумал, как мать будет страдать, если ты умрёшь из-за своего сумасшествия? Понимаешь, что некому тебя будет больше спасать?! Некому тебя спасти, – ты уже пропащий!
– Он прав: лучше шанса не найти. Не смотри на счастье Энгеля, посмотри на своё и выбери спасение.
– Солнце, выбора у тебя больше не будет!
– Нет, я не могу так подставить лучшего друга! Это – подлость, а подлости нет оправданий! Он сделал для меня многое и страдает сильнее, поэтому я хочу его отблагодарить. Уходите! Не пытайтесь меня переубедить, я уже всё решил!
– Дур-р-рак ты, дур-р-рак! Нашёл, кого жалеть!
– Солнце, молю, послушай! – первая кинулась к писателю. – Не упорствуй, подумай: надо ли тебе жертвовать свободой ради негодяя?
– Кого вы негодяем называете? Энгеля?!
– Он о себе только и думает.
– Хватит! Слушать вас нет сил больше!
– Это он тебя должен благодарить, а не ты!
– Замолчите!
Призраки продолжали настаивать на своём, уверяли, что сделка – единственный шанс спастись, что ему больше никто никогда не поможет, и он умрёт от «яда». Винин поначалу с ними спорил, однако вскоре понял, что это – гиблое дело, замолк и задумался над братьями. Он уже не представлял жизни без мыслей и их ссор, а особенно не представлял, каково ему будет без «зверя». Скотос был для него болезненным прыщом, который хотелось выдавить, а, выдавливая, не получалось полностью выпотрошить из него весь гной, – пришлось привыкнуть к этому прыщу, чтобы дождаться его расцвета и тогда удалить с корнем. Время шло и, привыкнув, Винин не мог представить себе жизни без Скотоса. Казалось, что, избавившись от него, ему станет хуже, он сгниёт и очерствеет.
Часы пробили двенадцать. Призраки не унимались, трясли Винина из стороны в сторону и бились в попытках переубедить его. Писатель был похож на мученика, подвергшегося изнурительным пыткам, и чуть не сошёл с ума от головной боли, пока его не спас звонок от Уайта. Словно песня радостно зазвенел мальчишеский голос с трубки, распугнув белых призраков:
– Здарова, папка!
– Уайти? Откуда у тебя мой номер?
– Да у Родьки подсмотрел! А то мы редко видимся, так хотя бы буду с тобой по телефону базарить! Ну чё, Модь, ты, небось, только глаза продрал? Как спалось?
– Я давно проснулся.
– Ну ты и жаворонок! А я чё тебе звоню: рассказать хочу про предсказания!
– Про кошмар, который тебе должен был присниться?
– Ага! Представляешь, он, гад, мне так и не приснился! Я потом перегадал, так мне кости сказали, что сон мне приснится девятого июля! Я поспал, – и что? – ничего не приснилось! Никакого зеркала, никакой могилы и никакой четвёрки! – он разочарованно фыркнул.
Воспоминания о сне с двойником-Четвёртым током ударили писателя; он пальцем надавил на висок, дабы унять головную боль.
– Видимо, не все предсказания… сбываются, – пробубнил Винин. – Тебя это сильно расстроило?
– Та не особо. Это единственное предсказание, которое не сбылось, а остальные все сбылись! Нагадал бабушке, что один вечер принесёт ей большую прибыль и, представляешь, к нам недавно в забегаловку сам Создатель приходил! Ажиотаж был несусветный: куча народу столпилось, дабы на него поглазеть, поговорить с ним! Прикинь, Создатель ещё и похвалил нас, а меня по голове потрепал, так ещё и втихаря денег на пианино подкинул! Сразу видно, что он хороший и крутой дядька!
– О, поздравляю! А ты на пианино копишь?
– Ага, хочу научиться играть, как Сэмюель Лонеро! Ты видел, какие у него шустрые пальцы?
– Я даже не знаю, о ком ты говоришь.
– Ты не знаешь композитора Сэмюеля Лонеро?
– Нет.
– Это очень крутой парень, который умеет круто играть на всех инструментах! Он стал известным потому, что ему даже двадцати нет, а уже приписывается в ряды композиторов-классиков! Меня мама на его концерт водила.
– И как тебе? Понравилось?
– Не то слово! Он в соло играл на разных инструментах, а под конец дирижировал небольшим оркестром. Кстати, Стюарт лично знаком с ним и в тот раз играл на скрипке!
– Так твой брат музыкант?
– Да, прямо как Родька! А-а ещё я погадал с утра пораньше.
– И на что гадал?
– Ща расскажу! Короче…
Винин улыбался, и даже слёзы выступили на его глазах, когда мальчишка увлечённо рассказал о своих успехах в гадании.
По окончанию разговора он выпил две кружки почти чёрного кофе, съел кусок хлеба, заправил постель и сел работать над новым романом. Хоть снаружи он и выглядел умиротворённым, тревога ни на миг не покидала его и запускала свою незримую ладонь в его клубок нервов, проводя по ним игривыми пальцами, как по волосам.
Призраки более не рискнули объявляться.
В холодной квартире с белыми траурными стенами в полном одиночестве Винин работал, словно работой мог заглушить молчание мыслей и беспокойство, сворачивающее его внутренности в крепкий узел. Ни таблетки, ни успокоительные, ни массаж не избавляли его от щекочущей боли.
Эта медленная невыносимая пытка продлилась вплоть до полвосьмого вечера, пока к Винину не явился совершенно неожиданный гость…