Глава 3: Эгоизм. Часть 1: Диктант (Глава 16)

Даменсток, 4 августа, 1044 год
Время 02:24

Скоротечность часов била по раскалённым добела нервам.
Винин сидел за столом и, сжимая остро заточенный карандаш, расписывал диалог. До диалога он расплывчато очертил примерную концовку для книги, – она, как и во всех его произведениях, завершалась на хорошей ноте. Он любил книги с хорошим концом и верил, что если он будет заканчивать свои истории счастливо, то и его жизнь будет счастливой. Однако…
– Чего не спим? – раздался гнусавый голос за спиной. Винин обернулся и встретился лицом к лицу со Скотосом, прижавшему палец к своим губам. – Тише, тише! Не хочешь же соседей распугать?
– Снова ты! Что надо?
– Ну-ну, не злись! Неужто не рад меня видеть?
– Совсем нет…
– А я тебя очень рад видеть! Улыбнись и хотя бы сделай вид, что рад мне! Луку-то ты всегда рад видеть.
– В отличие от тебя, он не раздражает.
– Ты меня так сильно ненавидишь?
– Видеть не желаю.
– Ну-ну, я же не всегда прихожу, так к чему такая агрессия? И тем более ты сам согласился остаться со мной на всю жизнь и клялся на меня не жа-аловаться...
Винин продолжил расписывать текст. Скотосу совсем не нравилось это равнодушие с его стороны, и он заходил по комнате туда-сюда, постукивая железными каблуками по полу и пошкрябывая, как кот, ногтями спинку стула. Писатель не обращал на него никакого внимания, и в итоге «зверь», придумав что-то, ухмыльнулся, положил холодные ладони на его плечи и зашептал:
– Слушай, Модест, а давай кое-что напишем!
– Что?
– Предсмертную записку! Ты ведь в любой момент покинешь этот мир – повесишься или ещё что-нибудь – потому лишним не будет! Как считаешь?
Винин промолчал.
– Молчание – знак согласия! Ну, тогда пиши: «Я, Модест Винин, собственноручно завершаю свою никчёмную и короткую жизнь! Убиваю сам себя по продуманному мною плану, тем самым закрепив за собой звание жалкого эгоиста. Никого, кроме себя, в своей смерти не виню. Прошу не горевать по мне, ибо вас всех любил, но, увы и ах, жить такому отвратительному человеку вроде меня просто невозможно и запрещено здравым рассудком! Засим прощаюсь. Подпись: Модест Винин».
С восторгом завершив диктовку, Скотос погладил Винина по волосам, будто хвалил его, затем внезапно схватил его за шею с желанием нащупать сонную артерию и передавить её; однако вместо убийства он просто провёл подушечками ледяных пальцев по острой ключице.
– Ну как, записал?
– Ничего я не записывал!
Винин оттолкнул Скотоса и вернулся к работе.
Работал он до мучительных пяти утра, прилёг поспать на три часа, проснулся совершенно уставшим и сел завтракать. В висках гудело, подташнивало, – казалось, он проснулся с сильного похмелья, однако алкоголя не пил. Тупое опустошение нахлынуло на него, как обычно бывает после прихода «зверя». По идее, к Скотосу он должен был давно привыкнуть, но разве можно привыкнуть к кошмарным мыслям и изнурительному самоедству? Нельзя, а он пытался.
До часу дня Винин сидел на кухне с кружкой крепкого кофе в ожидании Энгеля, который должен был прочесть и оценить его новый рассказ. Писателю, на удивление, ничего не хотелось делать, и это нежелание его пугало; он мысленно корил себя за то, что ленится и не занимает себя работой, но ведь это не плохо. Не плохо, правда?
– Прекращай себя корить и просто отдыхай. Отдых тебе не помешает, Модест, – успокоил его Лука. В этот раз говорил он тише и был бледнее. Винин грустно посмотрел на него и ничего не ответил.
Примерно в полвторого пришёл Энгель. Перекусив за обсуждением дела Прайда, друзья вернулись в комнату. Художник вопросительно смотрел на помятого писателя и отмалчивался.
Возможно, ему совсем не хотелось лезть в больную голову приятеля или просто не замечал хандры, нахлынувшей на него, – этого мы, увы, не узнаем. Винин, в свою очередь, старался не показывать тоски, фальшиво улыбался и слабо смеялся, чтоб не тревожить товарища, и мысленно находился в совершенно ином месте – там, где он и желал и никоим образом не хотел оказаться – в гробу. Он отдал Энгелю рассказ, сложил руки на груди и задумался, пока тот, сложив ногу на ногу, взялся за чтение.
Мысли о самоубийстве стали уже чем-то привычным. О чём бы другом ни думал Винин, на втором плане в диком танце кружились бредовые размышления. Нет, он любил жизнь, верил в добро и надеялся на светлое будущее, но страшное желание умереть возрастало с каждым днём. Если раньше он всячески отгонял эти мысли, то сейчас сжился с ними и даже рассматривал их как единственный выход из бездны. Раз уж он больше не мог избавиться от Скотоса, так избавится от себя! Однако это легко на словах, а на деле всё труднее: мысли о смерти его пугали, нет, сама смерть его пугала. Что с ним будет после смерти? Он не сможет мыслить, не сможет двигаться, не сможет видеть и дышать, не сможет творить… Представления о том, как его тело бездыханно лежит на полу, доводили его до истерик. Часто ему стали сниться кошмары, где Жадин и Хамлов пытаются его убить, из-за чего он стал меньше спать и, если заснёт на пару часиков, просыпается в холодном поту. Нет, он ни за что не умрёт!
– Или умрёт? – смеялся Скотос. – Ты не сможешь мыслить, не сможешь дышать, видеть, ходить, не сможешь работать… Вспомни, как на тебя наставлял дуло Гриша, – ты ведь мог умереть!
Воспоминания о том злосчастном дне до сих пор не покидали его. Страх за свою жизнь, вина за смерть Прайда, непонимание всей ситуации – всё смешалось в больной голове. Винин знал, что никак не смог бы помочь Прайду, но корил себя за беспомощность и погружался в неописуемый ужас при представлении о смерти друга.
«Сет мёртв: он не дышит, не думает, не двигается, он спит… Он не сделал всего, что хотел, не сказал всего, что хотел, и никогда больше не скажет. Да, это и есть смерть...»
Винин бы с удовольствием обсудил с кем-нибудь свой недуг, только к кому пойти? К родителям? Он их перепугает и доведёт до лишних стрессов. К друзьям? Его останавливает недоверие, вина и стыд. К специалисту? Он пытался, – не вышло. Хорошего психиатра в Даменстоке найти трудно и не факт, что ему помогут, а не просто засадят в психбольницу. Не к кому пойти, не к кому обратиться за помощью!
Скотос, сидя с виски на столе, всё подтрунивал:
– Коли тебе действительно нужна была бы помощь, ты бы действительно искал её, а не искал отговорки! Прекращай строить из себя бедненького, «гнилой» мой человек!
Внезапно Энгель позвал Винина по полному имени. Писатель удивился, в напряжении посмотрел на него и глупо улыбнулся; тот выглядел сурово. Он показал ему сложенный пополам лист и нахмурился сильнее.
– Модест, это что?
– А что там?
– Посмотри.
Винин взял лист, раскрыл его и бегло прочёл написанное; уголки его губ медленно опустились. Он ожидал увидеть фрагмент рассказа, может, некую лишнюю заметку, но явно не то, что там было.
– Я не писал этого… – с ужасом прошептал он, не отводя взгляда от предсмертной записки. Он ясно помнил, что этого не писал, и не находил разумного объяснения появлению этого текста. Винин с нервной усмешкой скомкал записку, спрятал её в карман и криво улыбнулся: – Я не знаю, что это…
– Ты уверен?
– Да… я уверен. Не обращай внимания.
– Ладно.
Похолодевший Энгель продолжил чтение.
Винин не находил себе места и чувствовал себя отвратительно, – братья снова начали перепалку. Отяжелевшее сердце билось в бешеном ритме, звоном, отдававшимся в ушах, ладони дрожали, сжимая кружку кофе. Серое писательское лицо уродовала пустая улыбка, глаза стали бездонными ямами и метались от одного предмета к другому. Страшные мысли одурманили разум.
– Слушай, Энгель… – с волнением обратился он к другу. – Как думаешь: можно обмануть самого себя?
– В смысле?
– В прямом.
– Ну… Да, наверное. А почему ты спрашиваешь?
– Не важно.
– Я не понимаю.
– Просто стало интересно… Нет, ничего, всё хорошо.
– Ладно.
Винин промолчал.