Глава 3.2. Стальной барабан (Глава 17)

Даменсток, 14 августа, 1044 год
Время 02:44

Прокрутился барабан, к виску прижался раскрытый холодный металлический рот, решительно спущен спусковой крючок, – прогремел пустой щелчок. Барабан пуст, как и голова. Винин сидел на кухне, окружённый синим мраком; над головой тускло горела лампа, освещая стол с пулями. Смешно: он не смог вставить в револьвер хотя бы одно смертельное зерно. Да, он боялся, но азартное желание попытать удачу в рулетке росло.
Он тяжело вздохнул, отложил пустой револьвер в сторону и закрыл лицо трясущимися руками. Бродящий за спиной Скотос, ставший выше на голову, с весёлой улыбкой потягивал виски из украшенного острыми орнаментами стакана и хихикал:
– Всё-таки трусишь… Вставь хотя бы одну пулю, я посмотрю и повеселюсь!
Винина трясло. В грудной клетушке перекатывался камень, заставляя его сутулиться, глаза кололо иглами, рассудок тонул в самоедстве. Он ненавидел себя за всё: за мелкие проступки, за недобрые слова, сказанные когда-то; корил за всё хорошее, за то, в чём был и не был виноват. Он более не сопротивлялся чарам Скотоса, хотя тот ему уже ничего не говорил, – за него сам Винин делал всю работу. «Зверю» оставалось внимательно наблюдать и наслаждаться результатом его ежедневных унижений и пыток.
– Смотри, брат, – хохотал он в пустоту, –смотри, как я разрушаю этот дрянной мозг! Ты больше не сможешь ничего изменить, не сумеешь вернуть ему здравый рассудок! Я же говорил: я тебя уничтожу и стану единственной мыслью!
«Пожалуйста, прекрати», – умолял его Винин.
– Ну и где же ты теперь, Лука? У тебя совсем не осталось сил противостоять мне! Люди изначально рождаются с тьмой в душе и мыслях, а уже потом и вылупляется свет – ты! Да, ты смог меня перегнать в росте, но теперь далеко от меня ты не уйдёшь...
В углу тускло засветил силуэт: Лука сидел, устало сложив руки перед собой в замок. Концы розовых волос и кончики пальцев стали почти прозрачными, лицо поблёкло, заострилось от болезненной худобы, – «светлый» человек стал похож на скелета. Он совсем ослаб и с трудом смотрел на ликующего брата.
Скотос гнусаво распевал:

Нет ни-че-го на свете лучше страшных мыслей и затей!
Когда кричат и плачут люди, своих бросая матерей!
Предатель-друг, предатель-враг – и что из этого страшней?
А ну-ка, братец, приглядись! Ты худший среди овощей...

Он запрыгнул Луке на колени, обнял одной рукой за шею и хихикнул.
– Ну и ну, одна кожа да кости! Куда подевались твои мускулы, щёчки? Мне тебя даже жалко становится!
– Оставь свою жалость при себе.
– Язвить в твоём-то положении опасно! Я ведь ненароком могу тебя прихлопнуть как муху...
Лука фыркнул, закрыл лицо рукой и попытался спихнуть с себя «зверя», – не вышло. Скотос снисходительно улыбнулся, слез с него и подошёл к Винину, облокотившись о его плечо.
– Что, Модест, видишь, до какого истощения ты братца моего довёл? Он теперь похож на ожившего мертвеца! И в этом только твоя вина.
– Да заткни ты свою поганую пасть! – гневно вскричал Лука и до крови впился ломкими ногтями себе в лоб. – Скачешь как егоза, всё свои песенки хрипишь, аж тошно! И привязался со своей виной как репейник… Ни в чём Модест не виноват, отцепись от него!
– Как же! А слабость и тусклость твоя из-за чего появилась? А здоровье почему ухудшилось? Потому что Модест тебя больше не слушает! Он слушает меня, только меня!
Лука пытливо уставился на Винина, но ответа от него не дождался. А что говорить? Скотос был прав: он оглох и не мог вслушиваться в праведные слова «светлого» человека, чем усугубил его здоровье. Писатель стыдливо отвёл глаза от угла, захотел позвонить Энгелю, но не позвонил: посчитал, что раздражает друга, ибо видел, как тот начал относиться к его медленному безумию хладнокровно. Кажется, Энгель начал избегать его.
Ударившись лбом об стол, Винин зажмурился так сильно, что перед глазами поплыли разноцветные круги. Как бы он не сдерживался, слёзы защипали глаза.
– Опять… – жалко процедил он под светлым печальным взором и забился головой об стол, дабы унять пожирающее чувство вины.
Он с удовольствием лёг бы спать, но его мучил страх кошмаров и бессонница; он бы сел за работу, но никак не мог сосредоточиться, – всё это его удручало. Он ударил кулаками по столу, поднялся и бросился искать спички; ему захотелось зажечь свечу и полюбоваться танцем огонька. Найдя свечи, сел обратно и судорожно жёг одну спичку за другой, но те ломались пополам. Две, три, шесть, восемь, – девятая зажглась, раздув перед лицом чёрный дым, сквозь который проскальзывало бледное измученное лицо Луки. Его рука дрогнула от страха, взгляд сконцентрировался на лепестке пламени, испускающего тёмно-синие облака, а в памяти всплыли брошенные невзначай слова одного его знакомого, занимающегося гаданием и изучением потустороннего мира…
Скотос отбросил смердящий стакан в сторону брата, с прищуром взглянул на спичечный коробок и глумливо предложил:
– А съешь спичку! Интересно, что произойдёт.
Винин зажёг свечу, потушил скрюченную чёрную спичку и отложил её в сторону. «Зверь» не унимался, предлагал ему съесть деревянную палочку, и тот, дабы угомонить тьму, достал и зажал ещё незажжённую спичку в зубах, а в мыслях всё скользили слова о том, что чёрный дым означает нечисть, бродящую возле него.
Он смеялся, опьянённый лёгким сумасшествием.