Глава 3.3. Запах болезни (Глава 18)

Даменсток, 4 сентября, 1044 год
Время 07:44

Утро с бодуна никогда не бывает хорошим, в очередной раз уяснил старший консьюасор Перри Бак, пока лежал на полу своей комнаты в здании, отведённом для проживания консьюасоров Хоспитума Создателя. Похоже, ночью он упал с постели.
– Нюра! – прохрипел он и с трудом пересел на мятую постель.
Из соседней комнаты вышла низенькая босая девушка с кудрявыми, как кустик, тёмно-каштановыми волосами, вздёрнутым носиком, алыми губками и продолговатым шрамом от левой брови до правой скулы, одетая в воздушное белое платьице и розовый платок на шее. Девушку звали Нюра – подопечной пятидесятипятилетнего консьюасора Перри.
Тридцать два года назад её привёл из лаборатории «Трагейд» в Хоспитум сам Создатель (он считается первым человеком в столице, да и почитаем во всём мире) и попросил консьюасоров взять её под опеку. Нюра поначалу испугала всех тем, что оказалась одной из Упырей, решившейся отречься от чудовищного прошлого, однако спустя пару недель к ней привыкли. Из всех священнослужителей девушка смогла полностью довериться лишь одному Перри Баку, тогда ещё молодому и начинающему консьюасору. Он помог ей справиться с упырскими инстинктами, сдерживал её, когда ей хотелось напасть на человека и вновь с головой погрузиться в изощрённое насилие, с трудом приучил есть только животное мясо и в целом стал для неё родным дядей, хоть она и была намного старше.
Нюра подошла к Перри:
– Зачем звали, дядюшка?
– Принеси воды…
Она принесла бутыль прохладной воды и осталась наблюдать, как волной двигался его острый кадык. По привычке она сначала рассматривала его вздёрнутый длинный нос, затем острые уши, седые спутанные волосы, бородку, собранную в косичку, сверкающие серебром кольца и шарики пирсинга, разбросанных по морщинистому лицу. Нюра всегда глядела на него с любовью, наклонив голову набок, когда других он пугал своим неформальным внешним видом, неподобающем консьюасору.
– Нюра, а шо втшера было?
– Именины дядюшки Пеппера. Он вас сюда и привёл, попросил последить за вами. Ругался очень.
– Конетшно ругался, сам-то пить не может; для него ж алкоголь как яд! А шо ещё было?
– Ничего. Я вас уложила спать и ушла заполнять бумаги.
– А сейтшас шо делаешь?
– Всё ещё бумаги заполняю…
В дверь постучались. К ним зашла молодая консьюария и доложила о том, что пришёл «симпатичный молодой музыкант, и просит старшего консьюасора Перри». Перри попросил Нюру уйти и начал лениво переодеваться.
Через полчаса он, гордо подняв голову и выпятив грудь, шаркающей походкой шёл к своему кабинету, а вслед за ним шла отчего-то бледная Нюра. Многоэтажное здание Хоспитума поражало своими размерами; по бесчисленным лестницам и залам постоянно стучали железными каблуками священнослужители – консьюасоры и консьюарии. Ежедневно к ним на приём приходило по пятьдесят посетителей, и каждый просил то молебен на удачу, то долголетие и прочий вздор, о котором люди мечтают и ничего не делают для достижения желаемого счастья, пусто надеясь на высшую силу.
Перри с Нюрой вскоре юркнули в маленькую комнатушку, обставленную статуэтками, бюстами Создателя и прочих Высших, расписными хрустальными иконами и обвешанную тканями с талисманами. Посередине стоял стол, обставленный книгами, перед которым в ожидании сидел Родион, одетый в мятый сиреневый пиджак, жёлтую рубашку, фиолетовый галстук и чёрные брюки.
Перри сел с Нюрой за стол и приветливо заулыбался:
– Guten Tag, mein Freund! (нем.: Добрый день, мой друг!) Удивлён твоему приходу; ты же, вроде, не особо-то веруешь, – он прищурился. – Да и выглядишь… помято.
Родион обвёл их уставшим взором и тяжело вздохнул:
– Да, господин Бак, я не слишком-то верую в мистику и прочее, – он прошёлся глазами по стенам комнаты, – но это – Хоспитум Создателя, а Создатель есть. В него я верю.
– Уже хорошо! Значит, не всё потеряно.
– Но я пришёл говорить не об этом. У меня к вам просьба.
– Какая просьба?
– У меня есть лучший друг и…
Он не договорил, – Нюра вскочила на трясущиеся ноги, указала пальцем на него и судорожно закричала:
– Бес! Ты с бесом общался!
– Нюра, ты тшего?..
– Он с бесом общался! С бесом!..
Перри попытался усадить её обратно, но она ни в какую не поддавалась, только указывала на музыканта и словно в бреду повторяла, что он «с бесом виделся». Вскоре она замолкла, стала белее полотна и упала в обморок. Консьюасор поймал её на руки, приказал музыканту подать нашатырный спирт и поднёс смоченную вату к её носику. Нюра резко распахнула глаза, шумно задышала и в страхе повернулась к Родиону.
– Нюра! Шо произошло? Потшему ты кричала?
– Дядюшка, от него пахнет бесом!
– От кого? От ***, шо ли?
– Да! – она села и принюхалась. – Нет, не бес… Да, человек-бес! Послушайте, ***, вы общались с бесом? Нет, с человеком-бесом?
Родион пожал плечами:
– Мне откуда знать? Я не остроухий. Да и почему вы вдруг…
– От вас пахнет бесом, сударь!
Перри поспешил объяснить ситуацию:
– Нюра сама ведь Упырь и помогает нам бесов от людей отлитшать; она их по запаху находит. От тебя, видимо, Упырём пахнет.
– Не Упырём, а человеком-бесом! – поправила его девушка и вновь принюхалась. – Это белый мужчина. Нет, пахнет не только бесом, чем-то ещё… Не опишу по-иному, но пахнет… болезнью.
– Пахнет болезнью? – недоверчиво усмехнулся Родион.
– Зря смеётесь! – она подошла к нему и понюхала его галстук. – Ваш галстук трогал человек-бес, пахнущий болезнью!
– Потшему твой галстук трогал мужтшина?..
Родион не обратил внимания на его вопрос, посмотрел на свой галстук и вспомнил, что кроме Винина его никто никогда не трогал. Писатель недавно показывал, как красиво и необычно завязать галстук.
Музыкант почесал кончик носа, хмыкнул и спросил:
– И к чему вы это говорите?
– Нехорошо, что этот человек-бес с вами общается! И не по своей вине он бес, я чую… – в белых глазах вспыхнула решительность. – Завтра же приведите его к нам на молебен!
Эти слова до следующего дня звучали в голове Родиона.
В час дня он, по обыкновению, сидел с Винином в углу забегаловки «Блэк & Уайт». Винин не расспрашивал его про работу следователя, не упоминал день, когда музыкант раскрыл перед ним свою вторую личность, за что Родион был ему благодарен.
В этот раз писатель рассказывал интересные факты из биографии их любимого писателя, но музыкант слушал его через раз, размышляя над словами Нюры о бесах и запахе, и никак не мог понять, существуют бесы или это городской фольклор. Существуют ли Чучела-мяучела с их хозяином Кошмарином? Бог? Сатана? А Дьявол реален? Нет, они не существуют; может, только бесы-Тени крадутся по тёмным переулкам, однако их Родион принимал за разновидность диких животных, чем за мистических существ. Раз он не видел ни Бога, ни Сатану, ни Упырей, то, значит, их и в помине нет! И даже в настоящую сущность Нюры он не особо верил, но почему-то её решительные слова сумели пошатнуть его убеждения.
Когда Винин прервался, Родион поинтересовался:
– Ты сегодня не занят?
– Нет. К чему вопрос?
– Мне надо заглянуть в Хоспитум. Не составишь компанию?
– Хорошо, без проблем.
Убрав за собой посуду, они вышли на улицу. Духота окружила со всех сторон, давила на лёгкие, отчего дышать было трудно; пот семью ручьями стекал с десятков загорелых лбов и шей. Винин в коричневой клетчатой шляпе и клетчатом пиджаке шёл, заложив руки за спину, и всматривался в лица прохожих, а Родион в мятой белой рубахе, фиолетовом галстуке и соломенной шляпе с беспокойством посматривал на него.
Идти было недалеко: через полчаса показалось тёмно-синее здание с позолоченной крышей, ограждённое бледно-жёлтым забором. Каменные стены, украшенные мириадами маленьких звёзд, внешне походили на ночное небо, из-за чего Хоспитум любили посещать и рассматривать стены с созвездиями детишки. Консьюарии, выходившие на улицу, с удовольствием рассказывали им о небесном мире, угощали выпечкой и соком в маленьких упаковках, и восторженные дети после убегали рассказывать родителям о том, что они узнали. У парадного входа параллельными линиями стояли недавно покрашенные узорчатые лавочки, а между ними проходила сырая белокаменная тропа. Друзья зашли внутрь и тут же ощутили покалывающую прохладу. В глаза не било ослепляющее солнце, кругом царило мрачное, но завораживающее царство ночных небес…
Винин здесь был третий раз в своей жизни и потому с внимательным интересом осматривался, останавливался у каждой древней иконы, картины, бюста и алтаря со свечами и с нескрываемым восторгом любовался восставшей перед ним четырёхметровой статуей Создателя. Напротив статуи пустели лавочки.
– Вау… – поражался он, всматриваясь в огромный медный лик. – Невероятно талантливый человек создал эту статую… Как думаешь, сколько на неё понадобилось времени?
– Год или два. А ты впервые здесь?
– Нет, в третий раз, но тогда я был ещё ребёнком и не понимал искусства, а после как-то не доводилось сюда приходить.
– Удивительно. Мне казалось, ты верующий.
– Наполовину… а может уже и верую.
Насмотревшись на картины и иконы сполна, Родион повёл Винина по правому коридору к самой дальней двери и постучался. Дверь отворила болезненно выглядящая Нюра. Она, почуяв что-то, закрыла нос рукой: её щёки позеленели, к горлу подступила тошнота.
– Прошу прощения… – она вывалилась в коридор и, спотыкаясь, выбежала на улицу. Вслед за ней устремилось несколько обеспокоенных консьюарий.
Винин озадаченно проводил женщин взглядом и по просьбе Родиона остался ждать в главном зале. Родион зашёл в кабинет, закрыл за собою дверь и сел напротив Перри. Консьюасор хмурил свои тонкие брови и размеренно дышал носом.
– Да, я потшуял…
– Что почуяли?
– Ярый запах тяжёлой болезни, смешанный с кровью и… Упырём. Он явно исходит от того мужтшины, с которым ты пришёл… – он поморщил нос. – Фи, противный запашок! Тут тотшно нужен молебен! Кто этот мужтшина?
– Мой лучший друг и писатель – Модест Винин.
– Как-как?
– Модест Винин. Слышали о нём?
– Слышал ли? Конетшно! Нюра им затшитывается и постоянно мне о его книжках рассказывает! Nun, ruf ihn her! (нем.: Ну, зови его сюда!)
В кабинет робко зашёл Винин, не понимая, зачем его позвали. Он сел на стул возле Родиона, сложил руки перед собой и вопросительно взглянул на устрашающего старшего консьюасора:
– Вы звали?
– Ja-ja… (нем.: Да-да...) Вы Модест Винин?
– Да. Вам помочь чем-то?
– Нет… хотя, да. Вы ведь писатель?
– Да, писатель.
Консьюасор вытащил из выдвижного ящика бледно-жёлтую картонку с пером и передал его писателю.
– Во-первых, можете ли расписаться? Моя подопетшная Нюра, которую вы только шо увидели, отшень любит ваши книги. Ja, so ist es… (нем: Да, вот так...) А во-вторых, я вас пригласил сюда не слутшайно… Glauben Sie?
– Прошу прощения, я не понимаю по-иностранному…
– О, нитшего! Вы веруете?
– В Бога?
– Да.
– Честно, когда как.
– Когда как… А в Дьявола?
– Если есть Бог, то есть и Дьявол.
– Ага… А вам проводили литшный молебен?
– Последний раз в детстве; бабушка верующей была.
– Ага… – он сцепил руки в замок. – Шо ж, так дело не пойдёт. Надеюсь, вы не будете против, если мы сейтшас проведём молебен?
– Зачем?
– Надо, герр, надо. Присаживайтесь поудобнее.
Винин был сильно удивлён, но противиться не стал, поняв, что выбора нет, и сел удобнее, касаясь носками пола из-за высоких стульев. Родион закрыл глаза. Перри смочил слюной большой и указательный пальцы, перелистнул несколько страниц старой толстой позолоченной книги, отыскал нужную ему строку и начал чтение долгой молитвы своим хриплым басом. Прочитав шесть страниц, он исподлобья посмотрел на побелевшего писателя с побагровевшими на шее пятнами, и на долю секунды поморщил нос от усиливающегося запаха тяжело больного. Спустя ещё шесть страниц он снова бросил беглый взор на впавшего в беспамятство Винина, взял его за голову цепкими пальцами и поднял серое лицо на себя, продолжая молитву. Пустой взгляд глаз цвета чёрного разлагающегося трупа превращался в бездонные дыры, по впалым щекам поползли прозрачные змеи – слёзы. Родион молчаливо наблюдал за консьюасором и писателем, словно ставшего куклой в руках мастера.
– Es ist schlimm… (нем.: Плохо дело...) – прошипел Перри Бак. – Плохо всё, плохо! Сейтшас он нас не слышит: уснул… Ой, как нехорошо!
– Да вы объясните, что плохо?! – вскипел музыкант.
– Не спасти его, сынок, не спасти.
– Хватит говорить загадками! От чего не спасти?
Консьюасор больше ничего не сказал, достал другую книгу, пролистал до середины, глазами пробежался по рукописному тексту, вновь взял Винина за голову и начал другую молитву, делая резкую запинку через слово:

Не волнуйте, Дьявол, душу,
Что посмела оступиться!
Не терзайте её в стужу,
Не давайте бесам злиться!
Пусть пройдут его страданья,
Что набили сердце ядом!
Пусть воскреснет из молчанья!
Усмирите гнев обрядом!
Память добрая останься,
Память злая прочь иди!
Сын мой, ты не забывайся
И вечность встретишь на пути...

После завершения молебеня, Винин ничего не помнил, кроме «расслабляющего чувства свободы». Перри на это сравнение опечаленно мотнул головой, вызвав у Родиона ещё большую тревогу.
Выйдя на улицу, он спросил у писателя:
– Модест, у тебя всё хорошо?
– Да… – с ноткой неуверенности смущённо ответил Винин. – Почему ты спрашиваешь?
– Ты выглядел расстроенным.
– Я? Я не расстроен, я немного устал.
– Точно?
– Точно…
Родион скривил фальшивую улыбку:
– Тогда тебе надо хорошенько отдохнуть!
– Наверное…
Винин айкнул, случайно прикусив себе язык, и высунул его. Потерявший живой розовый цвет, его язык обрёл фиолетовые оттенки и слегка опух. Родион вспомнил когда-то давно увиденный им старый труп и фиолетовый язык, мелькавший между пожелтевшими зубами. Он поморщился, выбросив из мыслей нелицеприятные картины.
– Не сильно прикусил?
– Нет, не сильно…
Они вернулись обратно к забегаловке, обнялись на прощание и разошлись по разным сторонам.