Глава 3.6. Обмануть себя (Глава 21)

Даменсток, 19 января, 1045 год
Время 00:04

Записки Модеста Винина

Прошёл Новый год, который со мной отпраздновали Родион, Уайт и родители. Родион с Уайтом пришли совершенно неожиданно. На следующий день пришла Настя. Ничего не помню…

На этом записка обрывалась, потому Рефлекто рассказал от себя, как они встретили праздник. По его словам, Винин выглядел счастливым, но встревоженным, от любых вопросов о здоровье уклонялся. Во время рассказа следователь звучал подавленно.
– В одиннадцать часов мы сели за стол, включили телевизор и слушали музыку. Через полчаса началось поздравление от правителя и Создателя, затем раздался гимн и звон колоколов. Мы выпили по бокалу шампанского и ещё долго обсуждали планы на следующий год…
Он замолк, достал другую записку и вслух прочёл её.

Уже двенадцать ночи, а меня опять мучает бессонница.
День сегодня был хороший: Скотос и Лука не мучили, отобедал с Родионом, встретился с Энгелем, поговорил по телефону с мамой, увиделся с Агатой и случайно встретил на улице Вею с Лазарем. Родион немного приболел. Я предложил ему несколько лекарств. О чём беседовали, не помню, но помню его улыбку и смех. Люблю, когда кто-то улыбается и радуется, даже самому хочется порадоваться…
Энгель рассказал про свои дела с Герой. Его чувства оказались взаимными, о чём он с гордостью поделился со мной. Рассказывал, как они гуляют по парку, как она ему позирует для картин. Всегда знал, что они будут счастливы. Энгель хороший, он заслуживает любви. Уверен, что у него всё будет хорошо.
Вея и Лазарь, оказалось, совсем недавно признались друг другу в любви, что меня сильно удивило. Удивился потому, что думал, что они давно были вместе, но на самом деле до сего момента они были лишь друзьями. Необычайно рад, что они вместе.
Агата тоже нашла себе вторую половинку, однако совсем ничего о нём не рассказала. Хотя сомневаюсь, что это «он», ибо порой она говорила о своей любви «она». Наверно боялась, что я враждебно к этому отнесусь, но мне, честно, совершенно всё равно, кем будет её вторая половинка; главное, чтоб она была радостна и её не обижали.
Мама рассказывала, как гостила у подруг. Когда ещё была жива бабушка, она редко к кому ходила, ибо бабушка не пускала её. Мама была очень рада, судя по голосу. Также говорила, что отец, когда спит, очень мило кладёт руку ей на плечо и что-то бормочет. После примирения они словно вновь влюбились друг в друга: мама даже помолодела. Помню, как недавно помогал маме собраться на свидание. Она сильно смущалась…

Гудели часы.
Винин, вздрогнув, сломал ручку напополам и отбросил её в сторону. Его серое лицо изуродовала ярость: тонкие брови почти сомкнулись в переносице, в тусклых глазах засверкала тьма. Слепая ненависть заполонила всю его грудь, обвилась петлёй вокруг шеи и душила. Да, именно ненависть завладела его разумом, но не такая, к которой он привык: он ненавидел не себя, а всё вокруг. Он ненавидел покойную бабушку за её обидные слова, ненавидел отца за то, что тот бросил его ребёнком и променял на любовниц, ненавидел всех своих знакомых и друзей, которые никогда не интересовались, как у него дела, хотя он постоянно интересовался их делами и помогал, если в этом была необходимость. Он был готов сжечь весь мир одним щелчком, истребить всё живое, растерзать, изуродовать!..
Нервно сжимая кулаки, он встал из-за стола, прихватил с собой пустую кружку и ушёл на кухню, где налил себе кошмарно крепкое кофе. В помутнённом разуме щёлкнула страшная мысль: а не убить ли ему кого-нибудь? В чём проблема взять нож, топор или кирпич и избить кого-нибудь на улице в тёмном переулке? В чём проблема постучаться к одинокой соседке, спрятав нож за пазухой, и, когда она отвернётся, пырнуть её в спину? Он может кого-то пристрелить из револьвера и насладиться кровавым фонтаном, для работы на практике изучить внутреннее строение человека или от скуки потрошить мёртвое тело! Он даже может попробовать человеческие потроха и мышцы, чтоб узнать, какой у них вкус! Может запросто сокрыть улики, надеть перчатки, обустроить себе железное алиби, подставить кого-то, ведь это несложно!
Винин стукнул кружкой по столу и страшно захохотал, но, увидев своё отражение в зеркале, замер. Почти чёрные круги под глазами обрели красноватый оттенок, волосы безобразными колтунами торчали во все стороны. Нет, это был не он! Этот злой силуэт в темноте, освещённый одной настольной лампой, не мог быть им! Винин подошёл к зеркалу почти вплотную, не сводя испуганного взгляда с очерствелого лица. Его руки дрожали, сердце бешено металось в грудной клетке. Часы ускорили свой ход.

Я долго смотрел на своё отвратительное лицо. Эти злые глаза, эта голова, в которой зарождались самые ужасные мысли, – абсолютно всё во мне мерзко! Я от страха ударил кулаком по зеркалу, но нисколько не повредил его, только посадил себе синяк на костяшках.
Желание вершить страшные преступления исчезло, как и ненависть ко всем, и я возненавидел самого себя. Нет, я ненавидел себя не из жалости, не из желания услышать слова, что я «не должен себя ненавидеть, что я хороший человек», нет… Я прекрасно понимаю, что я никакой не хороший человек и больше никто меня не переубедит в этом! Я сам пытался себя переубедить, обмануть, но какой толк в самообмане? Да никакого! Моя роль была предрешена ещё до моего зарождения и эта роль эгоиста, злодея, однако я не пошёл по этому пути вслепую, как подразумевалось. Я учился быть добрым, я желал быть добрым и хорошим человеком, искренне желал! Не скрою, что до сих пор мечтаю об этом и, как бы смешно не звучало, надеюсь, что моя «гниль» исчезнет навсегда, но нет: «гниль» меня не покинет, она будет расти со мной. Я заметил, что становлюсь эгоистом, что я есть эгоист, а я никогда не хотел быть плохим… Я правда пытаюсь искренне радоваться за друзей, быть хорошим собеседником, даже скорее слушателем, учусь помогать и поддерживать других, однако это всё образно, это всё внешне! Внутренне я завидовал чужому счастью, когда делал добро, ждал чего-то взамен, когда поддерживал, мечтал, что меня тоже поддержат или выслушают…
В детстве мне всегда говорили, что быть по-настоящему добрым – это творить добро, не ожидая чего-то в ответ. Мама, бабушка, все говорили, что быть добрым – это самое лучшее, что есть в жизни, это эталон хорошего человека! И я стремился быть «эталоном», быть «примером», но я только внешне хороший, а чтоб быть «по-настоящему» хорошим, я должен быть добрым и внутри!
Бабушка была права, когда называла меня эгоистом и манипулятором. Она всегда была права, что я вырасту именно таким, каким был мой отец. Даже отец исправился, а я, наоборот, становлюсь хуже…
Как бы мне не хотелось поменять себя, я не смогу. Мне остаётся лишь принять свою истинную сущность, обнять её и слиться с ней, стать злым, отвратительным, начать причинять всем вокруг страдания. Да разве я смогу быть плохим? Нет, никогда! Я буду творить зло, мучаясь от совести и голоса разума, а если продолжу пытаться быть добрым, то меня полностью истязает «гниль»! Что там, что там меня ждут одни страдания и ненависть к самому себе! Господи, я так устал от самого себя! Меня окружают хорошие люди, истинно-хорошие, а я один отвратителен! И что за ужасные мысли у меня возникают?..

Справа зашипел отвратительно-привычный хрип:
– Прими себя таким, какой ты есть! Будь злым, стань эгоистом окончательно! Но лучше уж тебе умереть, ибо нельзя плохим людям жить! А мысли, мысли какие у тебя страшные! Ты, изверг, никогда не станешь добрым человеком, никогда!
– Никогда…

Да, признаю, я – самый настоящий эгоист. Даже сейчас, когда пишу о своих проблемах, я являюсь эгоистом, ибо слишком много думаю о себе. Я надеялся на помощь, но сам мало что сделал, чтоб самому себе помочь и… Разве мне нужна помощь? Посуди сам, Модест, разве у тебя всё плохо? У тебя всё замечательно, так о какой помощи ты говоришь? Разве просить помощи не эгоистично? Нет, любой человек может попросить помощи, но только не ты, Модест. Прося помощи, ты всегда лишь приносил страдания и мучения родным людям: они не могли тебе ничем помочь, хоть и пытались. Они хотели плакать, они не знали, что с тобой делать, ведь ты самый настоящий эгоист. Ничего тебе уже не поможет, Модест. Прекрати надеяться на что-то и тогда ты получишь то, чего искренне ждал, но… но, как всегда, будет поздно. Ты не ощутишь радости свободы. Тебе никогда нельзя надеяться, ведь от этого только хуже… Ты это понимаешь, так почему продолжаешь тешить себя пустыми надеждами? Тебе нравится страдать?

С верхней полки выпал скомканный лист, отскочил от стола и приземлился у подножия стола. Винин с простодушием посмотрел на пол, взял кулёк, раскрыл его, но сразу же скомкал обратно и бросил в первый попавшийся ящик. Это была предсмертная записка.

Я больше не хочу никого обременять. Какой смысл кому-либо говорить о «них», когда меня всё равно понимают искажённо? Я пытался с кем-то поделиться своей бедой, рассказывал, однако в ответ получал лишь просьбы перестать говорить намёками или вычурными словами, хоть я и старался говорить прямо и понятно. Меня перебивали, не давали досказать всей сути, понимали превратно, говорили, что я всех обвиняю и вечно обижаюсь, чем подтверждали догадки о том, что они полностью пропускали мимо ушей мои слова о том, что кроме себя я больше никого обвинять не умею и никогда не обижаюсь. Да и какой смысл в обидах? Обидчивый человек сам себя утомляет этими разгрызающими чувствами, а разве мне это надо? Я сам обидчивых людей не люблю и обвинять кого-либо у меня язык не повернётся. Кроме себя я никого и никогда обвинить не сумею.
Конечно, чего уж скрывать: я душевно хотел, чтоб кто-то приметил мои слова и возразил, что обвинять себя – плохо, но никто не обращал на это никакого внимания. Я жалкий человек, ничтожный, и я знаю это. Зачем я жду того, чтоб меня пожалели? Потому что самого себя не умею жалеть, а умею лишь обвинить и стыдить. И я жду, когда мне скажут, что я – хороший человек, что мне не стоит себя винить, и скажут это намёка. Если я скажу прямо, что хочу, чтоб меня пожалели, то нужного эффекта не будет и мне станет стыдно, что меня жалеют. Но, к сожалению, никто меня не жалел. Или?.. Нет, мне говорят… Я не знаю. Я не помню.
Признаю, что делаю добро с некоторой надеждой на то, что ко мне будут так же добры, выслушиваю людей потому, что мне больно, когда кому-то плохо и грустно, но и (частично) оттого, что хочу, чтоб меня выслушали. Слышал, что когда человек делает что-то для других, то душевно желает, чтоб точно такое же сделали и для него. Согласен с этим и с печалью, стыдом признаю, что я такой. И тут, как видно, я надеюсь, и надежды мои чахнут… Стало быть, мне остаётся перестать верить во что-либо, – тогда всё, чего я желал раньше, сбудется. Досадно.
Я перестал говорить и открываться. Я… зачем? Что я делаю? Что со мной?..

Часы, не переставая, бежали и выли. Кофе остыло.

Я твёрдо решил обмануть самого себя. Скотос, Лука… я их обману. Я себя обману. Но я оттягиваю этот момент, ибо боюсь. Хочу ещё подождать. Наверное, я сорвусь и погружусь в помутнение. Тем же и лучше… Нет. Мне страшно. Пожалуйста, помогите мне. Я не хочу помутнения, я не хочу…
Кастрюлю купил. Надо заточить нож, настроить плиту и сделать её мощнее. Стоит подумать о сковороде и масле, хотя мой план будет… (прочерк)
Не пишу здесь своего плана, чтоб не раскрыть перед самим собой все карты. Всё должно пройти так, как я задумал…
Я не хочу этого.