Эпилог (Глава 26)

Второго апреля в полвосьмого утра Родиона, или следователя Рефлекто, неожиданно вызвали расследовать дело. Ему без комментариев всучили адрес и приказали разобраться с поднявшейся шумихой. Данный начальством адрес сильно смутил следователя, и он сразу бросился разбираться с произошедшим: вместе с криминалистом Шестерёнкой и судмедэкспертом Пеппер Баком он за полчаса добрался до дома Винина, поднялся на четвёртый этаж и ещё с полуразрушенного порога услышал отвратительную вонь жареного мяса. Зайдя внутрь квартиры, он застыл на месте.
На окрашенной тёмной кровью и переполненной полицейскими, выломавших заколоченную дверь, кухне лежал закрытый чёрной тканью труп. Сняв траурную вуаль с изуродованного тела, Рефлекто стало ужасно дурно: у него закружилась голова, а к горлу припала тошнота. Он чуть не упал в обморок, но пересилил себя и тряхнул головой. Под маской потускневшее лицо покрыл холодный пот.
Криминалист Шестерёнка тем временем преспокойно осматривала квартиру в поисках следов и улик, фотографировала каждый угол, предполагая, что было совершено жестокое убийство, а опер Лис, мыслящий невероятно фантастично, считал, что дело пахнет керосином и лежащий перед ними труп – обезумевший хозяин квартиры, совершивший страшное самоубийство. Когда судмедэксперт Бак взялся за осмотр тела, Рефлекто вышел в коридор. Лис принёс ему воды вместе с вердиктом эксперта: это было самоубийство.
Позже к дому подъехала машина. Из салона вышло важное лицо, передавшее от начальства слова, что это дело должно остаться засекреченным и ни одна живая душа не должна узнать об этой смерти.
Последующие утомительные часы прошли за допросом любопытных соседей. Старушка, жившая напротив, рассказала, что услышала какой-то демонический крик в час ночи, испугалась и вызвала полицию; другие подтвердили её слова. Всех поблагодарили за сотрудничество, но, как бы те ни умоляли и не пытались просунуть нос в кошмарную квартиру, им не сказали о страшном преступлении.
Тело увезли на вскрытие. Позже Пеппер вызвал своего старшего брата – консьюасора Перри, чтобы показать ему продолговатый шрам, темнеющий на груди трупа. Перри, зайдя в кабинет, поморщил от отвратительного запаха нос и тотчас опешил, узнав запах болезни, смешанный с трупным гниением. Он проскользнул к телу на столе и долго в панихидном молчании смотрел на месиво, в которое превратилось ранее улыбающееся бледное доброе лицо.
– Что скажешь? – поинтересовался Пеппер. Нахмуренный консьюасор судорожно вздохнул.
– Это писатель Модест Винин.
– Ага… А шрам? Что про него можешь сказать?
– А шо сказать? Сатана.
– Что?
– Он заклютшил контракт с Сатаной. Больше и сказать нетшего.
На следующий день выпал обыск квартиры. Рефлекто, узнав, что умершим всё-таки оказался Модест, долго держал траурную паузу, трясущейся ладонью провёл по пластмассовой щеке и сухо отрезал:
– Понятно.
Во время обыска он собрал в кучу записки покойного Винина и прочие бумаги, которые отыскал в комнатах. Вернувшись вечером домой, не поужинав, он сел за письменный стол, разложил документы, записки, рукописи и кульки бумаг перед собой и с головой ушёл в работу. Вся ночь его прошла за чтением и детальным разбором жизни умершего: он медленно, но верно восстанавливал хронологию событий, налив себе стакан водки, и, когда ему становилось до тряски плохо, пил по глотку, обжигая горло. Если бы не алкоголь, он бы сошёл с ума, но держался до конца и только потирал переносицу от нервов.
За бумагами прошло четыре бессонных одиноких ночи.
Обычно на дню Рефлекто одновременно вёл по несколько дел, однако в этот раз он мучился с одним, но морально тяжёлым для него. Почти всё время расследований он проводил в кабинете, запершись ото всех, а в этот раз он постоянно выходил с Лисом вести следствие и допросы. Выстроив список имён с адресами, следователь решил пойти по порядку и навестить каждого. Начал он с Аркадия Либидина.
Ранним утром седьмого апреля, когда публичный дом «Асмодей» наслаждался сладким сном, следователь с опером постучались в кабинет Либидина, находившимся в подвале. Ответа не последовало. Они постучались ещё раз, но снова ничего.
Рефлекто, переглянувшись с Лисом, взялся за ручку двери, – та с лёгкостью поддалась и, тихо скрипнув, открылась сама.
Либидин полулежал в кресле, свесив руку через подлокотник. Голова его, простреленная насквозь, склонилась к свешанной руке, прижавшись скулой к плечу. Под столом лежал револьвер; дверь с внутренней стороны была украшена кусочками склизкого мозга и брызгами крови; на столе лежала раскрытая книга – «Бес» Винина. Приоткрытые синие губы, распахнутые пепельные глаза с большими зрачками, что пристально смотрели на ужаснувшихся гостей, – всё это навсегда застыло на белом лице. Жизнь покинула развалившееся в кресле тело, застрявшее в мелкой мрачной комнатушке с треснутыми стенами, паутиной по углам и горами старых книг.
Рефлекто при виде этой картины тяжело вздохнул, незаметно от Лиса приподнял маску и протёр слезящиеся от усталости глаза.
Вечером, когда до его кабинета дошла ещё одна кошмарная новость, он сел у стены на корточки, закрыл лицо руками и едва сдерживал крик, рвущийся из глубин сердца. Ему передали, что труп Винина был украден, а вместо него лежала визитка, подписанная «Vиктория» и с цифрой четыре на обратной стороне.
Восьмого апреля в скандально известной газете «Белладонна» появилось объявление о пропаже Модеста Винина, но не тела, а именно человека. Говорилось, что «третьего апреля из своей квартиры пропал известный писатель. Приметы: длинные тёмные волосы, родинка на нижней губе, опущенные веки, большие синяки под глазами и бледная кожа. Кто видел или знает, где он находится, просим позвонить по такому-то номеру».
Спустя пару часов после выхода объявления в свет в полицейское отделение поступил звонок от мужчины, представившимся Федотом. Вскоре на допрос пришла черноволосая рыдающая женщина со своим новым супругом и представилась Лизаветой. Она всё время шмыгала опухшим красным носом, лихорадочно вздыхала и тряслась. Успокоившись, она рассказала историю о том, как Винин спас ей жизнь, однако не договорила и разразилась ещё большими рыданиями. Ничего по делу сказать она не смогла. Позже Федот пояснил, что его супруга чуть не сошла с ума, когда увидела объявление о пропаже, и слёзно умоляла его позвонить в полицию.
Уходя, Лизавета с отчаянной мольбой попросила скорее отыскать Винина и, когда его отыщут, передать ему от неё письмо, ибо в день её спасения она не сказала ему ни слова благодарности. Рефлекто пообещал, что они найдут писателя, с печалью рассматривая помятое письмо в своих руках.
Дома он раскрыл конверт, прочёл письмо, написанное неровным почерком, и уже не смог сдержать слёз. Почему-то его до глубины души тронули умилительные строки благодарности и извинения за то, что писатель не получил письма раньше. Разгладив послание, Родион убрал его к запискам Винина.
Через день в участок явились господин Веринин с внучкой Аделиной и Арсений Везучев. Дедушка горько вздыхал, пока рассказывал про свою беседу в парке с писателем, а Аделина добавила, что после их первой встречи она часто выходила в парк с надеждой встретить Винина, однако не встретила. Везучев впопыхах ворвался в отделение, требовал поговорить со следователем и в бреду повторял, как Винин спас его семью, уберёг его от ошибки и повторял что-то про билет. Когда он угомонился, Рефлекто попросил его повторно рассказать свою историю.
Дождливым вечером того же дня в участок грозной траурной тенью пришёл Тихон Винин. Подолы его вымокшего плаща оставляли за собой мокрую тропинку небесных слёз; мокрые пряди тёмных волос нитями украсили его горячий лоб и бледные щёки.
Тихон рухнул на стул, исподлобья смотря на следователя потухшими глазами, и после продолжительного молчания выпалил:
– Моя жена ни о чём не знает.
– Вы ещё не говорили о пропаже вашего сына своей супруге?
– Не говорил и не скажу, пока вы не отыщите моего сына, – он сгорбился над столом и сжал ладонь в кулак. – Когда он пропал?
– Второго апреля.
– Второго апреля? Вы хотите сказать, что мой сын пропал ещё неделю назад?
– Его видели в последний раз неделю назад.
– Тогда почему объявление о пропаже появилось только сегодня утром?
Рефлекто пожал плечами. Он не знал, что ему ответить на этот вопрос и как солгать, чтобы это звучало правдоподобно.
Тихон что-то гневно прорычал и, не выдержав, уткнулся лицом в стол и горько зарыдал. Следователь протянул ему бумажные платки, отведя взгляд; ему было тяжело смотреть на чужие слёзы.
– Господи, жизнь только наладилась! – хрипел Винин сквозь рыдания. – Мы ведь только вчера хотели навестить его, приготовить пирог и сделать сюрприз, а сейчас!..
– Господин Винин, прошу вас, успокойтесь…
– Вы просите невозможное! Я с самого утра не знаю, куда мне деться и что делать! Как мне успокоиться, когда я не знаю, куда пропал мой сын?! Как мне не думать о риске того, что мой сын может трупом лежать где-то в земле?! Как мне сохранять хладнокровие перед Кирой, когда я знаю правду, а она – нет?..
– Вам следовало рассказать ей о пропаже.
– Нет! Умоляю вас, только ничего не говорите Кире!
– Но…
– Прошу вас, умоляю! Если надо, я могу заплатить за ваше молчание, могу сделать всё, что пожелаете, только не говорите ей!
– Денег мне не надо, а ваша жена рано или поздно узнает о пропаже вашего сына либо из газет, либо ей об этом сообщат.
– Нет, не узнает, не сообщат! Прошу вас, молчите, пока Модест не найден, молчите! Я не вынесу, если увижу хотя бы слезинку на её щеке! Поймите же меня и войдите в моё положение!
–… хорошо. Мы ничего не скажем вашей жене и будем поддерживать связь с вами. Если появится новая информация, мы вам сразу же об этом сообщим.
Повисла траурная тишина. Рефлекто барабанил пальцами по коленке, а Тихон сидел, закрыв лицо ладонью. На столе столпились комья мокрых бумажных платков.
– А его кудрявый друг… Он знает о том, что Модест пропал?
– Нет, с ним мы ещё не говорили. Сейчас он в отъезде и ещё не в курсе последних событий.
– Ясно…

–… вот так и прошло восьмое апреля. С утра узнал о тех трёх встречах, когда Винин спас жизни незнакомцам. После Веринина и Везучева в отделение приходили ещё Нестор Обжоров и Николай Тьюддин, но дельного они ничего не сказали, да и не сказали бы: никто ведь не знает, что Винин на самом деле мёртв. Его отец ещё долго сидел у меня в кабинете и рыдал и перед уходом ещё раз попросил умолчать об исчезновении его жене.
Поднявшись на четвёртый этаж, Рефлекто и Дантесс подошли к сорок четвёртой квартире – квартире, где раньше жил Винин. Следователь открыл дверь (полицейским, выломавшим дверь, пришлось вызвать мастера по установке дверей), пропустил лейтенанта вперёд и зашёл за ним.
В квартире стоял могильный мороз, хотя окна и не открывали со смерти писателя. Лампы слабо осветили запылившиеся комнаты, издающих резкий запашок тления. На белых стенах, потолке и паркете остались слабые следы частично впитавшейся крови. Стрелки всех часов застыли на «23:44» – в час, когда остановилось сердце мучительно умершего. Стулья, стол и прочие вещи остались там же, где и находились в день смерти, – всё выглядело брошенным, одиноким.
Дантесс с любопытством обошёл всю квартиру, даже заглянул в потаённую комнату и с изумлением заметил:
– Странно! Абсолютно все часы показывают одиннадцать сорок четыре… Как такое могло произойти?
– Мы сами без понятия.
– Без четверти двенадцать… В это время Винин умер, да?
– Да.
– М-м-м, чувствую аромат мистики!
Он подошёл к плите и провёл по ней рукой.
– А на этой плите он?..
– Сварился заживо.
– Н-да… Эх, парень, неправильно ты суп приготовил! – ощутив на себе осуждающий взгляд, Дантесс прыснул в кулак. – Ладно-ладно, больше не буду шутить.
– Знаешь, если бы Модест услышал твои «анекдоты», то наверняка посмеялся… Он был тем ещё любителем чернухи.
– Да? Эх, жаль, что мы не познакомились! – мужчина встал на то место, где бился в агонии писатель. – Боюсь представить, как здесь воняло… А фотографии тела есть?
– Есть, но видеть тебе их необязательно.
– Почему? Мне очень любопытно…
– «У Преисподней задержались любопытные и пожалели об этом». Слышал такую фразу? Нет? Вот и помалкивай. А если на труп хочешь посмотреть, то скажу сразу, что выглядит он страшно. Я хоть и постоянно вижу мёртвые тела, но этот случай… До сих пор страшно осознавать, что умерший две недели назад жил, шутил и общался со мной, а сейчас бездыханно лежит где-то там…
Рефлекто с покалывающим в сердце раздражением сложил руки за спину. Дантессу стало очень неудобно за своё простодушие.
– Ну чего ты, Родя?
– Почему ты называешь меня Родей?
– Родион звучит интересно. Почему ты Модесту не представился настоящим именем? И Родион, Рефлекто… Тебе нравятся прозвища на «Р», да?
– Данте, если ты сейчас же не прекратишь задавать вопросы, я… – он запнулся на полуслове, заметив сложенный листок в руках лейтенанта. – Что это у тебя?
– Это? Да записка какая-то. Она лежала в телефонной книжке.
Следователь отнял у него листок и бегло прошёлся по тексту. Он узнал почерк, – записку написал Винин дрожащей от нервов рукой.

«Уайт, Родион, Настя… Я пишу, пока нахожусь в сознании и ещё окончательно не впал в беспамятство. Скоро я совсем сойду с ума, – я это чувствую и хочу перед вами извиниться. Я не смогу больше с вами встретиться, не смогу с вами поговорить. Мне жаль, что так выходит. Я сам себя запер и не могу выбраться. У меня нет никаких лекарств, бинтов или аптечки. Еды нет и сил нет. Руки сильно болят от ран. Думаю я безобразно.
Простите меня, что не выполню всех обещаний. Родион, позаботься о моей матери, Насте (хотя вы и не знакомы) и Уайте, пожалуйста.
Модест».

Прочитав записку до конца, Рефлекто провёл ладонью по пластмассовой щеке. Дантесс смотрел на него с сожалением, ибо никогда не видел следователя в настолько разбитом состоянии.
– Знаешь, Данте, – зазвучал тихий хриплый голос, – я читал отрывок из его книги, и мне очень понравилась одна цитата. Она звучала так: «Что бы ни было, мы должны оставаться людьми и стараться сохранить в себе милосердие, доброту и внимательность к окружающим существам. Даже если все вокруг меня утратили человечность, я буду тем, кто попытается её сохранить»… У него вполне получалось, я думаю. Хороший был человек, только не выдержал…
Дантесс решил перевести тему:
– У меня появился один вопрос… А почему его объявили пропавшим без вести, если он мёртв?
– Чтобы не сообщать о его смерти.
– Зачем? Вы ведь знаете, что он официально мёртв, так смысл объявлять его в розыск?
– Никто не должен узнать о его самоубийстве. Если мы объявим о его смерти, журналисты «Белладонны» наверняка прознают про исчезновение тела, а нам этого не надо. Мы объявили его пропавшим без вести, зная, что его никто никогда не найдёт, а, значит, и тело тоже. Его похоронят образно.
– До сих пор не понимаю, зачем всё так запутанно.
– Здесь не всё так чисто. Начальство и сам Создатель приказали держать это дело в тайне, ибо ранее уже были истории с кражей трупов и появлением визитки, однако я, как и ты, подробностей не знаю, кроме того, что эти дела связаны и шифруются под именем «Виктория».
– «Виктория»? Я что-то слышал про это от Сыщкова.
– Именно. И я, как появится свободная минутка, хочу назначить встречу господину Сыщкову. Он расследовал те кражи трупов, но все эти дела держатся в строжайшем секрете. «Виктория», вроде, пока заморожена и боюсь, что её придётся «разморозить».
– Это-то ясно, но, всё-таки, зачем вам мучиться с объявлениями о пропаже?
– Мне почём знать? Таков был указ от Создателя.
– Странно.
Коллеги ещё полчаса бродили по квартире Винина, пока следователю не стало дурно. Рефлекто попросил Дантесса подождать его снаружи, сказав, что ему надо что-то доделать, и скрылся в потаённой комнате. Лейтенант вышел в коридор и тут же встретился лицом к лицу с хмурым молодым человеком.
Пришедший с удивлением посмотрел на него и, переводя взгляд от двери на полицейского, спросил:
– А вы кто?
– Для начала кто ты сам таков?
– Энгель Черникский.
Услышав имя бывшего друга Винина, Дантесс, не изменившись в лице, решил подурачиться:
– Впервые слышу! Что вас привело сюда?
– Это у меня к вам вопрос: что вы здесь делаете?
– Я? Я здесь живу.
Энгель ошеломлённо уставился на него.
– Что? Разве здесь не живет Модест Винин?
– Кто-кто? Нет, здесь живу я вот уже десять лет!
Дурачился он недолго; Рефлекто вышел к ним и сразу влез в беседу:
– Господин Черникский, прошу простить моего коллегу за глупые и неуместные шутки. Я следователь Рефлекто, а это…
– Лейтенант Айа, – представился Дантесс.
– Следователь? Вы вышли из квартиры Модеста Винина, да? Что вы там делали?
– Осматривался.
– Зачем? Где он сам?..
– А вы не в курсе? Модест Винин уже как пару дней считается пропавшим без вести, – с этими словами Рефлекто вытащил из кармана дублёнки сложенный в трубочку номер «Белладонны» и продемонстрировал страницу, где сообщалось о пропавшем без вести.
Хмурое лицо художника исказил шок.
– Понятно… Но вы его ищите? Вы же его найдёте?
У Дантесса дрогнуло сердце: ему стало безумно жаль молодого человека. Он с сочувствием поднял глаза на Энгеля, понимая, что он не узнает всей ужасающей правды. Да, лейтенант мог бы ответить, что его друга найдут, и уверить, что всё будет хорошо, но становится невыносимо трудно поддерживать, когда знаешь, что все произнесённые слова – пустышка, полная бесполезной надежды. Модест Винин мёртв, его больше никогда не увидят живым, и никто не узнает, как страшно оборвалась его жизнь.
Рефлекто ответил Черникскому что-то наподобие: «Не переживайте, мы найдём вашего друга» и выпроводил его из коридора. Дантесс шёл позади них с мрачным настроением.
Остановившись в проёме, следователь вспомнил, что не запер квартиру, попросил лейтенанта проводить художника, вернулся назад и по возвращению к квартире повторно прошёлся по нежилым комнатам. Всё было на месте, и он выдохнул с облегчением.
Рефлекто запер дверь на ключ, когда его слуха коснулся едкий смешок. Он опасливо обернулся и вгляделся во тьму углов и закрытых дверей других квартир, но не нашёл источника смешка. Ещё некоторое время он тщетно пытался разглядеть кого-то или услышать ещё что-то, однако вскоре махнул рукой, посчитав, что ему послышалось, поправил маску и ушёл прочь.