Оловянное кольцо.

Судьба в печали душу обернув,
Навеки обрекла его на муки.
Он смерти в пустоту взглянув,
Ко свету не желает тянуть руки.
Алхид.


Глава 1

Донёсшийся протяжный гудок приближающегося паровоза заставил человека вздрогнуть и тут же осознать, что находится он в самом центре железнодорожного тоннеля, из которого не видно выхода. От одной лишь мысли быть раздавленным тяжёлой махиной, его сердце начало быстро распадаться на мизерные осколки и распалось бы в пыль.
– Проснись! – Спасительный женский голос, проникнув в глубины подсознания, разбудил спящего мужчину. – Ярослав, проснись! Скоро рассвет!
Открыв глаза, он увидел под закоптелой потолочной балкой со скрипом качающуюся на ржавом гвозде керосиновую лампу, которая тусклым светом освещала то одну, то другую бревенчатые стены комнаты. На массивном дубовом столе у красного окна стояла чашка со свежезаваренным в ней травяным чаем. Из неё шёл пар, наполнивший воздух в избе пряным запахом чабреца и медовым ароматом зверобоя.
«То было сном. Виденьем, не иначе», – сказал себе мужчина после продолжительного молчания и, облегчённо выдохнув, поднялся с постели. Неловко переступая ногами по скрипучим половицам, он прямиком направился к глиняному умывальнику, висевшему у печи над лоханью. Прохладная вода тотчас избавила его от тлетворного действия спутанного сознания и придала свежесть силам. Ярослав привычно, как делал это всяким утром, справа от окна до стола в левом углу оглядел комнату и, не обнаружив в ней жены, спросил себя: «где Катя?» И в ту же секунду ощутил на уголках губ ядовитый привкус горечи, оставшийся напоминанием о вчерашней ссоре.
– Всё тоже, – огорчённо протянул он, опустив голову, и глубоко выдохнул. – Снова поругались. Как же. Помню.
Мужчина догадывался, что супруга его, вероятнее всего, стоит теперь под широкими лапами ели, выросшей у края лощины позади дома. Ведь место это было её любимым. Он решил сейчас же, не мешкая, облегчить душу, объясниться с Катей, примириться с ней. Но, решительно намереваясь выйти из избы вдруг словно парализованный, замер у порога. «Нет, – приказал ему остановиться внутренний голос, – Не ходи. Она не меньше твоего виновна в ссоре». Ярославу тут же вспомнились обидные слова, которыми так больно уколола его Катя.
Светловолосая женщина, одетая в лёгкий сарафан без душегреи, уже успевшая озябнуть от утренней прохлады, вдруг вспыхнула жаром, увидав за плотной стеной утренних сумерек чуть видимую глазом крепкую фигуру мужа, остановившуюся у колодца. Кате так сильно захотелось помириться с ним, но она, отчего-то опустив низко голову и вжавшись спиной в шершавый ствол дерева, решила повременить, заставив себя неотрывно смотреть на листик вяза, чудом оказавшийся среди упавших с ели иголок. «Пусть помучается, – шептал ей обиженный голос, – Пусть пострадает».
Мужчина умышленно, не торопясь, подпихнул в порты исподнее бельё, подтянул опояску, поправил картуз и, повесив на плечо косу, решил не мешкать боле. Поворотился к лесу и быстрым шагом скрылся за ровным строем молодых берёзок. Любящие глаза Кати, дрогнув веками, тут же заблестели крупными слезинками. «Нужно было остановить его, – стала упрекать себя женщина. – Нужно было бежать за ним, а догнав, обнять и извиниться. Он бы простил меня, ведь я уже простила его».
Ярослав с потяжелевшим сердцем удалялся от дома по краю густой рощицы, уползающей за поворот, сопутствуя которой торопилась прозрачная речка, заботливо укрытая дымкой сизого тумана. Он не замечал деревьев и птиц, начавших игриво распеваться в ветках, не слышал журчания воды, рассыпающейся о коренья и камни, не глядел на небо в ожидании зари. Он будто не жил больше, но в то же время продолжал идти и тяготиться мыслями.
Совесть мучила его, заставляла непрестанно оглядываться и представлять ужасные картины вчерашней ссоры. «Мне должно вернуться домой и попросить прощения у Кати, – сказал он самому себе, но, вспомнив о важности сенокоса, с сожалением добавил: но заря. Ведь так близка она, так близок рассвет. Нет. Я не могу лишить нас этого утра. Не могу».
На опушке вздыбившейся рощи Ярослав остановился над краем расплывшихся до горизонта сочных лугов, поражённый красотой зари, вспыхнувшей яркими красками на бескрайней простыне небосвода. Так красив был свет, так силён, так быстр. Так много тепла излучало солнце, начавшее своё величественное восхождение к зениту. Так много жизни было в этом мгновении. Так много надежд на будущее.
– Спасибо, матушка, – поблагодарил он солнце, перебросив косу с одного плеча на другое. – Солнцеворот в этом году благополучный! Стало быть, не помрём от голода! Живы будем! А я уж не подведу! Я не подведу!
Но не помогала тяжёлая работа. Не отвлекала от тягостных дум, да и сама собой не ладилась. Не в силах был Ярослав отогнать гнетущие мысли, как не в силах человек, принуждённый находиться у водоёма в жаркий день, избавиться от оводов назойливых. Как бы быстро не махал он руками, сколько бы не кричал на насекомых, а они как грызли ему кожу, так и продолжать грызть будут. Нестерпимо совестно стало мужу, поссорившемуся с женой своей, оставаться наедине с самим собой, горько и гадко. Не знал он того, что простая размолвка может привести к таким страданиям, какие испытывает лишь раскаявшийся убийца, прикованный цепями к дереву, чьё чёрное сердце без церемоний по кускам растаскивают голодные степные орлы.
Вскоре Ярослав обречённо выдохнул, выпустил из рук косу и, словно мешок, навозом наполненный, тяжело обмяк на ровный ряд скошенной травы. Он так и лежал бы недвижимо под небом, по синей глади которого облака белыми ладьями, полными свежего ветра в парусах, уплывали в даль, за горизонт. И дышал бы сеном, увядающем на жарком солнце. Но назойливые мухи и совесть заставили вернуться его в реальность.
«Это я, – признался он себе, – не тело моё, но я, управляя им, ударил кулаком по крышке стола. Это я с жестокостью в глазах смотрел на жену свою, посмевшую возразить мне. Это я наговорил ей столько гадостей, что и животина не выдержала бы, да и сбежала. Но хуже того, не то, что сказал я и сделал, подвластный неудержимому гневу, а что, утаив от жены, подумал о ней, что пожелал ей».

Глава 2

Вечером утомившийся на сенокосе и измученный совестью мужчина возвращался домой только с одним желанием – поскорее помириться с женой и впредь никогда не ссориться. У околицы он, закашлявшись потяжелевшим от гари встречным потоком воздуха, остановился отдышаться и с ужасом вместо ровного ряда деревенских домов смотрел на затухающее пожарище.
В бардовом свете закатного солнца обугленные частички сгоревших изб, поднятые вверх ветром, серой массой своей кружась, падали на землю. Там и тут был слышен треск догорающей древесины и тяжёлые звуки осыпающихся стенок глиняных печей.
– Что случилось? – с болью в сердце взвыл Ярослав, оглядывая изуродованные огнём останки строений. – Куда девались люди? Где Катя?
В ответ лишь всеобъемлющая тишина, взревев протяжным приговором, вцепилась мёртвой хваткой ему за горло и, сдавив его, крепко держала. Ярослав пытался вырваться из угнетающего волю плена и броситься на поиски жены, но, словно налитые свинцом ноги, потяжелев, не слушались. Он, с трудом передвигая ими по тропе, усыпанной плотным пеплом, направился к противоположному краю деревни, туда, где в тени широких лап ели стоял их с Катей дом. Нарастающая с каждым следующим шагом душевная тревога, вскружив ему голову, заставила остановиться у обугленного скелета избы Авдотьи Никитичны и оглянуться.
Пожухлые в дыму листья старого вяза опустились к корням, торчащим из земли, в объятиях которых навсегда утихли люди. Ярослав застыл на месте, не решаясь признать соседей в телах, беспорядочно лежавших друг на друге. Но тонкая рука Кати, белевшая у чьей-то перепачканной кровью бороды, лишь одна, отразив прощальный лучик солнечного света кольцом на безымянном пальце, заставила его опомниться.
Он, пав на колени, закричал. Пронзительный вопль осиротевшего мужа эхом разнесся по всей округе, согнав с макушек вековых дубов стаю чёрных ворон и, точно виновных в смертях, погнал их прочь от человеческого горя. Его горя!
Быстро стемнело. Ярослав, оставаясь на месте, был не в силах отвести взгляда от руки жены своей, потому слабел и всё ниже клонился к земле. Он чувствовал, как с каждым следующим ударом сердца остывала кровь в его жилах, как разрушались кости, как выгорала душа, растрескавшись на тысячи частей. Он слышал приближающийся порыв могучего ветра, восставшего из неоткуда, и хруст ломаемых им ветвей. Он жаждал встречи с ветром в надежде, что сила потока воздуха сможет вынуть высохшую душу его из тела его, чем облегчит страдания.
И загудела грозно тьма поверх человеческих трупов, и поднялся над ними пепел, и листья, оторвавшись от ветвей, завертелись в разрушительном круговороте. Подчинившись силе ветра, тысячи колючих песчинок души стали вырываться из тела Ярослава и почти убили его. Но одна простая мысль вернула его к жизни. «Я должен похоронить Катю!» – сказал он себе и, восстав над пеплом, сделал шаг навстречу ветру. Тут грянул гром! Забурлило низкое небо чёрными тучами, осветилось молниями и разразилось ливнем.
– Не устоять под натиском ветра, – простонал он. – Не удержаться на скользкой грязи! Не пройти!
Упал. Стараясь уберечь глаза от ветра, хлеставшего по ним острыми каплями косого дождя, и цепляясь конечностями за корни и травы, он полз вперёд по раскисшей земле, преодолевая преграды. В минуту, когда холод морозной хваткой сковал ему рёбра промокшей рубахой, а пальцы рук разом одеревенели, Ярослав с удивлением осознал, выдыхая паром изо рта. Как разительно поменялась погода. Как глубоко свежестью стала дышать земля, растянувшись под звёздным небом. Как быстро воцарилась тишь.
Чем ближе он подползал к мёртвым телам, а сердце жарче разгоралось любовью к Кате, тем плотнее ветки деревьев оборачивались морозной дымкой. Стал падать снег, укрывая собой следы кровопролития. Смахнув снежные хлопья с руки любимой, он крепко сжал её и обмер.
– Проснись! – Голос Кати, проникнув в глубины подсознания, воскресил его. – Ярослав, проснись!
Очнувшись с рассветом, в холодном поту, лёжа на кровати, мужчина оторопел, увидев над собой закоптелую потолочную балку. В ней торчал изогнутый ржавый гвоздь, на котором раньше висела керосиновая лампа, а теперь паук, раскинув паутину, принялся охотиться на мух. В лёгкие проник тяжёлый запах сырости, а следом в сердце Ярослава закралось одиночество. Он, не решаясь внимать виду этой невозможной быть реальной иллюзии, подтянув к глазам покрывало и притаившись под ним, опасливо спросил себя: «где я? Неужто дома. Вон балка, гвоздь. Нет только лампы. Не хватает лампы».
Вскоре начало ему казаться, что не один он в доме и всё, как раньше. Что отишие, царящее в пустой избе, скрывает за печкой тень, брошенную на пол женской фигурой. Что вот-вот и сырое пространство комнаты наполниться девичьим смехом, а сердце его, червивое от горя, вдруг оживёт, вновь распустится. Он, воспрянув духом, выглянул из-под покрывала и дрожащим голосом тихонько произнес:
– Катя!
Никто не отозвался. Только ветер, ударив по тесовой крыше липовой веткой, заставил его вернуться к мысли об убитой жене и одиночестве. Ярослав поник и, точно опустошённым сосудом, приговорённым к жизни, нехотя поднялся с постели и медленно поплёлся к рукомойнику.
– Почему живой я? – спросил он, обратившись к небу, посмотрев на потолок. – Как вышло так, что живой я иду по дому, когда она мёртвая, лежит одна промеж гниющих тел людей?
И тут Ярослав, будто очнувшись от губительной для разума искажённой действительности, внезапно осознал, что не успел похоронить Катю. «Ведь там она. Её рука. Виднеется у чьей-то бороды!» Он, не теряя ни секунды времени, бросился к входной двери. Толкнул её плечом и замер, окаменев под звук натужного скрипа ржавых петель.
– Катя! – непроизвольно вскрикнул мужчина, увидев за распахнувшейся дверью свою жену.
Очерченное прямыми линиями красивое лицо Кати, к удивлению Ярослава, осталось недвижимым, а прохладный взор её опустошённых очей, коснувшийся души его, посеял в нём зёрна горечи. «Она жива! Но мне не рада». – простонал он тихо и, зажмурив глаза, сполз по бревенчатой стенке на лавку, обняв ладонями затылок. Отдалённые шаги босых ног, слышимые им в избе, льняное шуршание сарафана и шепот, кажется, это был её шепот, убедили его в реальности происходящего.
«Всё было сном! Железная дорога! Боль в груди, её замёрзшая рука, – подумал он. – Не иначе, как проделки Дрёмы, бесчувственной, бессердечной старушонки, наполнившей память мою изображениями сожжённой дотла деревни, горбатого вяза, корнями утонувшего в крови убитых и бездыханного тела любимой. Только богиня дремоты могла так ловко одурачив человека, заставить поверить его в ужас, выносимый лишь сущностью скорбящего, уже смирившегося с утратой. Нет, матушка, хватит! Не в силе ты белым днём господствовать над сознанием человека. Не в праве».
Сказав себе это, он, точно окрылившись вновь любовью к Кате, вознесся к жизни, задышал полной грудью и, приблизившись к супруге, хлопотавшей у печи с завтраком, виновато произнёс:
– Прости меня!
Но абсолютная тишина, возникшая невидимой стеной меж ним и ею, осталась непреодолимой. Женщина, продолжив хранить молчание, не заметила даже, что одиночество и сырость стали снова пожирать изувеченную страданиями сущность её мужа.
– Я знаю, как виновен пред тобой! – вскрикнул он и, отведя взгляд в сторону, совестясь, продолжил: – Как больно твоё сердце ранил. Прости! Я точно варваром вчера пришёл на бой. В безумии, как в темноте без правил. Я знаю, что виновным пред тобой. Подняв кулак, достоинство оставил. Когда в слезах смотрела ты с мольбой. Мой голос криком был, но всё же я лукавил. Я знаю, в чём виновен пред тобой. Не в том, что стукнул по столу и словом сердце ранил. А тем, как в мыслях тайных на убой. Тебя с такою лёгкостью отправил!
Ярослава заставил умолкнуть раздавшийся за стеной крик ворона, напомнивший о телах людей, оставшихся гнить под широкой кроной вяза. На мгновение он снова испытал весь ужас, леденящий душу. Но, взглянув на живую Катю, тут же оттаял. Она не оробела совсем, а только, увлёкшись чем-то, оглянулась на окно, за которым чуть слышно проскрипела калитка, ударившись по изгороди, составленной из тонких прутьев, и озарившись вмиг счастливой улыбкой на лице, поспешила собирать на стол. «Простила», – решил Ярослав и, облегчённо выдохнув, сел на табурет.
В горнице заметно потемнело. Остался белеть только хвост дневного света, что поблёкшим пятном всё плотнее теснился к оконным стёклам, безвозвратно уползая вон. На столешнице различимы были два пустых блюда, ложки, чашки и кисти нежных женских рук. Лицо же Кати, потонув в тумане густого мрака, представлялось Ярославу ещё более родным, чем прежде. Отчего он, упиваясь любовью к жене, размышлял о своих чувствах к ней и неотрывно продолжал глядеть во тьму, думая, что и жена смотрит на него.
– Что жизнь моя была? Ничто, – стал говорить он тихо. – Обыденность, не боле. То, что красками полна лишь иногда, но всё же серых суток череда. Тебя не помню, чтобы раньше так любил. Нет, не любил. Не хоронил.
Внезапно ощутив где-то внутри прилив острого желания прикосновения к плоти любимой, он, потянувшись рукой к тонким пальцам её, опешил, заметив на одном из них отсутствие обручального кольца и землю под своими ногтями.
Не успев осознать увиденное, вихрь немыслимого звука, возникшего от ударившейся об пол чашки, оглушил его волной и, растелившись по половицам, высвободил чрез щели в них сладковатый запах смрада, поднявшийся вверх вместе с частицами застаревшей пыли. Предугадывая скорую утрату вновь обретённого им душевного покоя, Ярослав пытался уцепиться за начавшую сползать куда-то в подпол реальность, но тень, парализовав ему конечности, уже потянула жертву на дно бездонной ямы.


Глава 3

Очнувшись в полутьме, лежа на промёрзлой поверхности твёрдой земли и ощутив себя неспособным пошевелиться, Ярослав решил, что прежде Кати умер он. А она к нему в агонии являлась, чтоб проститься. Но, различив перед собой торчащие из снежного сугроба скрюченные конечности замёрзших трупов людей, всё естество его, сжавшись в комочек, напряглось, желая поскорее высвободиться из неведомых оков и отвернуться.
– Смешалось всё в сознании моём, – чуть заметно шевеля губами, протянул он, обращаясь в мыслях к жене. – Я дня теперь не могу отличить от ночи, а мёртвую тебя – от живой. Я и себя не могу отличить от мёртвого!
Отчаянная мольба, сползшая с иссохших уст человека, опять умывшегося болью утраты, не побудила жестокий мир проникнутся муками его безутешной души, смотрящейся в бездну, словно в отражение. Не потревожила она безмятежного танца тысяч снежинок, беззвучно падающих в свете полной луны на широкую крону столетнего вяза, уже успевшего укутаться в пушистой шубке. Не шелохнулись и ветви дерева, должные сторониться огня, в пламени которого так скоро выгорала жизнь последнего жителя деревни. Мир словно не заметил несчастного человека.
Ярослав изо всех сил пытался совладать с собой, с организмом, ставшем неподвластным воле его, и вскоре, преодолев течение мучительных минут, кажущихся бесконечно растянутыми во времени, всё же сумел подняться на ноги и сделать несколько нетвёрдых шагов вперёд. Но, подойдя к трупам ближе, остановился, оцепенев от увиденного.
Его ужаснули видом вывернутых набок беззубых челюстей и выпученных наружу глазных яблок изуродованные морозом головы убитых соседей, покоившихся сверху над остальными телами, под тонким покровом из снега, нанесённого ветром. А распознав в их помутневших зеницах отпечаток огнём пылающего пекла, он и вовсе, пошатнувшись, попятился назад, боясь узнать тоже в Катиных глазах. И только упёршись спиной в широкий ствол вяза, Ярослав сумел, пересилив страх, приблизиться к мертвецам.
Они покойно лежали безжизненной массой и, покорно поддавшись усилиям живого, сползали в сторону. Высвободив тело жены из-под трупов, давящих на него, Ярослав облегчённо выдохнул, увидев, что Катя с блаженным умиротворением на бледном лице лежит в естественной не для умершей, но для спящей женщины позе, обращенная сердцем к небу, на котором мириады мерцающих звёзд уже выстлали ей путь в страну Солнца. Но колотая рана в животе, оставленная копьём убийцы, видом своим ввела его в состояние ещё большей скорби. Он всхлипнул, потрясённый резкой болью, возникшей в груди, и, припав губами к подолу сарафана жены, залился горькими слезами. Расставаться с нею было тяжело ему, но провожать наверх легче.
– Ступай, – сказал он. Сумев овладеть собой.
И в туже секунду почернел, услышав треск костей, начавших ломаться на морозе. Точно платяные вши, покинув по сигналу отчие убежища, несметным полчищем двинулись к позвоночнику его, впиваясь на пути своём в каждый сантиметр тела, сея в мясо зёрна леденящего душу ужаса.
– Этого и быть не может! Нет! – возопил напуганный муж, увидев, как быстро кожа любимой начала синеть, и, судорожно стянув с себя рубаху, поспешил укрыть ею голову жены, не дав ей замёрзнуть и треснуть. – Я не позволю широко раскрытой дьявольской пасти поглотить тебя! Не дам!
Он, точно в бреду, бросился скорей копать могилу, чтоб успеть под толщей тёплой земли сохранить черты её красивого лица. Очнувшись лишь тогда, когда землистый запах на дне ямы поверг его в состояние полного опустошения. Ярослав, с безразличным удивлением взглянув на стенки, ставшие казаться непреодолимыми, выпустил из рук лопату. И, ощутив в себе боль, посмотрел на ладони. Они чернели кровью, отразившей лунный свет. Но болело глубже. Где-то в душе. Осторожно опустив тело Кати в могилу, он ясно увидел, что яма, подобная этой, рано или поздно станет и его пристанищем.
– Почему не теперь? – спросил он. И внезапно возникшее помутнение в глазах, а следом головокружение, уложили его рядом с нею.
Оставшийся по ту сторону прямоугольного проёма мир с его расплывшимися до горизонта хлебными полями и сочными лугами ещё манил живого из тихой усыпальницы всех мёртвых. Но стоило лишь на одно мгновение, поддавшись тяжести навалившейся усталости, опустить свинцовые веки и невольно прислушаться к будто бы падающим сверху горстям земли, как в сознание всё глубже стали проникать слова: «лежать тебе вечно в земле у крылечка родимого дома, щекой у руки. На пальце которой сверкает колечко, до боли сверкает в груди».
– Ярослав! – послышался сквозь пустоту голос, напоминающий голос Кати. – Ярослав, проснись!
Очнувшись под утро, он услышал шум дождя и почувствовал упавшие на кожу капли. С усилием раскрыв слипшиеся на морозе ресницы, Ярослав обнаружил себя на дне уже начавшей заполняться дождевой водой могилы. Тело Кати, обмотанное вокруг головы рубахой, покойно лежало рядом. Но что-то было в нём не так. Казалось, что под тканью как будто что-то изменилось, как будто что-то стало выпирать. Ужаснувшись, он более уже не мог молчать, желая крикнуть громко, так, чтоб боль ушла. Но, прохрипев, откашлялся и понял, как непростительно виновен пред женой и как беспомощно ничтожен.
– Доколе жить-то мне ещё? Доколе мне страдать ещё? – прохрипел Ярослав, посмотрев на серые тучи, чуть заметно ставшие различаться в утренних сумерках.
Равнодушное к страданиям его небо, продолжив всё туже затягиваться громадными кучевыми облаками, проревело громом и ещё сильнее стало поливать землю ливнем. Оно, будто нарочно, придав ускорение дождевым ручьям, намывшим себе русла, подтолкнула их грязную массу к краю могилы, из которой с громадным трудом выбирался изнемогший человек.
Ощутив в себе невыносимую более усталость и невозможность продолжения своей борьбы с жестокостью природных явлений, Ярослав, пошатнувшись, начал оседать на камень. Но увидев, как быстро чёрной жижей стала заполняться могила, он из последних сил, взяв в руки лопату, принялся забрасывать тело любимой комьями раскисшей грязи. Похоронил.

Глава 4

С рассветом вокруг могильного холма отчётливее стали виднеться останки сгоревшей накануне деревни, изуродованные морозом тела людей и величавая, низко опустившаяся под давлением промокших листьев крона вяза. От небывалого в этой местности урагана в воздухе остались витать лишь ослабевшие порывы прохладного ветра, колеблющие пахучие вещества, выделяемые прелой древесиной и травой, да мелкая морось, выпадающая из истощившихся облаков, уже начавших рассеиваться в лёгком тумане.
Рядом, пребывая в беспамятстве, недвижимо сидел на камне поглощенный одиночеством, опустошённый сосуд несчастного человека, в груди которого продолжало биться сердце. Его безумные, широко открытые глаза, не двигая стеклянными зрачками, смотрели через пальцы грязных рук, трясущихся мелкой дрожью, на кольцо, белеющее в мутной луже у босой стопы.
Подсознанием Ярослава так глубоко овладели поразительно медлительные мысли о самоубийстве, что, перебрав в уме все известные ему способы, он решил умереть под колёсами поезда. Для чего надеялся оказаться на противоположной стороне леса не позднее полудня. В это время по однопутному неосвещённому железнодорожному тоннелю проходил почтовый поезд.
– О, эта боль в груди! – простонал он сквозь слёзы после долгих минут тягостного молчания, прижав ладонь к сердцу. – Одна она меня теперь неведеньем тревожит. Она от горя так во мне сильна иль от того, что совесть гложет? Что, если от любви она? Нет, этого и быть не может. Ведь Катя умерла одна. А мой путь всё ещё не прожит. Что если будет мысль полна решимости: пусть поезд уничтожит? Тогда судьба, я думаю, одна. Без воли Чернобога право в руки вложит!
Поднявшись с камня, он обернулся к могиле жены, бросил прощальный взгляд, полный тоски, и, наполнив уже прогнившие лёгкие кислородом, тяжёлой поступью направился в сторону леса.
Точно вслед его шагов, приближающихся к опушке, по не кошенной луговине, поросшей сорняками, волочилась пелена плотного тумана. В нём целыми россыпями вместе с бурьяном пропадали белые головы склонившихся ромашек, придавленные к земле каплями дождя одуванчики и ободранные ветром голые стебли колокольчиков. А вознёсшись по тонким прутикам черёмухи, увядшей в самом цвету, туман сумел легко перепрыгнуть на крепкие ветки соседствующих берёз и по ним забраться выше верхушек деревьев, накрыв их тесный строй собой.
Зайдя в лес, Ярослав, осторожно ступая по мягкому мху, растелившемуся ковром, вытянув руки, шёл вперёд. Но вскоре остановился, боясь сбиться с пути и не поспеть к поезду. Оглянулся и, к радости своей, сквозь взвесь частиц тумана разглядел размытое очертание корявого дуба, как и прежде устало опустившего к поверхности земли своё сухое тело. И тут же вмиг оцепенел, заметив, что за листьями кустов и там и тут возникли тени. А после шелест, треск и быстрый шепот приглушённых голосов заполнили собой пространство леса. Невольно сложив фразу из обрывков слов, коснувшихся ушей его. «Не должно быть живому среди нас». Он понял, что увидел мёртвых. Они по воздуху, в тумане растворяясь, на запад уплывали чередой.
За ними торопился ветер. Был слышен вой его и треск сухих дерев, что тотчас пали от порыва, будто знали, когда здесь мёртвые пройдут, чтоб лечь. Упала и сосна! Он даже вздрогнул. Увидев, как могучий столп укрыл собой елань. Вверх взмыла пелена тумана. Упёрлась в свет и тут же раздалась.
– Ведь этого и быть не может! – воскликнул Ярослав, узнав в тенях соседей, смерть принявших от руки убийцы.
Где сумеречный свет на них ложился, там человечий облик принимала тень. Он видел части женских ног в калошах, кусками сарафан, затем порты мужчин, обрывки поясов, рубах и пальцы. Все были без колец!
– А где моё? – спросил себя и быстро начал шарить по карманам.
– Забыл, – сказал и пошатнулся.
Хотел уже бежать скорей к могиле, но поднял взгляд и тут же обомлел. Шла Катя медленно. Её лицо за веткой. Он присмотрелся – тень лежит на нём. От боли, уколовшей в сердце, вздрогнул. Крикнул.
– Катя!
И ветер, дунув, ветку отклонил. Она в свету вся, как живая! Идёт во след других теней. Пронзила дрожь его. Он в страхе смотрит с придыханием. На ней нет ран! Нет крови, трупных пятен! Только свет.
– Жива, – промолвил Ярослав.
Он видел, как она остановилась. Как пальцами руки смахнула прядь волос с лица. Как, улыбнувшись, высоко вдохнула грудью и нежным взглядом счастье принесла. Он окрылённым кинулся в её объятья. Но тень развеявшись в руках, ушла.

Глава 5


Во всеобъемлющей пустоте вначале возникли всё более нарастающие ритмичные звуки, похожие на приглушённые удары сердца. Затем в неё проник поток студёного сквозняка, принесшего тяжёлый запах дыма и металла. Оседающий на органы дыхания, обжигая их. И, наконец, появилась вибрация, схожая с сотрясением головного мозга, после которой Ярослав, открыв глаза, увидел быстро отдаляющийся луч жёлтого света.
Он с ужасом ощутил в животе мощный пучок энергии, до этой секунды ему не виданной, что, подчинившись ей полностью, взмыл над землёй, точно выбравшись из ставшего тягостным недвижимого тела. И познал мгновение, вот-вот должное раствориться в пустоте вместе с его собственным существованием. А оглянувшись в нём, с ужасом понял, что исчезает без Кати.
– Проснись! – Спасительный женский голос, проникнув в глубины подсознания, разбудил спящего мужчину. – Ярослав, проснись! Скоро рассвет!
Бесконечно долго вынимая голову из давящей пустоты, он всё же сумел очнуться и глубоко вдохнуть, набрав в лёгкие воздух. Короткое время после пробуждения ещё продолжал слышать отдаляющиеся стуки сердца и чувствовать спиной холод. Затем только привыкшие к темноте глаза смоги различить над ним потолочную балку и вбитый в неё ржавый гвоздь, на котором не было лампы. Защемило в груди.
– Всё тоже, – простонал с надрывом в голосе Ярослав и, скривив от боли лицо, отвернулся к стене.
Он более не хотел подниматься с постели. Не хотел идти к умывальнику, оглядывать комнату и искать жену. Он не хотел жить, ведь знал, что Катя умерла. Он видел, как она из рук его в тумане растворилась. И посему, уткнувшись лбом в бревенчатую стену избы, решил, оставаясь на месте, тихонько дожидаться смерти. Сделавшись совершенно безучастным к какой бы то не было продолжающейся вокруг него жизни.
В ту же секунду муха жигалка, ночевавшая у окна, внезапно шевельнула лапкой, ощутив приятную прохладу предрассветного ветерка, качнувшего широко раскинутые ветви молодой липы, выросшей у самого дома. Ей привиделся дальний луг, расплывшийся промеж берёзовой рощи и горизонта. Она точно наяву увидела заросли высокой травы и каплю прозрачной росы, упавшую на землю с листика Иван-Чая. Муха проснулась вдруг, быстро слетела с места и зажужжала.
Ей всё сегодня было ново: и подогретый горшок с гречневой кашей, оставленный на лавке, и полная кринка парного молока, заботливо накрытая платком, ржаной хлеб, и обе чашки горячего чая, источающие ароматом луговых трав. Но более этого насекомое заинтересовал запах человеческой кожи.
– Отстань, проклятая! – крикнул Ярослав, нехотя, оставив тягучие, как смола, думы о скорой смерти. И махнул рукой.
Безуспешно пытаясь вернуться к прежнему ходу мысли, он, отвлекаясь на муху, возненавидел её всеми силами души своей. А услышав за окном шаги, вздрогнул, почувствовав в груди согревающую и одновременно с этим удушающую силу, которая пульсировала так громко, что отдавалась в затылке. С трудом, точно утратив способность управлять собой, Ярослав поднялся с постели и, шатаясь, тяжёлый взор на дверь входную положил.
Водворившаяся мёртвая тишина в избе повергла его в отчаяние. «Неужели это никогда не кончиться?» – простонал он и, остерегаясь безумия, уготованного ему Дрёмой, стал тихонько оседать, желая поскорей укрыться под покрывалом и замереть, уткнувшись в стену.
Послышались знакомые шаги в сенях, а после, за отворившейся со скрипом дверью в горницу проник мерцающий свет керосиновой лампы, выхвативший из темноты пленительный облик запыхавшейся Кати. Глубокие, полные жизни, преданные глаза её сердито остановились на лице его и соскочили. В этом мимолётном взгляде он увидел прощение и оживился. Но, боясь ошибиться, с тревогой смотрел на жену, когда она прошла к столу, поставила лампу и, сев на скамью, придвинула к себе чашку чая. И только разглядев чуть заметную улыбку на губах её, Ярослав ожил!
– Я только теперь понял, как сильно люблю тебя! – сказал он твёрдо и подошёл к жене.

Конец.