Сон

Лариса складывала вещи мужа в сумку. За годы совместной жизни это стало некой традицией. Если в поездку Глеба собирает жена, значит все пройдет удачно. Мягко ступая, ходила по комнате: «Смена белья, рубашка, зубная щетка, бритвенные принадлежности… что же еще? Powerbank! Ах..., так и не сказала ему...» Она тихонько подошла к двери кабинета, Глеб перебирал документы, некоторые откладывал в папку, которую собирался взять с собой, что-то помечал ручкой в ежедневнике. Он не замечал жену стоявшую в дверях, его мысли были заняты предстоящей конференцией. Лариса наблюдала за мужем: «После обеда скажу! Поест и глядишь подобреет.» Они прожили двадцать пять лет вместе. За эти годы столько всего было пережито. Два студента-медика начали свою семейную жизнь в двенадцатиметровой комнате студенческого общежития. В комнате из мебели были только кровать с панцирной сеткой, стол и два стула. Холодильника первое время не было, зимой вывешивали продукты в форточку, летом питались в ближайшей столовой. Там, в этой скромной комнате родился сын Илюша. За пеленками, как за занавесками, разделявшими стол и кровать, Глеб, под светом настольной лампы писал кандидатскую. Это теперь — он лучший кардиохирург города, успешный и уважаемый. А тогда, молодой специалист, за душой ни гроша, две пары штанов на теплый и холодный сезон. Рос без отца, мать всю жизнь проработала швеей на швейной фабрике, когда Союз развалился и фабрику закрыли, выживали тем, что мать брала заказы на дом. Швейная машинка «Подольск» тарахтела днем и ночью. Медицина — была его призванием. С маленьких лет ему было интересно заглянуть внутрь человека. Когда в школе начались естественные науки, он под предлогом подготовки к урокам пропадал в школьной библиотеке, читая книги по биологии. Химия давалась ему сложнее, но и ее он освоил. Однажды, когда ему было лет двенадцать, их кошка Муся случайно выпала из окна, жили они на пятом этаже. Мать была на работе, Глеб, как был, в домашних тапочках, рванул вниз, найдя в придомовых кустах полуживую кошку, взял ее на руки и занес домой. Аккуратно осмотрев её, интуитивно понял, что сломана задняя лапа. Сбегав снова во двор, сломал две веточки покрепче. Подрезав ветки ножом до нужной длины, обложил с двух сторон лапу, сначала кусочками ваты, а потом импровизированной шиной и туго забинтовал бинтом…

Лариса ушла на кухню накрывать стол к обеду. Обедали молча, каждый был сосредоточен на своих мыслях.
— Ларуня, ты какая-то задумчивая в последнее время… что-то случилось? У Илюши все в порядке?
— Да, у него все хорошо! — Лариса ответила, как можно более непринуждённо, — мне, тут… отец твой звонил. Спрашивал, как у нас дела, как Илья?.. Он одинок, хотел бы общаться. Не понимает почему ты его избегаешь.
-Я его не избегаю, — напряжение сдавило грудную клетку, он продолжал есть, демонстрируя равнодушие к разговору. — Я, просто, не хочу и все.
-Ты до сих пор в обиде на него?
-Нет.
-А почему тогда? — Лариса была любимицей своего отца, для нее он был самым близким человеком, ему она доверяла свои девичьи секреты. Именно отец обратил внимание на Глеба и с его легкой руки они начали встречаться. И теперь когда спустя столько лет у Глеба объявился отец, ей хотелось чтобы два родных человека обрели друг друга, простив все прежние обиды.
Глеб опустил вилку, вытер рот салфеткой, выдерживая паузу, чтобы собраться с мыслями:
-Он для меня чужой. Разговаривать нам не о чем. — Глеб положил салфетку рядом с тарелкой. — Мы же встречались с ним полгода назад, ничего из этого не вышло! Налей мне, пожалуйста, чаю.
-Да, но для того, чтобы что-то, как ты говоришь «вышло» надо не один раз встретиться! — Лариса поставила перед Глебом чашку с чаем.
-И даже если бы мы встретились два раза! Мы — чужие, понимаешь? Чужие!
-Глеб, ну он твой отец...- Лариса с мольбой посмотрела ему в глаза — Нужно простить!
-Чтобы простить, нужно держать обиду. А у меня нет обид на него! — он взял жену за руку — У меня есть ты, сын, работа, друзья и он в этот круг не вписывается, я ничего в своей жизни не хочу менять!
-Мне жаль его… он, ведь в самом деле, стар и очень одинок!
-Его одинокая старость — это лишь следствие выбора, который он когда-то сделал.
Лариса вздохнула, убедить мужа у нее не получилось. Иногда, он был крайне упрям. Ретроград по натуре, ему с трудом давались перемены, а уж тем более знакомство и общение с новыми людьми:
-Ну может быть… я хотя бы, Илюшу с ним познакомлю?
-Если он не будет против. Илья — уже парень взрослый!
Идея Глебу не понравилась. Но, во-первых, он по сей день был нежно влюблен в жену и привык ей уступать во всем, что не было чем-то значительным, а во-вторых, чем бы дитя не тешилось, лишь бы не колупало мозг и у него была возможность заниматься любимым делом.
Ларису охватило воодушевление, все-таки, он лучший муж на свете! Это там, в своей больнице он, Глеб Сергеевич, принципиальный и властный, порой доходящий до деспотизма в своих требованиях. Но дома, в ее нежных руках, он превращался в ласкового кота, вальяжно помуркивающего в ответ.
Поздно вечером, попрощавшись с женой и взяв такси Глеб поехал на вокзал. Там, пройдя через здание вокзала сразу вышел на перрон. Стоял теплый октябрьский вечер, до отбытия поезда оставалось 20 минут, легкий осенний ветерок слегка касался волос и коварно пробирался под куртку. Глеб поежился. Засунув руки в карманы куртки, он вспомнил первую и единственную встречу с отцом.
Весной, он позвонил ему сам, как-то нашел через общих знакомых матери. Представился и заискивающе стал просить о встрече. У Глеба земля ушла из под ног. То, что было похоронено, закрыто под грузом времени и достижений. Спрятано от самого себя в дальний угол души, туда куда не светит повседневный свет. Словно, в ежедневной суете обходишь этот угол, сначала, просто, стараешься его не замечать, а потом и вовсе забываешь. И тут, вдруг, словно кто-то случайно направил прожектор на этот угол, а там целая груда неразрешенных комплексов, эмоций, мыслей, чувств. И все это потекло наружу, нарушая привычный уклад жизни. Глеб отодвинул встречу на целых две недели. Ему нужно было подумать. Звонок его взбудоражил, он не мог заниматься привычными делами, все валилось из рук! Перепоручил операции, записанные на эти две недели. Все мысли были заняты предстоящей встречей. Чем ближе время подходило к назначенному дню, тем меньше ему хотелось идти. Хотелось уехать, сбежать, скрыться, спрятаться, придумать предлог, чтобы не идти. Он трусил! Трусил и ненавидел себя за это! К чувству страха примешивалось еще одно — любопытство. Бессознательное стремление познать себя и свои корни подталкивало его. Перевешивало чашу весов! Нужно идти… что он ему скажет, как будет его называть? Отец? Или по имени отчеству? По имени отчеству как-то не хорошо, родной как-никак! Папа? Отец? Батя? Да какой на хрен батя? Мотался сорок лет чёрти где! А теперь, видите ли, батя… мать бросил… вспоминал мать, худую, сутулую с непропорционально длинными руками и ногами. Ее ласковую улыбку и глаза васильковые. Обладая мягким, набожным характером, она смиренно принимала все жизненные трудности, не жаловалась, стараясь находить маленькие радости в каждом дне. Она была его ангелом!: «Ты справишься, у тебя все получится, нужно только приложить немножечко усилий!» Она была его совестью: «Поступай, Глебушка, с людьми так, как хочешь, чтобы поступали с тобой!». Ей было так мало отмерено, но так много было в него вложено. Заметив его влечение к биологии и анатомии, на последние деньги покупала ему энциклопедии и выписывала медицинскую периодику. Всячески поощряла его стремление поступить в мединститут. Отказывая себе в каких-то радостях, экономя — оплачивала репетира по химии. Она внушила ему, что самое ценное на свете — жизнь! А в жизни человека — уважение к самому себе!
На перрон стали стекаться люди, объявили посадку. Глеб подошел к своему вагону. Молодая женщина — проводник, лет тридцати, кругленькая с милыми, почти детскими чертами лица, заученно улыбалась каждому пассажиру, проверяла паспорта и билеты:
-У вас второе купе! Счастливого пути!
Поблагодарив, Глеб зашел в вагон и нашел свое купе. Багажа у него с собой не было, только ручная кладь. Поставил сумку на диван, поднял шторки и выглянул в окно. Перрон был пуст, всего несколько провожающих. Вокзал в темноте горел огнями. Глеб посмотрел на часы — 23:45, значит поезд прибудет в Москву в районе шести утра. Соответственно у него будет время привести себя в порядок, собраться с мыслями и подготовиться к выступлению. Снова опустил шторки. Снял куртку и ботинки, лег на диван, вытянул ноги. Заложив руки за голову, сладко зевнул. Хотелось спать, необъяснимое чувство тревоги не давало расслабиться… и поезд еще не тронулся… «Нужно простить!» — прозвучал в голове голос жены. Глеб перевернулся на бок и поджал ноги. Поезд тронулся. Тихое, медленное постукивание колес постепенно ускорялось, превращаясь в ритмичный звуковой фон. Простить… что простить? Он вспомнил то разочарование, которое он испытал от встречи. Глеб назначил встречу в любимом баре, на нейтральной территории он будет чувствовать себя спокойнее. Тихое местечко, без молодежного кипиша. Приятная музыка создавала уютную атмосферу и давала возможность поговорить. Глеб пришел чуть раньше, сел за столик и заказал пива.
Минут через двадцать в бар вошел отец. Глеб уже потягивал вторую кружку, первую он быстро проглотил в надежде заглушить внутренний мандраж. Хотелось чувствовать себя увереннее. Отец важно, выкатив брюшко, подошел к столику. Глеб встал и протянул руку для приветствия. Глаза отца блестели любопытством. Он пожал руку сыну, немного задержав в своей руке, другой похлопал Глеба по предплечью и уже с нескрываемым оценивающим любопытством стал его разглядывать. Глаза мужчин встретились и каждый прочел во взгляде то, что таилось на дне. У сына осторожный страх, как у дикого животного при первой встрече с человеком, что ждать от этого незнакомца? И крохотный, тоненький, как нить, лучик надежды. У отца удовлетворенное самолюбие и откровенное любование своей породой. Они оба были коренасты, широки в плечах, смуглы и темноволосы. У отца уже вся голова седая, у сына, пока только виски. У обоих прямой широкий нос, губы очерчены красивым контуром. Только глаза у Глеба васильковые в мать, а у отца карие: «Похож! Прям, вылитый я, в молодости!» — с удовольствием хмыкнул про себя отец. Он повернулся к вешалке, повесил куртку и снял фуражку. Пока отец отдергивал на себе кардиган и приглаживал волосы, Глеб рассматривал его. Старые и явно давно нестираные джинсы, поношенный кардиган, покрытый катышками и такая же под ним футболка. Трехдневная щетина покрывала щеки и подбородок одутловатого лица. «Бухает...» — подумал Глеб. Отец присел за столик.
— Что будешь? — спросил Глеб.
— Тоже пиво, наверное… дорого тут? — отец неуверенным взглядом окинул зал.
— Я заплачу, не переживай!
В воздухе висело напряжение. У Глеба горели щеки. Отец услышав, что ему встреча ничего не будет стоить, расслаблено откинулся на спинку стула.
— Значит, ты врачом работаешь?
— Да, кардиохирург.
— Хорошо платят?
-Не жалуюсь…
-Ну да, ну да… сейчас врачей поддерживают…
-Женат?
— Да, жена Лариса и сын Илья, 20 лет.
Принесли пива и снеки. Отец с шумом отпил из кружки. У Глеба слегка кружилась голова, он захмелел. Облокотившись локтями об стол, он обвил кружку пальцами и думал о том, что хотел спросить у отца все эти предшествующие дни, но как на зло все вылетело из головы, оставив место опустошению и внутреннему раздражению. Отец с удовольствием поедал снеки и отхлебывал пиво из кружки. Это, невероятным образом раздражало Глеба. Атмосфера бара померкла, тихо льющаяся музыка, до прихода отца, казалась такой умиротворяющей, теперь была чересчур назойливой. Разговор не ладился. Ну не о погоде же им, в самом деле, разговаривать?
Первым прервал молчание отец:
-А Илья работает, учиться?
-Учится, в ЯГМУ на стоматолога.
Отец качнул головой: «Ну надо же!»:
-А жена тоже врач?
-Да, педиатр.
-Ох, прям династия врачей!
Отец принялся за вторую кружку. Над столиком повисло напряженное молчание. Ободренный угощением сына, нервозно поерзал на стуле:
-Слушай, а может, водочки, а то сидим как на именинах!
-Тебе закажу, а сам не буду.
Отец обиженно передернул плечами:
-Что-то сынок, ты у меня даже ничего не спросишь?
Глеб подозвал официанта:
-Будьте добры, водки. Двести или четыреста? — Глеб впервые посмотрел в открытую на отца.
-Четыреста, все-таки такая встреча!
-Тогда, четыреста. Спасибо. — официант ушел, — Ты работаешь или на пенсии?
-На пенсии, ну и подрабатываю… сторожем в детсаде по соседству. Пенсия маленькая… вот приходится.
-А до пенсии кем работал?
Принесли водки, отец икнув, выпил стопку:
-Дальнобойщиком работал… всю жизнь за баранкой. Ох, сынок… когда работал, где я только не был, какие деньжища зарабатывал. Ты в своей больничке и не видывал!
Глеб чуть не поперхнулся, что это было? Он озадачено смотрел на отца, но тот выпивая стопку за стопкой, не закусывая, входил в раж:
-У меня такая жизня была!!! Ох, сынок… — он маслено провел взглядом по лицу Глеба, большим и указательным пальцами вытер губы, выпячивая при этом нижнюю, — Мммм… веселая… кочевая!!! Сегодня тут, завтра там… Из каких-только передряг твоему папке не приходилось выбираться! Вот, увидимся еще, расскажу тебе! А бабы… сколько у меня баб было! — Он провел большим пальцем горизонтальную черту над головой, — Во сколько! И все как на подбор! — он развел руками и горделиво обрисовал размеры. Чем больше он пил, тем больше его несло. Упоминал каких-то друзей, какие-то случаи из командировок, вспоминал рэкет 90-х, ругал Горбачева и Ельцина за развал великой страны, к которой он принадлежал, досталось и Путину за маленькую пенсию и несчастливую, одинокую старость. Директору детского сада, где он работал тоже досталось на орехи. И все это было перемешано матом, злобой, ограниченностью, тихой завистью к тем, кто был чуть удачливее, чем по его мнению, он. Ему было невдомек, что за любым успехом стоит тяжелый труд. Что для того, чтобы подняться на некую ступень успеха, можно несколько раз оступиться, упасть, больно удариться, взять себя в руки, справиться с болью и заставить себя подняться. Перед Глебом вырисовывался портрет и вопросы, которые тревожили его душу, отпали сами собой. Единственный вопрос, который вертелся у него на языке он решился все-таки задать в самом конце:
-Ты маму любил? — отец был уже «в доску» пьян.
-Любил… — лицо исказила пьяная гримаса, — я всех любил!..
Глебу стало все ясно. Для себя он поставил точку.
Мирное постукивание колес убаюкивало, обволакивая приятной дремотой. При воспоминаниях об отце, к горлу подступило чувство гадливости. Он ничего не мог с собой поделать. После встречи его преследовало чувство омерзения. Как хорошо, что его не было в его жизни! Как бы сложилась его жизнь? Каким бы он стал, если бы этот человек его воспитывал? Глеб взял одеяло, оно аккуратно было сложено в ногах и не раздеваясь накрылся им. Спать! Завтра — тяжелый день, он должен быть бодрым и свежим.

Поезд остановился. Глеб приподнялся на локте, приподнял шторку, чтобы посмотреть в окно, что за станция. Было темно, фонари не горели. В неясном лунном свете можно было различить только очертания какого-то сооружения, больше похожего на автобусную остановку. А за ней какие-то горы. Откуда в центральной России горы? Что за странная станция? Глеб встал и всматриваясь в окно, пытался вспомнить, что это может быть за станция. Ни перрона, ни здания вокзала и людей, ни кого… А нет, вот женщина на остановке. Он внимательно посмотрел на женщину, она помахала ему рукой. «Мама?!» Глеб не мог поверить своим глазам, мать умерла три года назад. Хотел крикнуть ей и не мог, горло сдавил спазм. Он повернулся, чтобы выйти на перрон к матери:
— Бл$$$!!, — от неожиданности он выругался и присел на край. На диване, поближе к двери сидел отец, в тех же грязных джинсах и закатанном кардигане. Сидел и молча улыбался. Глеб четко видел его профиль:
-Привет!, — сердце бешено колотилось, каждым стуком угрожая выскочить из груди, — что ты тут делаешь?
Отец молчал, улыбался. На диване напротив кто-то тихо хихикнул. «Я же просил, чтобы ко мне никого не подсаживали!» с раздражением подумал Глеб и повернул голову. Напротив сидела женщина неопределенного возраста, ее костлявая худоба поразила Глеба. Рыжие волосы были всколочены, лицо бледное с темными кругами под глазами. Она так противно хихикала, показывая гнилые черные зубы, что Глебу хотелось крикнуть: «Заткнись!»
Она протянула к отцу руку невероятно длинную, худую, всю в набухших венах. Такую неправдоподобно белую, что вены на ней казались черными. Ногти на руке были грязными, обломанными, словно она недавно ими рыла землю. Отец взял ее за руку, они встали и направились к выходу. Глеб подскочил:
-Куда вы его ведёте?
-Тсс!!! — женщина приложила палец к губам и захихикала, — твое время еще не пришло!
Они вышли, дверь за ними закрылась. Поезд тронулся.
В дверь настойчиво постучали и Глеб проснулся. Просунулась голова той миловидной проводницы:
-Доброе утро! Москва! Просыпаемся!
Глеб вылез из-под одеяла, зевнул, потянулся стряхивая с себя остатки ночи. По дороге в гостиницу, он обдумывал свой сон. Вдруг, ни с того, ни с сего он почувствовал острый прилив жалости к отцу. Может быть он слишком строг к нему, ну перебрал немного, с кем не бывает, поэтому и нес всякую ахинею. Возможно он тоже нервничал как и Глеб. В конце концов этого человека когда-то выбрала мать, за что-то ведь она его полюбила и он не вправе осуждать ее выбор. Да и Лариса, в какой-то степени права, одна встреча еще ни о чем не говорит. Глеб приехал в гостиницу с твердым намерением по возвращению домой позвонить отцу и пригласить домой, поужинать, так сказать, всей семьей. Он принял душ, заказав завтрак в номер прилег на кровать, у него еще четыре часа до начала конференции. Глеб набрал жену:
-Привет!
-Привет, — Лариса плакала.
-Ты плачешь? Что случилось?
-Вчера вечером, твой отец умер по дороге в больницу! Ему стало плохо… он позвонил мне… я приехала, дала нитроглицерин, вызвала скорую… пока туда-сюда… пока скорая приехала, он уже терял сознание..., а по дороге умер!