Частушки

Утро выдалось волнующим. Подкрасив губы, поправив причёску, Мария внимательно посмотрела в зеркало.
-А я ещё совсем, ничего,- подумала она и глянула в окно.
Праздничные трамваи с репродукторами, откуда звучали песни, собирали людей по городу, именно собирали, а не развозили, потому что день был особенный.
Какой же, это был день, что Мария к нему готовилась по особенному? И не только она и вся её семья, и соседи, живущие с ней в доме больше сорока лет, город, куда забросила её судьба, и страна, где она родилась. Конечно, той страны уже не было, всё распалось, как разбитая любимая чашка на кусочки, которую так хотелось склеить, но уже не придать ей прежний вид, а тем более испить из неё.
9 мая, вот и снова 9 мая. Уже сколько десятилетий подряд в ночь перед этим праздником ей не спалось. Сколько может выдержать человеческая душа…
Братья и сёстры спали в саду под вишнями. Июнь 1941 года выдался жарким, что даже пчёлы днём меньше летали. Вишнёвый запах, от которого можно было захмелеть, просто усыплял. Деревня спала, и лишь далеко слышна была гармошка, под которую девчата пели частушки.
Ах, Семёновна,
Ты моя милая,
А я пришёл к тебе,
А ты унылая.
Мария не спалось. Молоденькая, спрытная девушка любила петь частушки, она окончила семь классов и, окончив курсы бухгалтеров, пошла работать. Настойчивый и весёлый характер во многом помогал.
Парни ходили за ней табунами, но любовь ещё к ней не заглянула, поэтому спуску она не давала ни кому. Сводные братья по отцу очень любили её и оберегали, больше чем других сестёр.
Война, ворвалась неожиданно, так что вишни в саду, с которыми семья любила делать вареники стали с привкусом горечи.
Парни, то обнимали плачущих матерей, то танцевали с девчатами, которые под гармошку пели частушки.
Ах, война, война, война, война,
Что же ты наделала…
Слёзы, крики, звуки гармошки, гул машин и снова слёзы. Возле военкомата были огромные очереди, многие хотели прогнать нечисть со своей Земли.
Немцы появились внезапно, их было много, казалось, все дороги по которым хлопцы с девчатами ходили на покос стали чёрными от немецких мундиров.
Оказалось, что не все хотели выгнать немца со своей Земли, некоторые, которым не нравилась Советская власть стали прислуживать им. И теперь те же парни, которые совсем недавно танцевали с девчатами и слушали их частушки, стали полицаями.
Мария шла по дороге, когда её окликнул Семён.
-Куда торопишься, — поправляя автомат на плече, спросил Семён.
-Домой, — с брезгливостью ответила Мария.
— Слышала, на девчат списки составляют, чтобы в Германию угнать?
-Слышала.
-Пойдёшь за меня, тогда в списки не включу, вызывающе сказал он.
Семён давно, ещё до войны приставал к ней, но она даже не смотрела на него, да и братья всегда могли её защитить.
-Что, ушли твои защитнички, теперь меня будешь слушать, схватив за руку, силой прижал к себе.
-Пусти, ирод окаянный.
Мария, со всей силы ударив Семёна, вырвалась и побежала. Она понимала, что завтра окажется в списках угнанных.
-Ну, сука, ты у меня заплатишь за это, — крикнул ей вдогонку Семён.
Она бежала, не останавливаясь, пока не оказалась возле своей хаты.
-Марийка, что случилось? — спросила испуганная мама.
-Ничего, мама, не переживайте, всё хорошо, пойдёмте, пойдёмте в хату.
Ночью она опять не могла уснуть.
-Ой, доченька, доченька, ты первая в списках сказали прийти в комендатуру, — кричала мама.
-Что будет, доченька?
Она рыдала и её худенькие плечи вздрагивали.
Мамочка, мамочка, может это ошибка, Вы успокойтесь, я схожу и всё узнаю, обнимая, успокаивала Мария.
Заскрипела дверь и в дом вошёл отец.
-Нет, Марийка, это не ошибка, Семён внёс тебя в списки, — сняв фуражку, тихо сказал он.
Молодых девушек и женщин с детьми согнали на станцию «Межевая». Окружили состав, направив оружие на родных.
-Уходите, уходите, завтра, завтра отправка, — грозно крикнул комендант и сделал несколько выстрелов из автомата.
Люди бросились бежать, молодёжь стучала в двери вагонов, но опять заработали автоматы.
— Девчата, успокойтесь, успокойтесь, завтра попрощаемся, завтра, — бегая по вагону, успокаивала Мария.
Но они не слушали, а всё громче и громче рыдали.
И тут она запела.
Уха-ха, уха-ха,
Чем я, девочка плоха,
На мне юбка новая,
Сама чернобровая.
И пошла, выстукивать каблуками, по полу вагона.
Ой, война, война, война,
А я стою тут не одна…
Все вдруг стали вставать и тоже выбивать такт частушек, а потом песня прекратилась, и ещё долго было слышно, как по вагонам выбивая каблуками, плясали молодые девушки.
Но тут поезд тронулся с места, и девочки, попадав, кто куда поняли, что это было последнее свидание с родными.
-Мама, мамочка…
Понеслось над полями и с болью отозвалось в сердцах матерей.
-Доченька, доченька, — кричали упавшие на рельсы матери.
-Я буду молиться за тебя доченька… Буду молиться…
Слова застревали в пересохшем горле, и было видно, как седеют волосы у матерей.
Июльское утро выкрасило всех в один цвет.
Четыре года лагерей, четыре года в неволе и лишь по вечерам тихо в бараках звучали затяжные песни.
«А туман яром, а туман долыною…», «Ой, летели, дики гуси под над двором у субботу…».
А чаще не выдержав ожидания увидеть дом, Мария вдруг начинала причитать.
-Ой, мамочка моя родная, когда я Вас увижу? Поля мои родненькие, когда мои ноженьки побегут по вас?
Начинала тихо, протяжно, потом громче, за ней подхватывали остальные. У каждой девчушки были свои причитания. Всё сливалось в стон, от которого лились слёзы, и крики, вырывавшиеся из горла, до хрипоты, летели под звёздным небом на чужбине, над бараками лагеря. В эти минуты даже собаки, которые охраняли лагерь, начинали выть протяжно, высоко задрав свои морды, а потом громко лаяли. Остановить всё это могли только немецкие солдаты, которые стреляли и ругались вовсю.
После наступала внезапная, испуганная тишина. Измученные девушки падали замертво и засыпали.
А до конца войны ещё было далеко.
Два лагеря, один мужской, другой женский были разделены колючей проволокой. Девушки, которые работали на хозяев, экономили и прятали хлеб, заработанный дополнительно, чтобы подкормить парней. Носили тайком картофельные очистки. В такое страшное время находили минутку для шуток и переглядов. Молодость брала своё, и многие влюблялись, но боялись признаться в том даже себе. Все понимали, что каждый день может быть последним.
Не осталась без внимания и Мария. Худенький паренёк по имени Макар, принимая от неё очистки, сказал, что он из Белоруссии, попал в плен вначале войны, когда немецкие самолёты под Витебском бомбили поезд, в котором они ехали на фронт.
Его чистые голубые глаза, казалось, смотрели в самую душу и конечно девичье сердце затрепетало. Среди грязи, смерти и безумия сердца их соприкоснулись.
Любовь не красивых делает красивыми, жадных — щедрыми, а слабых – сильными. Их нельзя было назвать слабыми, но они стали крепче духом.
Всегда рядом с Марией была девушка Оксеня, сначала пребывания в лагере они делились всем: и едой, и горем, и счастьем, которое боялись потерять. Словно тоненькая нить надежды, разорванная войной, начала связываться и крепнуть.
Вокруг просачивались новости, что немцы отступают и, наверное, скоро и к ним придёт освобождение. Всё чаще дымились печи в крематории, всё чаще от страха застывала кровь в жилах.
Макара не было уже три дня, она боялась думать, что он попал в эту мясорубку. Время тянулось, а душа была натянута словно тетива, казалось, что вот-вот лопнет и разлетится на множество кусочков.
Они проснулись от криков, но кричали не заключённые, а немцы. Немецкая речь носилась, словно загнанная собака между бараками, поджав хвост.
Гул самолётов и взрывы были совсем рядом. Дверь барака открылась и все услышали американскую речь. Солдаты ворвались, а с ними ворвалась свобода.
Из своих мешков они доставали тушёнку, хлеб и шоколадки. Выталкивая девушек их бараков, объясняли, что они свободны. Выбежав на улицу не зная куда бежать, люди застывали от страшных взрывов. Самолёты не видели, где свои, где чужие, они просто бомбили.
Мария кинулась вместе с подругой в соседний лагерь, там все обнимались, плакали, падали на землю от взрывов и снова поднимались. Народ смешался, но Макара среди них не было. Она металась от барака к бараку. Трупы, кровь, крики о свободе, все смешалось в этом бешеном потоке войны. Людская лавина хлынула за ворота лагеря.
Вдруг они увидели Макара. Он лежал в грязи, в луже крови с пробитой головой. Схватив его за руки, девушки поползли к воронкам, только в этих ямах можно было укрыться. От взрывов земля понималась чёрными столбами и накрывала всех толстым слоем.
Затянув Макара в яму, Мария быстро оторвала кусок материала от своего истрепавшегося платья и перевязала ему голову. Он застонал и открыл глаза. Слабая улыбка засветилась искоркой надежды.
— Живы, живы, кричала Оксеня.
— Живы, живы,- вторила ей Мария, прижимая Макара.
Ах, война, война, война,
Что же ты наделала…
Частушки звенели весело, со всех сторон были слышны звуки гармошки.
Полюбила гармониста
За гармонь весёлую.
И за чуб его вихрастый,
На правую сторону…
Перебивая друг друга, летели частушки над морем, а босые ноги выбивали глухой такт по палубе.
Держась за руки, возвращались домой Мария с Макаром. Они знали, что эта война соединила их на всю жизнь…
-Ну, вот и яблоньки зацвели за окном, стоят как невестушки, — задумчиво проговорила Мария.
В квартиру в очередной раз позвонили, дочка Любаша не успевала открывать сегодня двери. Старшая дочь Вера с мужем и внуком, сын Анатолий с внучками, друзья, соседи… Для всех хватило места за столом.
— Мама, мамочка, с Днём Победы! – звучал в телефонной трубке голос младшей дочери Марины.
— За Победу! – громко говорили все и чокались рюмочками.
Звон хрусталя, словно салют, звучал торжественно.
— Эх, был бы жив отец, — с горечью проговорила Мария.
Она смотрела на свою семью, и сердце её радовалось, что они с Макаром смогли воспитать своих детей правильно. Хотелось, чтобы они через свои сердца и души пропустили этот Великий праздник. И снова зазвучала гармонь, все знали, что она особенный гость на этом празднике.
У моего миленочка,
Кудрява головёночка,
Кудри вьются, дуются,
Девушки любуются.
Мария в тёмно- синем костюме без передышки пела частушки.
Эх, война, война, война,
Не сломила нас она…

А я девчоночка,
Да в синенькой юбчоночке…

Ой, кум до кумы,
А я до Параски…

Эй, давай, давай, давай,
Не задерживай…
Гармонист играл, не останавливаясь, все хохотали до слёз, столько частушек они ещё не слышали в исполнении мамы. Радость переполняла сердца всех.
Частушки звенели и летели над столом, двором, городом и страной, над народом, который не смогли победить и никогда не победят.
И петь буду.
И плясать буду,
А придёт смерть,
Помирать буду…

Под звуки весёлой гармони, тогда ещё никто не знал, что частушки в этом доме в исполнении мамы звучат в последний раз. Она словно хотела в частушках рассказать всю жизнь, которую очень любила и завещала любить своим детям.
(Посвящаю своим родителям Гулидовой (Белицкой) Марии Константиновне и Гулидову Макару Самуиловичу)
С Днём Победы!