Судьба-злодейка

Подмосковье. Где то в окрестностях Ногинска.

Это Адское Пойло, притащил Миша Конченный, что б его в аду черти в задницу ебли! Миша, неопределённого возраста мужик за сорок, крепкий ещё, с откровенной умственной отсталостью на чумазой морде, следствием потомственного алкоголизма многих поколений предков, единственный из всех мог работать. Мог, но никогда не хотел. Но в этот раз, не иначе, какой то бес попутал его, согласится помочь старухе дачнице с дровами. Бабке, как раз ржавый, явно видевший ещё закат СССР, дребезжащий ЗиЛ-130, вывалил перед забором гору пилёных берёзовых чурбаков. Старуха, сухонькая, косоглазая карга, задумчиво толклась вокруг кучи, то и дело закидывала скатившиеся чурбаки на верх кучи и судя по всему, теперь решала, как бы всё это переместить во двор.
Именно в это время, тащился мимо её участка по не чищенной от выпавшего в ночь снега улице деревни, Миша Конченный. Вонючий бомж в драном ватнике и когда то красной, а ныне серой от грязи, вязанной шапке-пидорке и расхристанных, видавших виды башмаках. Увидев мужика, бабка встрепенулась и хищно ощерилась всеми своими тремя оставшимися во рту зубами.
— Милок! Подь сюды! – она шагнула на серёдку улицы, перекрывая Мише путь, — помоги, касатик, мне дрова во двор перекидать! У меня от дела самогону осталась бутыль… Ну и сто рублей тебе дам!
Конченый, было хотел обойти бабку по кривой дуге, но тварь, польстился на самогон. Да и денег тоже неплохо бы поиметь, а куча казалась не такой и большой. Миша хоть и не хватал с неба звёзд, но сообразил, что бабка с этими дровами крепко попала, уверенно запросил к самогону не сто, а пятьсот рублей. Минут десять они живо торговались не хуже азербайджанца на рынке. Сошлись на трёхстах.
Как и следовало ожидать, уже через полчаса перетаскивания берёзовых колод, Миша Конченный, надсадно сипя прокуренными, бронхитными лёгкими проклял свой энтузиазм. Не зря говорят, что от работы лошади дохнут! Короткий ноябрьский день уже сменился сумерками, когда он, дрожа коленями и обливаясь вонючим потом закинул к стене сарая последнюю колоду и обессилено присел на один из чурбаков. Оглянулся. Бабка, всё это время то и дело выскакивая, словно чертовка из табакерки, на крыльцо и контролировавшая оттуда процесс, мигом оказалась рядом.
Конченный, хотел ей было что то сказать, но никак не мог отдышаться. Старуха опередила: — Милок! А ты что сел? Порубить их ещё надоть!
Миша, багровея лицом, выпучил глаза и прохрипел: — Иди…на хуй…старая…
Карга закатила глаза, мелко быстро закрестилась невнятно что то бормоча, а потом, зло ощерившись и отступив на пару шагов выкрикнула пискляво: — А вот не получишь ничего!
Конченный кряхтя, упираясь руками о колени поднялся, шагнул к сараю, выдернул из стоявшей на углу, припорошенной снегом колоды топор и развернулся к хозяйке.
Бабка, побледнев громко икнула, звучно, несмотря на одетое, на тщедушное тельце старое пальто, испортила воздух и запричитала повышая голос от шёпота до пронзительного визга: — Ой! Ой! Людииии… Убивают!!! Душегубец!!!
Но сумерки почти сменились вечерней тьмой, вокруг по улице было тихо и помощи ждать не приходилось. Старуха это смекнула и прекратив орать быстро, быстро заговорила уже спокойно, сменив тон на елейно молящий: «Да что ты, милок! Ты что удумал то?! Да нешто шуток не понимаешь?! Сейчас, мигом я… погодь тут!» И прихрамывая, метнулась к дому.
Миша Конченный ухмыльнулся глядя ей в след, смачно высморкался на снег и воткнул топор на прежнее место. А ещё минуты через три, щерясь прокуренными резкими зубами, вертел в руках почти полную литровую бутыль зелёного стекла с иностранными надписями на этикетке «ROYAL PRIMA FEINSPIRT 96%vol». Он быстро метнул взгляд на выглядывающую на него в окно старуху, открутил красную винтовую пробку и втянул носом спиртной запах. Не обманула мразота старая! Даже не самогон — спирт!

Бомжатник, в старом подвале на краю посёлка, давший приют Мише и ещё четверым бедолагам, радостно гудел. В мусорном контейнере у «Пятёрочки» удалось добыть почти целый ящик просрочки! Это в добавок к обычной добыче в виде чуть подгнивших, безвкусных гидропонных помидор и иной зелёнки. А тут ещё Конченый, гордо грохнул со словами: — А вот вам, ебёныть! на колченогий стол в центре подвала, почти полную бутылку спирта. Жора Признанный, местный авторитет и бесспорный глава этого вонючего прайда, скривил заросшую свалявшимися колтунами седой, грязной бородой морду и подозрительно понюхал содержимое бутылки.
— Откуда такой подгон, Мишаня? — полюбопытствовал он подозрительно, исподлобья глянув на добытчика.
Конченый как мог, косноязычно и сбивчиво поведал братии историю со старухой и злощасными дровами. А Профессор, самый хилый и боязливый из всех, но в то же время и самый умный, осмотрел, подслеповато щурясь в полумраке этикетки на бутылке и покачал головой: «Поди палёнка какая… Его ж давно не купить, ROYAL то, он ещё при Горбачёве был!»
Жора хмыкнул и протянул бутылку Конченому и просипел: А ну отхлебни! А мы глянем…
Миша Конченый засопел было, чуя подвох, но бутылку из рук вожака принял, ещё раз занюхал соблазнительный спиртной дух. Потом запрокинув голову, сделал два больших глотка, вмиг покраснел лицом, стремглав схватил и влил в себя протянутый ему Профессором гранёный стакан с ключевой водой которую бомжи набирали в ближнем овраге.
— А-а-а… Хорошо пошла!!! — выдохнул он, явно собираясь повторить процедуру дегустации.
— Э-э-э! Разошёлся козлина! Всё вылакаешь! — взвизгнула Люська Минетчица, не старая ещё, но опустившаяся от пьянства баба, игравшая у бомжей не особо почётную, но привычную роль «принеси-подай-встаньраком-пошланахуй».
Её поддержал Чепушила. Он самый бывалый из бомжей, но от зрелища дегустации, поршнем от парового котла заходил его кадык и враз сел голос. Чепушила, с шутками и прибаутками в основном на тему гомосексуального секса, разлил добытый спирт по двум бутылкам, умело на глаз разбавил водой и вышло два литра почти сорокаградусного вожделенного пойла.
Всё бы хорошо, и пожрать набирали, бухнуть часто было что, но надвигалась зима, главный враг российского бомжа. Ещё месяц назад, в октябре, Чепушила замутил всех податься на зиму на нары.
— Не боись! – говорил он, — обнесём дачу или хату в деревне и сами спецом спалимся, менты нас примут!
Был Чепушила в этом опытным, как пошёл ещё по малолетке на кичу, так и чалился всю жизнь по зонам, пока не стал стар воровать. Авторитета не нажил, по причине петушиной шкуры, крепко приставшей к нему ещё во вторую ходку, как попал во взрослую зону. Бычил с дуру, потом спалился за язык… дальше – больше и до петушиного угла добрался, где прокукарекал всю свою блатную жизнь.
— Сам суди, Жора, пару недель в ИВС чалимся, потом СИЗО до февраля, а то и до марта, ну и суд ещё с месяца!
— Гонишь, дырявый! – хмуро отвечал Жора, набивавший косяк из собранных на автовокзале окурков и имевший за плечами тоже не одну ходку, — нам по рецидиву впаяют пятёру, да ещё группу пришьют! У нас только Профессор первоходом пойдёт, остальные все сиделые. Люська, шамара драная, за наркоту, Мишаня за гоп-стоп, ты вовсе мазурик, спец по лохматкам…
-Не-е-е… Какая пятёра?! Мы ж в сознанке, помощь следствию…деятельное раскаяние. Я так заверну в последнем слове, прокурор с конвоем с жалости к нам плакать станут! Годик дадут не больше…В тепле, со жрачкой, в баню по субботам…
-Ага! Тебе лишь бы в баню! Мыльце уронить! Ты кого лечишь, шерстяной?! Да с тобой по одному делу проходить — в опущенку прямая тропинка! Запоганились! А на нас, если примут, все висяки по району за пару лет повесят! Что я, ментов не знаю?! Так рога наломают, что всё на себя возьмёшь!
За таким базаром и усидели оба пузыря, с шутками и прибаутками заедая огурцами с гнильцой и поджарив в старой сковороде на костре, начавшие подванивать после разморозки, просроченные кордон-блю.
— А помнишь, Жора, как мы в прошлом годе у дачников куру спёрли? — хрипло загоготал Чепушила, вытирая жирные пальцы о рваный рукав. — Ты её под бушлатом прятал, так и нёс, а она тебе там насрала!

Жора скривился, но тоже заржал, поперхнувшись дымом от косяка:

— Зато нажрались тогда, как ферзи! Люська ещё жарила, её и чуть не спалила, Сказала что это гусь!
— Гусь, блядь, твой хуй после бани! — огрызнулась Люська, ковыряя длинным ногтем на мизинце в зубах. — Я ж вам, козлам, не кухарка!

Профессор, сидя в углу, молчал, задумчиво вертя в руках бутылку от спирта с этикеткой. Он вспомнил, как лет двадцать назад, ещё до всей этой сраной жизни, читал в библиотеке про Наполеона. А было время и пил коньяк с таким же названием. Эх, судьба злодейка, вернуться бы в прошлое, а не это вот всё! — мелькнула мысль, но тут же утонула в запахе перегара и гниющих помидоров.
— Профессор, ты чё, опять, бля, в астрале? — поддел его Миша Конченый, пихнув локтем. — Умник хуев, спирт-то не палёный!»
— Да откуда мне знать, — буркнул Профессор, но всё же прищурился на этикетку. — «ROYAL»… Это ж вроде значит «царский». Может, и не отрава.
— Царский, говоришь? — Жора хмыкнул. — Ну, тогда мы тут все цари, мать их!
Первой скверно почувствовала себя Люська, самая дохлая из всех.
-«Ойййй…. Чо та мне, блядь, хуёво…»
Она встала шатаясь, потащилась на подгибающихся ногах было к двери, но схватившись на обвислый живот, рухнула на колени и начала выблёвывать содержимое желудка прям в ведро с водой, стоявшее у двери.
-Куда рыгаешь, мразь!!! Там вода на питьё, чистая! Убью прошмандовка!!!!» — взвился Жора.
Но тут, опершись на руки, надсадно и сипло закашлялся Миша Конченый, глотнувший первый чистогана. И кашель его тут же превратился во что то жуткое и страшное. Он уже тоже блевал, прямо на старый матрац.
А потом накрыло всех… Умирал бомжатник долго и мучительно… Последнее что запомнил в этой жизни ослепший от метанола Профессор, была тьма, в которой кто то страшно, не переставая икал.

Тьма, икание, холод. Профессор уже не чувствовал ни рук, ни ног, только бесконечный гул в голове, словно кто-то стучал молотком по пустой бочке. Всё, отъездился, — мелькнула последняя мысль, и он провалился в пустоту.
А потом — свет. Резкий, слепящий, будто кто-то направил фонарь прямо в лицо. Профессор зажмурился, инстинктивно прикрыл глаза рукой, но рука… рука была не его. Тонкая, с грязными ногтями, в каких-то царапинах. Он открыл глаза и понял, что лежит на ворохе мокрой соломы. В нос ударил запах дерьма, кислого пива и чего-то горелого. Где-то рядом хрипло орали на непонятном языке, звенело железо, ржали лошади.
— Was machst du, faule Schlampe? Aufstehen! — рявкнул кто-то над ухом.

Профессор моргнул и, кряхтя, сел. Перед ним стоял здоровенный мужик в кожаном колете, с саблей на поясе и красной усатой рожей, покрытой оспинами. Давным-давно в кино таких видел. «Ты немец, что ли?» — подумал и тут же спросил Профессор, и замер поражённый. Голос его был не его — высокий, бабский. Он опустил взгляд и чуть не заорал: вместо привычного драного пиджачишки, с замызганной футболкой под ним, грудь обтягивала серая, рваная рубаха. Да хер с ней с рубахой! Грудь… Он схватился за грудь и обомлел! Вместо впалой, чахоточной груди с выпирающими рёбрами, под рукой оказались женские сиськи. Самая настоящая женская грудь, хоть и обвислая, но получше чем у Люськи Минетчицы! А ниже… Он сунул руку под юбку и похолодел. Член пропал. Вместо него в зарослях жёстких, коротких волос — вагина, мать её! Пиздища! Профессор заорал в голос!
— Schnell, Gretch! Лоренц ждёт, шевели задницей! – увесистый пинок был ответом.
Профессор уже не понятно как, но начал воспринимать язык окружающих.
Пока усатый мужик тащил его за руку по грязной, заставленной повозками улице, как сквозь сон, приходило, добавляя жути понимание. Он, уже не он, а она! И зовут её Гретхен! Но где он? Кто эти странные, чудно одетые люди вокруг?!
Голова гудела, ноги дрожали, а вонь вокруг была такая, что вновь хотелось блевать. По не мощёной улице, разбитой копытами многочисленных лошадей сочилась какая то бурая жижа. Разум подсказывал самое очевидное.
«Это что, кино снимают?» — думал он, ошалело оглядываясь. Лагерь кишел людьми: солдаты в ржавых кирасах, бабы с корзинами, лошади, пыхтящие паром в холодном воздухе.
— Wo ist der verdammte Lenz? — рявкнул усатый, обернувшись к какому-то тощему парню в рваном плаще. Тот махнул рукой куда-то в сторону костров.
Профессор, шатаясь, пытался сообразить. Язык — немецкий, это понятно. Но какой-то странный, не как в фильмах про фашистов. И шмотки на людях вокруг — не похожи на киношные, а будто из музея, да ещё заношенные до дыр и грязные.
Наконец, усатый швырнул Гретхен к здоровенной телеге, где у костра сидел здоровяк под два метра ростом, с сальными волосами до плеч, в кожаной куртке, заляпанной жиром и кровью. Откуда-то из глубины сознания сквозь противную муть всплыло осознание. Она (какая, блядь, ещё она?!) его знает. Это Лоренц. Её очередной «военный муж». (Вот ведь сука, я попал!!!) Она, кормит его, обстирывает и ублажает! И он вахмистр, а это тут прям авторитетный мужик! Морда у Лоренца была красная, как у Жоры после трёх дней запоя, а глаза мутные, будто он уже неделю хлестал тот самый «ROYAL». В руках — глиняная кружка, из которой воняло кислым пивом.
— Гретхен!!! Не зря, когда третьего дня, наш коновал сказал что ты не жилец и нужно звать попа со Святыми Дарами, я рассмеялся ему в снулую рожу! Я ответил ему, что ещё не знавал другой такой живучей и ушлой сучки как ты и ничего с тобой не сделается!
Он выплеснул остатки содержимого своей кружки в сторону и громко, протяжно рыгнул.
— Всё! Не могу я больше пить это Богемское пойло!
Он схватил Профессора за руку и подтянув к себе, несло от Лоренца какой то гнилью и конским дерьмом. Руки вахмистра скользнули под рубаху, крепко ухватили груди Гретхен, (Блядь, что происходит то!) поигрывая пальцами.
Профессор в панике замахал руками, пытаясь отбиться, хотел было заорать, покрывая гада матерщиной, но вырвался только сиплый бабский визг.
— Ну же, погрей своего муженька! Я замёрз в этом чёртовом дозоре! – вахмистр завалил её на телегу, задрал рубаху и пьяно гогоча стал ловить губами сосок.
Происходило это посреди улицы и проходившие мимо люди подбадривали Лоренца улюлюканьем и пошлыми выкриками.
«Ну уж нет, падла, я тебе не шалава какая!» — мелькнуло в голове Профессора он и, собрав все силы, двинул мужика коленом в пах. Судя по всему, не особо удачно, так как тот загоготал и но вместо того чтобы отстать, размахнулся и влепил Гретхен такую оплеуху, что в голове зазвенело.
— Да, сучка, да!!! Дёргайся! А то лежишь всегда как бревно! Ух и завела ты меня!
Лоренц развернул Профессора, бросил мордой в солому на дне телеги, завозился с ремнём стягивая штаны что то бессвязно выкрикивая и рыча аки лев. Через несколько секунд рядом с её головой лязгнув упал здоровенный палаш в ножнах с ремнём. В потом крепкие руки задрали длинную юбку и вцепились в ягодицы. Профессор взвыл, понимая, что это уже ни хуя не шутки!
Грубая, жёсткая ладонь, мазнула ей по промежности, проникая пальцами меж половых губ, а потом её место занял горячий, большой хуй вахмистра.
— А-а-а-а!!! – заорал профессор, — что ж ты сука творишь, беспредельщик!!!
— Ори!!! Ори громче стерва!!! – рычал над ней Лоренц двигая бёдрами и всаживая на всю длину член, размерам которого мог позавидовать рейтарский жеребец.
Профессор чувствовал, как движения внутри него ускоряются, а стоны и рёв мужчины меняют тональность и вот после пару особенно сильных ударов вахмистр замер и в лоно Гретхен ударили сильные, тугие струи спермы. Лоренц застонал и повалился ей на спину. Несколько секунд он лежал на ней замерев, тяжело и хрипло дыша, потом отпрянул. Его обмякший член с сочным чавканьем выскользнул из Гретхен.
Вахмистр, звучно шлёпнул её по заднице ладонью и молвил, всё ещё тяжело дыша: — А теперь, шлюха, принеси-ка мне пожрать! Твой жеребец проголодался!
Неожиданно с конца деревни раздались истошные крики, какой то шум и грохот выстрелов. С холма вниз летел отряд конницы с воздетыми палашами и пиками наперевес. Лагерь взорвался криками, люди хватали оружие, бабы завизжали. Лоренц бросив Гретхен, заскакал матерясь, пытаясь одновременно схватить с телеги палаш натянуть штаны. Не удержался на ногах и рухнул во весь рост в уличную жижу – грязь смешанную с навозом. По нему тут же пронеслись, дробя кости, копытами всадники. Одна из лошадей с налёту врезалась в телегу, копыта замелькали над головой. Профессору бросились в глаза ощеренный в крике рот, налитые кровавым бешенством глаза и воздетый над головой, сверкающий сталью палаш. Профессор падая с рассечённой головой только и успел подумать: — Ну ебаный ты ж в рот! — как здоровенный жеребец наступил ему прямо на грудь. Хрустнули рёбра, мир потемнел, и на этот раз — навсегда.

А наступающая 20-тысячная армия Католической лиги Максимилиана Баварского под командованием фельдмаршала графа фон Тилли, неудержимо наступала на Прагу. Решающее сражение произошло на Белой Горе, рядом с Прагой, 8 ноября 1620 года: 15-тысячная армия протестантов потерпела сокрушительное поражение от 20-тысячной католической. Прага капитулировала без единого выстрела.
Никто потом никогда не вспомнил, маленького эпизода нападения отряда протестантов на отряд фуражиров-рейтар накануне сражения.

Где-то под Ногинском, в вонючем подвале, остатки палёного «ROYAL’а» всё ещё стекали по грязному полу, смешиваясь с блевотиной Люськи. Через приоткрытую дверь сипло подвывал осенний ветер, а большая, толстая, серая крыса на полу, привстав на задние лапки и задрав морду, водила носом, понимая, что она теперь тут безраздельная хозяйка.
Так и закончилась история Профессора, которому судьбы подарила второй шанс. Бывшего учителя, бомжа и, на краткий миг, маркитантки Гретхен. Никаких подвигов, никаких империй. Все ли мы можем реализовать свой шанс?! Судьба-злодейка, как говорится, не выбирает героев — она их топчет.