Антоновские яблоки

Антоновские яблоки
Повесть.

Антоновка обыкновенная, самый распространённый, древний, зимний, сорт яблони. Плоды крупные, жёлтые, временами с разлитым румянцем, виннокислые, с особенным ароматом. Употребляются свежие, очень ценятся мочёнными, широко используются в переработке. Лежат до февраля и позже. Наиболее морозоустойчивые.
Бел. Сов. Энциклопедия, 1969г.

На исходе август. Суббота. Уже давно за окнами светло. Никита привыкший вставать рано, не глядя на часы, мог приблизительно определить время. Так и есть, оно приближалось к шести. Тихонько поднявшись с кровати, чтобы не потревожить сон жены, он вышел на балкон. Утренняя прохлада тут же взяла в свои объятия, от чего даже немного передёрнуло. Сделав какие-то движения руками и слегка их, растерев, Никита опёрся на балконное ограждение. Взгляд упал на ту панораму, которую можно было увидеть и рассмотреть с высоты четвёртого этажа жилого дома. А что можно было узреть, если их дом и ещё несколько таких коробок-пятиэтажек стали началом строительства нового микрорайона на окраине города. Вдоль домов проходила грунтовая дорога, состояние которой зависело от погоды: солнце превращало песок под колёсами автотранспорта и под людскими ногами в пыль; ветер эту пыль гонял, как хотел, и она попадала в квартиры, особенно, первых этажей; после дождя было не пройти, не проехать. От дороги в разные стороны расходились стежки-дорожки, ведь каждый житель шёл так, как ему того хотелось, как вздумается. Но это пока. Со временем марафет наведётся.
Вдалеке, над голубизной стелющегося над землёй тумана, вырисовывалась длинной полоской верхушка соснового леса, за которым находилась его родная деревня, где ещё стоит родительская хата, с большим садом. Как не странно, но именно с садами, в которых преимущественно растут яблони с антоновскими яблоками, плоды которых превращались в варенья и компоты, с них давили сок, сушили, мочили целыми бочками, разлаживали, перелаживая соломой или сеном, по ящикам и на чердаках, чтобы подольше сохранить их свежесть, связано и название деревни – Антоновка. Помимо этого, когда-то коренные жители носили только фамилию Антоновы, не говоря об именах и отчествах. С появлением, так называемых примаков, то есть молодых людей, которые женились на антоновских девчатах и решили обжиться в деревне, пустить корни со своей фамилией, и некоторое время жили у родителей жены, всё и перемешалось. Несмотря, что в Антоновке уже много заброшенных и пустующих хат, которые заросли бурьяном, бесхозные сады, как тому и надо быть, весной благоухают своим белым цветом, чтобы осенью дать ароматные яблоки.
Сегодня Никита намеревался съездить на велосипеде в свою Антоновку. Он это делает регулярно. Надо скосить пожухлую траву возле хаты и в саду, поправить, где надо забор, посмотреть, может уже можно снять с антоновки яблоки и поднять на чердак. Короче, надо ехать, а там будет видно по ходу действий.
Слегка позавтракав, Никита чмокнул ещё спящую жену в щёку и вышел тихонько за порог квартиры. Сбежал вниз. Выкатил из подвала велосипед, и поехал на свою малую родину.

Не прошло и получаса, и он уже в деревне. Вот и первый её житель дядя Митя, по отчеству Петрович. Самый старый из оставшихся сельчан сидит на скамейке у калитки своей хаты, дымя сигаретой. Его огромные ладони лежали одна на одной на трости-самоделке, стоящей между коленок.
— Здоров, дядь Митя! – Никита остановился, как можно ближе к старику, и протянул в знак приветствия свою руку.
— Здоров, здоров, коль не шутишь! – отозвался тот и подал руку.
— Как поживаешь Петрович?
— А вот живу, порчу воздух. Разве это жизнь, когда в мои годы живёшь один – без бабы? Царство ей Небесное! – и старик перекрестился. – Живым-то в могилу не полезешь, а смерть не берёт, вот и маешься, — продолжал он.
— А сын-то навещает?
— Приезжает Андрюшка со своей семьёй. Гостинцев навезут, того сего. Посидим, потолкуем, словом, повидимся, и они уезжают домой, в свою жизнь. Но, как только Андрюшка отчалит со двора на своей иномарке, тут же причаливают эти два оболтуса. Да ты их знаешь. Это Васька и Петька. У них ещё какие-то клички есть, так собак называют. И начинают: мол, дед Мить, вот к тебе сын приезжал и по идее не с пустыми руками, так может, ты нам сигарет выделишь или денег на бутылку «червивки», а мы тебе отработаем. Только кто они мне такие? Чужь чужиной. Отработают, а чем? Им ведь дай, что на ветер выбрось. Были б хлопцы добрые, куда б ещё не шло. А ведь алкаши и ворьё. Лучше с ними не связываться. Ты дома глянь, может, и твой сад обколотили, как мой, не дав созреть яблокам, — вдруг Петрович замолчал и стал доставать из пачки сигарету.
Попрощавшись со стариком. Никита, не садясь на велосипед, дошёл до родительской хаты. Развязал с калитки проволоку и вошёл во двор. Замок на двери висел как бы не тронутым. Стёкла в окнах были тоже целы. Значит, всё нормально. Только во дворе, особенно, вдоль забора и около хаты, быльник порос, чуть ли не в его рост. Зайдя в сад, увидел, что ветки яблонь, от груза яблок, прогнулись аж до земли. Никита сорвал первое попавшее яблоко, чтобы попробовав, определить его спелость. Да, это было то, что надо для поднятия на чердак. Не зря, он ухаживал за яблонями, делал обрезку ненужных веток и побелку известью стволов.

С быльником расправился лопатой, собрав его в кучу. Снял пару ведёр антоновских яблок и сел на крыльцо перекурить. В голове возникли какие-то воспоминания с далёкого детства, образы отца и матери.… Но это прервали ни кто иные, как Васька – Забулдыга и Петька – Шкет, которые шли по улице и очень громко что-то друг другу доказывали. Увидев курящего на крыльце Никиту, как говорил дед Митя, дружки причалили к забору.
— Привет Ник! Наши вашим с кисточкой! – поприветствовал Васька, подняв вверх руку с растопыренными веером пальцами.
— Приехал фазенду проверять? Давай, давай! Надо держать хозяйство в порядке, а то гляди вдруг, понадобится в лихую годину. Ведь жизнь – штука непредсказуемая и никто не знает, что будет завтра. Глядишь – день белый, и вдруг черноту понесло, тут-то и начинаешь болтаться, как дерьмо в проруби. Скажи Шкет?
— Кому что, — отозвался тот.
— А вы то что, потихоньку бухаете, сады, того и гляди, обколотили все? – прервал философию Забулдыги Никита, чем дал тему для дальнейшего разговора.
— Да типун тебе на язык и два на задницу. Мы ведь не волки позорные, где живём, там не гадим. Усёк! Которые сады бесхозные–обобрали, и те, чьи хозяева не в состоянии с ними что-либо делать, а это такие как Петрович и баба Варька. Не пропадать же добру! – встрял в разговор Шкет, и как бы в оправдание добавил: — Не боись, твой сад не тронули. Знаем, что ты стал хозяином, у тебя молодая жена. Вот соберёшь яблочки, заготовителю сдашь и свежая денежка в семейный бюджет, как с неба свалится.
— Десантура, — не мог угомониться Васька, а чего это у тебя до сих пор наследника нет? Может, не там ищешь? Так ты привези свою кралю к нам, то мы враз со Шкетом разберёмся и кого-нибудь состругаем, — от сказанного оба зарогатали на всю улицу.
Никита мог терпеть любой разговор, но этот начинал переходить все грани, что его заело, и надо было своих односельчан ставить на место.
— Хорош базарить! Вы на ком пробу снимаете уроды? Давайте валите отсюда подобру-поздорову, чтобы вашего поганого духа я не слышал, ибо, не дай Бог, беду на себя накличете, а тело болючее? – пошёл в наступление Никита.
Он сбросил с себя рубашку, и на плече обнажилась татуировка эмблемы десантных войск. Друзья не ожидали такого поворота, да и не было никакой охоты попадать под Никитины кулаки-кувалды. А ведь они были всё ближе и ближе, и их разделяла только калитка. Струхнувшие Васька и Петька дали задний ход, переводя разговор в иное русло: — Ну, ты Ник не обижайся, если что не так ляпнули. Ведь слово не воробей, сказанёшь–не догонишь. Надо будет что, скажи–подсобим. Как один кореш говаривал, втроём не один, захочем так дадим. Усёк? А на дорожку угости нас сигаретой со сраным концом. Извини, с фильтром, — оправдывался Васька, и, получив две сигареты, он опять, как вначале, поднял, вверх покачивая руку с растопыренными пальцами, а потом послал воздушный поцелуй.
Довольные, что всё закончилось мирно, Забулдыга и Шкет дымя угощёнными сигаретами, уходили, шаркая своими растоптанными кирзачами, только им ведомом направлении, в свою реальность.
Жизнь свела Василия и Петра не в детстве, и друзьями они тогда не были. Это случилось тоже в Антоновке, но гораздо позже. Имея одни склонности по жизни, встретившись, они очень даже спелись, понимали друг друга с полуслова–с полувзгляда. Когда-то любовь к деньгам, которые должны были, по их понятиям, бежать ручьём в карманы, и романтика дальних стран, привела обоих на скамью подсудимых. Суд, определив срока, отправил на стройки народного хозяйства.
Сказка не получилась. Откушав сполна государственных харчей, им больше ничего не оставалось и в голову не приходило, как вернуться в родные края, в отчие хаты, как бы начать новую жизнь. Но, как гласит народная мудрость, где вороне не летать – всёравно дерьмо клевать. Этим же работа стала необязательна, или на их жаргоне – западло: мол, от работы кони дохнут, но желудок требовал своё, и его надо было удовлетворять. Вот дружки и промышляли случайными заработками у оставшихся антоновских стариков, заглядывали в соседние такие же пустующие деревни, не брезговали что-либо стащить. Так что этих типов знали не понаслышке не только многие жители деревень, но и собаки, которые старались не попадать дружкам на глаза, обегая их стороной. А сейчас яблочная пора, на их и живут. Нет, не на их живут, а на том, сколько яблонь обтрясут и выручат за яблоки денег, сдав заготовителю на приёмный пункт.

Никита вынес из сарая лестницу на метра четыре высотой, с первого взгляда, вроде бы, пригодную к использованию, приставил к фронтону хаты и полез открывать дверцу на чердак, а заодно испытает её на прочность. Лестница немного поскрипывала, но особого подозрения не вызвала.
Подняв и разложив на чердаке, пять вёдер яблок, Никита поднимал последнее ведро. И когда уже одна нога была на чердаке, вторая нога вдруг соскальзывает с перекладины лестницы, и Никита, успев отбросить ведро с яблоками, не сумел за что-либо ухватиться, полетел вниз головой.… Какое-то мгновение он ещё видел рассыпанные возле него яблоки и всё исчезло.
Конец августа – далеко не конец июля. Уже и день стал короче, и вечерняя прохлада с туманной сыростью не даёт задержаться на улице без дела. Вот и Васька, с Петькой съёжившись, молча, дробя шагом, спешат в своё жилище, но Васька заметил стоящий за забором велосипед Никиты. – Наверно ещё Десантура домой не уехал, — подумал он, и направился к калитке с надеждой
стрельнуть курева.
— Ник, ты где? – крикнул Васька, и, повернувшись ухом к хате, стал прислушиваться. Крикнул сильнее, но никакого ответа не послышалось. Тогда открыв калитку, он вошёл во двор. За ним, как хвост, юркнул Шкет. Постояв и повертев головами по сторонам, пошли к хате, но, ни в сенях, ни внутри её, Никиты не было.
— Может к кому заглянул на огонёк в качестве гостя? – выкинул предположение исчезновения Никиты Шкет.
— Ну, ты блин даёшь! Гайками-то в мозгу крути. Может, ещё скажешь, что с бабой Варькой шуры-муры крутит? У его ведь и родни в Антоновке нет, — озлобился Васька. – Давай меньше базара. Обойдём кругом хаты, посмотреть надо в саду и в сарае. Вопросы есть? Вопросов нет. Тогда по коням!
Не успел Васька зайти в сарай, как услышал возбуждённый голос Шкета:
— Во бля набрался! А мы его ищем. И где человеку так подфартило?
И когда Васька к нему подошёл, то увидел лежащего на земле Никиту в некой неестественной для пьяного позе, не подающего никаких признаков жизни. Он стал его трясти за плечо, но Никита никак не реагировал. И тут Васька струхнул по-настоящему, и по спине побежали мурашки. Уже больно не хотелось верить, что произошла мокруха, которую могут запросто, повесить на него со Шкетом, а повод найдут. Но вдруг он приложил ухо к груди Никиты и услышал биение сердца. Приказав Шкету не отходить ни на шаг от Никиты, он со всех ног бросился к Петровичу, чтобы вызвать «скорую помощь», ведь только у него был телефон.
Света в хате старика уже не было. Васька пробовал открыть калитку, но она была заперта со двора. Тогда он начал ударять в калитку ногами. От стука поднял лай цепной пёс. Вскоре загорелся свет и на крыльцо вышел старик.
— Кого ещё там нечистая сила принесла? – подал он голос.
— Петрович! Это я – Васька. Вызывай «скорую». Несчастье случилось. Десантура вот — вот окочурится, но сердце, кажется, ещё бьется, — орал с улицы Забулдыга.
— Допрыгались, доигрались, мать вашу, — пробурчал старик и ушёл в хату.
«Скорую» ждать, долго не пришлось. После осмотра врачом, двое крепких парней положили Никиту на носилки и занесли в машину. Друзья, закатив велосипед в хату, закрыли её на замок и пошли домой, думая каждый своё о происшедшем.

Никита открыл глаза и понял, что находится в больничной палате. Об этом говорил специфический запах, рядом стоящие капельницы, какая-то аппаратура со вздрагивающимися стрелками на мониторах. Для него время остановилось. Он не знал, сколько здесь находится. Его тревожило, а знает ли его Марина о случившемся и его местонахождении. Конечно же, не осталось не замеченным состояние полного отсутствия туловища, которое не чувствовалось, оно было мёртвым, отказ рук и ног выполнять свои функции, которые не хотели даже шевелиться.
В подсознании зафиксировались последние кадры его в Антоновке, возле родительской хаты, когда надо было уже ехать домой, и он в спешке поднимал последнее ведро с яблоками на чердак. И, казалось бы, уже одной ногой там, но в какой-то момент вторая нога соскользнула с перекладины лестницы. Начиная своё падение, он пытался ухватиться за лестницу, сказалась армейская подготовка в ВДВ, но не получилось. Падая, повредил, видимо, шею, потому что её сжимал хомут, который фиксировал и положение головы в одной точке, не давая ей ни малейшего поворота. Никита как бы догадывался о своём положении, но ещё не осознавал, что у него началась совсем другая жизнь.
Открылась дверь палаты и вошла целая делегация людей в белых халатах, которые и окружили койку Никиты.
— О, так он пришёл в себя! Молодца! – поговорил один из них, и присев на самый краешек койки, нащупал на руке Никиты пульс, стал считать его удары, смотря на свои часы.
— Норма! – сказал он, встав с койки, и отошёл ко всем, где кто-то что-то говорил, кто-то сказанное записывал, подойдя к окну, рассматривал рентгеновские снимки, измерили давление, и потом так же быстро ушли, как и вошли. Это означало, что утренний медосмотр в палате Никиты прошёл, начнутся лечебные процедуры. Осталось дождаться процедурной медсестры и кое-что выяснить.
Вот и вошла лет сорока миловидная медичка с подносом в руках, на котором лежали наполненные шприцы для очередного использования.
— Неужели всё мне? – подумал Никита и подсознательно приготовился не столько к боли от уколов, сколько к преодолению ощущений от этой неприятной процедуры, которую ненавидел с детства, и как бы, между прочим, спросил:
— Вы можете мне сказать, сколько я уже здесь нахожусь, и если в курсе дела, поясните причину моего столь странного положения?
— Лежите вы, молодой человек, уже трое суток. Я не врач, а всего лишь медсестра, и то, что мне известно–скажу. Судя по обстановке вашего последнего местопребывания, видимо, вы падая с большой высоты, получили не только травму шейного отдела позвоночника ввиду вывиха, но не исключено–сотрясение мозга. Потому и находились всё это время в коме. Но в сознание пришли, руки тоже отойдут, а вот ноги… — медсестра замолчала и воткнула иглу шприца где-то в бок ягодицы, чего даже Никита не почувствовал, и добавила:
— Есть подозрение на перелом позвоночника в поясничном отделении. Конечно же, не дай Бог такого, но время покажет. А то, что вы пациентом нашего нейрохирургического отделения будете не менее трёх-четырёх месяцев, то это факт.
От услышанного у Никиты аж перекрыло дыхалку. Взяв в руки поднос с пустыми шприцами, медичка покинула палату.
Вопрос, как быть дальше, если прошло всего, лишь трое суток, а уже столько проблем, не выходил из головы Никиты ни на минуту. Всё это время, пока был в отключке, кормили капельницей, теперь пришло время, когда будут приносить еду три раза в день, и кому-то надо будет кормить, ведь сам не в состоянии. А набивши желудок всевозможной пищей, надо и опорожниться, но как? Проблема ещё в том, что нет чувствительности, когда распирает до боли мочевой пузырь или желудок, не знаешь, что, когда, откуда, попрёт.
Только зря Никита бедовал по поводу приёма пищи. Завтрак принесла симпатичная, молодая девушка по имени Лена и накормила очень даже умело. Видимо, ей не впервые этим заниматься. Потом были обед и ужин, это будет до тех пор, пока Никита сам не возьмёт в руку ложку и поест самостоятельно.
Для временного спускания мочи в мочесборник был поставлен катетер, а опорожнение решили вызывать при помощи слабительных лекарств. Чтобы уйти от проблем, Никита задумал отказаться от приёма пищи, представив с каким отвращением, будет находящийся рядом в полном здравии человек нюхать его дерьмо при оправке. Узнав о задумке Никиты, главврач отделения, строго-настрого ему запретил подобного рода всякую самодеятельность.

Так кто же он такой этот Никита, по кличке Десантура? Ничего особенного в нём нет. Обычный, деревенский, молодой человек – Антонов Никита Антонович, который родился двадцать пять лет тому назад в деревне Антоновка. Как поздний и единственный сын у своих родителей, он был и единственным помощником по хозяйству и в поле с раннего детства, а работы в деревне хватало круглый год. Окончив восемь классов, поступил в строительный техникум. Потом был призван на два года в армию и служил в воздушно-десантных войсках. А это не просто войска – элитные войска. Те, кто туда попал, и становились настоящими мужчинами, ведь их лозунг: «Если не мы, то кто?» Сержант Антонов прыгал с парашютом в любое время суток и в любую погоду, участвовал в серьёзных военных операциях и хватанул сполна. Как свидетельство его добросовестной службы в ВДВ – государственные награды, поощрения и благодарственные письма родителям от командования, которые сыном гордились.
Когда из армии вернулся домой, умер отец. Все отцовские обязанности легли на плечи Никиты. Помогал, матери во всём, в чём она нуждалась, её часто навещал. Устраивал и свою жизнь. Устроился на работу в строительное управление мастером, поступил на заочное обучение в институт. Женился. Управление дало комнату в молодёжном общежитии, но хотелось иметь собственное жильё, и встал на очередь для его получения. Оформил кредиты, внес начальные платежи, а чтобы не растягивать рассрочку на многие годы, с помощью родителей, двухкомнатная квартира было полностью выкуплена. Жена Марина работала в том же стройуправлении в производственно-техническом отделе. Вот только что-то с рождением ребёнка пока не получалось. Умерла мама и Никита остался один – без какой-либо родни. Вот, лежит он на больничной койке, и со стороны нет никакой помощи. А ведь в каких переделках приходилось бывать, ведомо только ему и Господу Богу. Выдержал и оставался в строю. На этот раз случилось то, что не могло присниться в самом страшном сне, он оказался в беспомощном состоянии. Он уже не владеет телом, оно ему не подчиняется, оно для него чужое. К горлу двухметрового Никиты подступил комок, на глаза накатились слёзы.

Прошло ещё два дня. Время шло к обеду, когда тихонько приоткрылась в палату дверь и появилась голова, которая была обращена в сторону Никиты, а глаза внимательно изучали нужный объект. Никита узнал в ней Ваську–Забулдыгу, который тоже сообразил, что палатой не ошибся, и, распахнув шире дверь, вошёл в неё, следом за ним Петька–Шкет. Оба чисто выбритые, были в белых халатах на плечах, под которыми просматривалась, чуть ли не парадная одежда, а на ногах сияли начищенные туфли. В руках Васька держал пакет.
— Наши вашим! – поздоровался Васька. Оба сделали поклон.
Оказавшись возле койки и усевшись на табуретки, Васька начал:
— Ник, ну ты блин и наделал мороки! Когда мы тебя увидели тогда на земле, чуть не обделались. Думали тебе кранты–ласты сложил. Но, слава Богу, всё обошлось. Тебя «скорая» забрала, а назавтра твоя краля с самого утра и заявилась, её проинформировал Петрович и послал к нам. А мы что? Рассказали, что видели, и пояснили, что никакого отношения к тебе не имеем. Ну, она и слиняла на крутом авто. Уже к вечеру заявился участковый мент: мол, что да как? Мы ему слово в слово, что и твоей. Видимо, ему этого мало было, думал, может чего утаили, вот повестки в ментовку и накатал. Мы, как люди законопослушные, не могли и не имели права ослушаться. О бля, заболтался! Мы тебе вот твоих антоновок притаранили, на большее извини. Я гляжу твои-то руки не фурычат, чтобы их есть. Ты не бедуй, сейчас Шкет будет дольками резать и ложить тебе в рот, только старайся хорошо пережёвывать, чтобы не удавиться. Только их надо сполоснуть водичкой. Чистота – залог здоровья! – и Васька указал Шкету на пакет, которому не требовалось дополнительных разъяснений. И тот сразу же достав из пакета в обе руки яблок, направился к мойке, — а Васька продолжил:
— Значит, в ментовке следак подсунул нам по листу бумаги: дескать, пишите правду–всё, что знаете, что видели. А ведь когда мы тебя обнаружили, то рядом валялось ведро и яблоки. Но ведь и лестница стояла. Глядь, а дверка-то на чердак открыта. Шкет рванул туда, а там яблоки разложенные лежат. Вот и дотумкали, что ты яблоки на чердак поднимал и оттуда, видать, грохнулся. Но, что, да как, для нас великая тайна, как китайская стена, — Васька сложил, как китайский болванчик, руки на груди лодочкой и поклонился.
— Нога у меня соскользнула, вот и полетел, — прервал Никита Васькину исповедь, пояснив причину своего падения.
Петька, очистив ножом, который Васька достал из носка, от кожуры яблоко и нутра, порезал его на дольки, поднёс кусочек ко рту Никиты, ожидая пока тот его откроет.
— Про то, что ты сказал, мы не писали, а про яблоки на чердаке поведали, и про лестницу, и про ведро, и рассыпанные яблоки на земле. Отпустили. Сказали, если что, вызовут. Твой велик мы закатили в хату и закрыли на замок. Всё чин-чинарём! Ты Ник прости, но чтобы яблоки в твоём саду не пропали, мы их колотнём и сдадим заготовителю. Мани, в полной сохранности–до копейки, отдадим тебе, но с небольшим вычетом за труды. Сам понимаешь, надо и сюда, — и Васька пальцами щёлкнул по горлу.
— Главное, ты не падай духом и держи хвост трубой. Усёк? Даст Бог, всё наладится! Мы же похилали, может, попутку до Антоновки тормознём. Покедова Десантура! Не знаем, когда ещё наведаемся, но, если что, зови. Ведь мы свои – антоновские. Яблоки ешь сам, угощай других, они с твоего сада.
— Который с этого дня полностью в вашем распоряжении, — как заключение произнёс Никита.
Васька и Петька ушли, но остался принесённый ими аромат антоновских яблок, которые лежали в пакете. А ведь не такие они уже совсем пропащие личности. Да пьют, лодырничают, но это их жизнь и они вправе ею распоряжаться так, как они это умеют делать. Но самое главное, при всех недостатках, том негативе, осталась какая-то совесть, способность подставлять своё плечо помощи. Здесь в любом случае срабатывает поговорка, какой привет–такой ответ. Какое отношение к таким людям, такова их обратная реакция.
Ближе к вечеру в палату заявился следователь из горпрокуратуры и представившись стал задавать Никите вопросы по поводу его нахождения субботним днём в Антоновке и что стало причиной его попадания с тяжёлой травмой в больницу. Получив ответы на заданные вопросы, он поинтересовался Васькой и Шкетом: мол, что связывает его с ними. Всё-таки дружки попали органам в поле зрения. А случилась бы смерть, тогда попробуй, докажи, что ты есть ты. Но после разговора следователя с Никитой, всякие подозрения с них были сняты.
Наверно, не успел остыть верх табуретки, на которой сидел следователь, теперь на ней сидела Марина. Просто какой-то день свиданий получился. Не успеет уйти один, приходят другие.
Никита смотрел на жену и не понимал её настроения. Про таких людей говорят: не рыба – не мясо. Понятно, пока нет причин для радости, но ведь он в случившемся не виновен. Как гласит народная мудрость, знал бы, где упаду, то соломы бы подослал. От душевной боли у самого всё кипело. Так зачем же приходить с траурным лицом и передавать эту негативную энергию кому-то.
Марина что-то говорила про работу, про какие-то перестановки среди служащего персонала, и ничего не спросила о его самочувствии. Зачем спрашивать у Никиты, если она это узнала у лечащего врача, или у той самой медсестры на посту, а тут всё на виду. Тем более, он со своей травмой не первый и не последний, и она наслышана об их последствиях. Что конкретно происходит у Марины в голове и душе, Никита не знал, ибо она ему не открылась, кроме того, что она приходила назавтра, как он попал в больницу, но к нему не пускали, что с её слов записали его паспортные данные для истории болезни.
Встав с табуретки, Марина направилась к двери, но сделав несколько шагов, вернулась и, поцеловав Никиту в лоб, легко постукав ладошкой по его руке, быстрым шагом удалилась. Никита ощущал в её прикосновении холодноватость, да и к чему поцелуй в лоб, если он ещё живой. После ухода жены, в голове молнией промелькнула мысль, если ещё раз придёт в таком настроении, то выгоню.

Прошла неделя. В руках, как и в теле до пояса, появилась чувствительность. Любое прикосновение ощущалось всё больше. Стали шевелиться пальцы. В эту половину тела возвращалась жизнь, а вот низ оставался без изменений, что и напугало Никиту. Тревога не была беспочвенной. В разговоре тет-а-тет, то есть один на один, с завотделением, который был и лечащим врачом Никиты, он получил информацию о том, что анализ изучения спинного мозга, после проведения пункции, показал, что он разорвался. А так как операций по его сшиванию пока нигде в мире не проводятся, остаётся только сожалеть о результате травмы и продолжать жить жизнью, которую преподнесла судьба-злодейка. Он больше никогда не встанет на ноги.
Марина позвонила на медпост отделения и у дежурной медсестры навела справки о состоянии Никиты. Услышав, что он уже самостоятельно принимает пищу, не могла удержаться, чтобы его не навестить. Ведь когда пришла первый раз, то её вообще к Никите не пускали, сославшись на его тяжёлое состояние. Придя второй раз, ничего утешительного не увидела, поэтому и не смогла от подавленности поддержать Никиту словами. Только то, что он пришёл в сознание, уже было немаловажно для его положения. Но это не было ею замечено, в чём и каялась. Марина пока не знает главного, о чём поведал Никите лечащий врач, и каким-то образом ей не сказала об этом дежурная медсестра.
Прикупив по дороге сока, фруктов и любимых конфет — сосулек, Марина вихрем влетела в палату. Поцеловав Никиту несколько раз в губы, она щекой прижалась к его лицу, и Никита ощущал, как её слёзы катились по его щекам. Ещё не совсем окрепшими руками он прижал Марину к себе, дав возможность успокоиться. Когда отпустил и Марина села на табуретку, продолжая гладить его руку, Никита увидел, как горят её глаза, переполняемые радостью.
Около часа Никита и Марина, словно молодые и любящие друг друга голубя, ворковали без остановки. Говорили обо всём, Никита демонстрировал движения руками, а Марина за этим наблюдала, как за чем-то необычным, никогда не видимым. Что касалось от поясницы и ниже, обсуждению не подлежало, и Никита старался отшучиваться, уводя разговор на иную тему, чтобы не вернуть Марину в мрачное состояние. Пусть верит пока в лучшее, а там, что будет, то будет. Во всяком случае, Никита должен быть готов ко всему.
Ежедневные процедуры с уколами, которые при одном упоминании приводили Никиту в дрожь, и массаж, не прошли даром, восстановив полностью движение рук. После снятия хомута, всё ещё присутствовало боязнь поворота головой, особенно наклона вперёд или запрокидывание назад, не говоря о резких поворотах. Экспертная комиссия назначила первую группу инвалидности бессрочно, то есть пожизненно. И это в 25 лет! Страшно, очень страшно даже подумать, как можно в таком состоянии жить, и жизнь ли это. Но, тем не менее, спустя три с половиной месяца нахождения в больнице, Никиту выписали домой. Марина принесла тёплую одежду, ведь на улице зима и мороз минус двадцать. Его положили на носилки, опустили лифтом на первый этаж, потом занесли в машину «скорой помощи» и повезли домой. Молодые, крепкие ребята моментом подняли Никиту на четвёртый этаж, и вот он дома.
Три с половиной месяца назад он ушёл отсюда по делам и вернулся тяжёлым инвалидом, который без постоянной посторонней помощи никуда не годен. Всё это время душа рвалась в эти стены и она здесь. А что дальше? Рядом любимая жена, которая на три года младше, и которая будет рядом ночью. Она желает, она будет требовать ласки и любовных утех, на что он ответить уже не может. Это одно! Разве спрячешь или выбросишь через форточку остальные проблемы: тот самый мочесборник и постоянную мысль об опорожнении?
Наступившая ночь подтвердила мысли Никиты, когда Марина оказавшись в постели, ласково его обняла, прижалась к Никите всеми изгибами своего обнажённого тела, но он погружённый в свои мрачные мысли, как будто не чувствовал её ласк, способных вызвать эрекцию даже у покойника. Так и не дождавшись ответной реакции, Марина отвернулась, и было слышно её всхлипывание, которое становилось сильнее и сильнее, а потом, соскочив с кровати, убежала в зал, ударив со всей силы дверью. Никита тоже был подавлен, но здесь был бессилен не только он, но и светила медицины вкупе с «Виагрой» и подъёмным краном. Ему казалось, что на его обрушилось железобетонное перекрытие дома, и он лежал под его обломками.
Несмотря на то, что Марина, уходя на работу, готовила Никите что-то поесть и ставила на табуретку рядом с диваном, на котором он лежал, на работе, по её словам, стала задерживаться всё чаще и подолгу. Приходила поздно, и было видно, что под градусами. Иногда её штормило по сторонам так, что с трудом разувалась. Задавать какие-либо вопросы было бессмысленно. А чтобы избежать скандала, этого не стоило было делать. Попросту не хотелось себе настроение портить. Утром, с больной головой после вчерашней попойки, могла проснуться и поесть с обилием слёз, с какими-то оправданиями и обещаниями, но для Никиты было очевидно, что он становится изгоем, ненужной вещью, хламом, мусором.

Марина задерживалась. Никита смотрел на стрелки часов на стене, которые предательски накручивали минуту за минутой. Наконец щёлкнул замок входной двери, который Марина, уходя из квартиры, каждый раз закрывала ключом. Было видно, что она не в себе. Неким внутренним чутьём Никита почувствовал что-то недоброе и не ошибся. Марина чуть ли не с порога начала:
— Никита, мы должны серьёзно поговорить. Надо расставить все точки в наших отношениях. Я тебя люблю, но это не значит, что должна сидеть возле тебя нянькой: кормит, поить, обстирывать твоё дерьмо, и, в конце концов, дышать этой вонью, которой пропиталось в квартире всё. Я на себя выливаю море парфюма, чтобы от меня не воняло дерьмом. Я молодая женщина, у которой ещё вся жизнь впереди. И я не намерена посвятить её тебе калеке, у которого по-большому счёту настоящая жизнь окончилась. Хочешь, если позволяют твои финансы, найми сиделку, которая бы тебя смотрела. Хочешь, что хочешь, но только не со мной.
После недолгой паузы, за время которой Марина, видимо, соображала с подбором добавки к сказанному, продолжила:
— Мы расстаёмся, ибо я люблю другого мужчину.
Сердце Никиты невольно сжалось, а потом забилось с невероятной силой. Спина стала холодной от пота. В голове со скоростью света пролетело: — Вот и всё! Мысли сменяли одна другую, и каждая была мрачнее предыдущей. Тяжёлый комок подкатил к горлу, мешая дышать. Никита смотрел полными слёз глазами на входную дверь, за которой скрылась Марина, с уходом которой его жизнь круто изменилась. Былую любовь сменила безграничная ненависть. Единственная женщина, которую он по-настоящему любил, предала эту любовь. Нет больше той Маринки!
Действительно, денег ещё не накопил, чтобы нанять сиделку, а на пенсию по инвалидности, когда за всё надо платить, сильно не разгонишься. В интернате, где проживают люди разных возрастов и со своими болячками, нет никакой охоты находиться. Там будут кормить, лечить, ухаживать, но в случае смерти, которая рано или поздно придёт, хочется лежать на своём антоновском кладбище, там, где покоятся его родители, а не с чужими людьми, на чужом кладбище. Остаётся позвонить друзьям, чтобы отвезли в Антоновку, а там будет видно. Переведут туда же пенсию, которую будет приносить местный почтальон, как когда-то родителям, и с голоду не подохну. Главное, не будет слышно гадостей в его сторону. На этом Никита окончил свои рассуждения и стал крутить диск телефона, набирая номер товарища. Впереди было начало чего-то нового, неизведанного. Что ещё подкинет судьба?

Ёще, будучи дома, Никита из сообщений средств массовой информации, был наслышан, что весна оказалась не только ранней, но и тёплой. И когда его городские товарищи, привезя в Антоновку, несли в родительскую хату, видел как, благоухал их сад, аромат цветения которого не мог не тронуть струны души. Не мог приезд остаться не замеченным для оставшихся деревенских жителей. Первым в хате появились Васька и Шкет. Обследовав постель Никиты, они о чём-то между собой гуторили, но суть их разговора до Никиты не доходила. То, что он лежал на том, что когда-то было послано руками мамы, не вызывало сомнения, но от постели из-за долгого не использования попахивало прелью, хотя всё было в нормальном состоянии. Ведь Никита, бывая дома, протапливал печь, чтобы избежать появления в хате сырости, которая могла повредить не только то, что лежало на трёх кроватях, но и в шкафу, и сундуке.
Тут же Васька со Шкетом сняли с кроватей всю постельную принадлежность и вынесли во двор на просушку, а на кровать Никиты постелили привезённое бельё из дома. Вскоре от затопленной печи, по хате пошло знакомое тепло, которое щекотало ноздри носа, от которого тянуло на сон. Рядом с кроватью Никиты тут же был поставлен стол, на котором появились солёные огурцы, порезанное полосками сало, хлеб. С печи досталась кастрюля с картошкой в мундирах, то есть неочищенный и бутылка самогона.
Разлив самогон по стаканам, Васька, взяв свою долю в руку, начал речь:
— Дорогой наш Ник! Мы рады тебя видеть живым, хотя в хреновом положении ты оказался. Вот она, правда, нашей жизни: иногда не знаешь, что тебя ждёт не только завтра, но и сегодня, в сию минуту. Говорят, не плюй в колодец, ещё придётся воды из него испить. Нечто подобное случилось и в наших отношениях. Ты нам подлянку не делал, и мы рядом с тобой. Мы тебя не бросим, и чем можем, тем будем помогать. Твои проблемы – наши проблемы. Извини за небогатый, но от всей души, стол, который делался на скорую руку. За тебя! – и Васька опрокинул в широко раскрытый рот содержимое стопарика.
Его примеру последовал Никита и Шкет. В полной тишине слышался хруст огурцов и чавканье.

Время на месте не стояло. День сменялся ночью. Уходили недели и месяцы. Жил и Никита. Сдержали своё слово и дружки. Каждое утро, в обязательном порядке, кто-то из них, забегал отведать его, приносил какой-то завтрак, опорожнял мочесборник, и уходил. К обеду или к вечеру являлись уже вдвоём, или даже втроём, и не с пустыми руками. Как умели, сделали стул-кресло, когда на нём будет восседать Никита при необходимости, то он имел бы устойчивость к опрокидыванию. Для того, чтобы Никита мог поменять своё лежачее положение или сесть, Васька принёс вожжину и привязал концом за балку, на которой лежал потолок. Никита был безмерно благодарен своим опекунам за помощь, и чтобы не оставаться в долгу, который, как говориться, платежом красен, после получения пенсии, устраивал маленький праздник, чему те были очень даже рады. С пенсии покупался какой-то съестной припас и минералка, но не для того, чтобы обжираться, переводя добро на дерьмо, чтобы жить хотя бы без головокружений и чёрных пятен в глазах. Не забывал отлаживать и на так называемый чёрный день, когда вдруг деньги понадобятся, а помочь некому, где уже лежали деньги за сданные в прошлом году яблоки, которые принёс Васька в палату, и которые Никита, так сказать, заныкал от Марины, предчувствуя ход дальнейших событий в его жизни. И, как в воду глядел, не ошибся, чутьё не подвело.
Днями нежданно-негаданно, после небольшой разлуки, нарисовалась Марина. По лицу, которое светилось, и по облику нельзя было утверждать, что она была убита горем и страдала. Тем не менее, сумела пустить слезу и просила вернуться домой. А зачем? Ведь уже каждый выбрал свою дорогу. Разве можно простить измену и предательство по отношению к нему? Можно было изначально обо всём мирно договориться, и остаться, если не в статусе мужа и жены, то хоть бы друзьями. И Никита, как ему было не трудно, сказал единственное слово: — Уходи! Он был готов на всё, лишь бы больше не видеть эту женщину.
Большая глупость – попытаться ещё раз войти в одну и ту же реку. – Не возвращайтесь к былым возлюбленным, былых возлюбленных на свете нет. Есть дубликаты… — пришла Никите на ум строчка из Андрея Вознесенского. Да, и к пустому колодцу за водой не ходят!

Проснувшись, Никита, глянув на часы, понял, что заспал. Часы показывали семь часов. А куда ему торопиться? Через открытую форточку в окне было слышно, как возбуждённо чирикали воробьи. Может с утра произошла разборка, а может с таким восторгом радовались наступившему дню, где-то горланил до хрипоты одинокий петух.… Одним словом – жизнь.
Сегодня второе августа – день ВДВ. Десантура страны отметит его с размахом. Встретился бы и Никита в городском сквере с теми, кто два года отдал службе в этих войсках, но в его жизни всё круто изменилось. В сенях послышались шаги и тут же стук в двери.
— Открыто! Заходи! – почти прокричал Никита.
Дверь открылась, и появились Васька и Петька, как всегда Васька со своими причудами:
— Мы приветствуем тебя наш дорогой гвардии сержант Антонов Никита Антонович! – и тут же изобразил реверанс.
— Поздравляем тебя с днём десантуры! Желаем здоровья и многих лет жизни!
— И — и, — прервал Ваську Шкет и замолчал.
— Ну, что ты забуксовал? – спросил тот.
— И чтобы ты, Ник, в девяносто лет подхватил трипака! – вполне серьёзно отчеканил Шкет.
— На этом вступительная часть праздника пока остановится. Ещё не вечер! – говорил, пожимая руку Никите Васька. Не остался в стороне и Шкет.
— Сейчас мы пойдём на оправку, поменяем постель и приведём себя в порядок. Усёк, сержант?
Посадив Никиту, они подставили свои руки с взятыми на замок пальцами, тот обхватил каждого за шею, и тройка вышла во двор, где Никиту ждал стул — кресло.
— Ты посиди и поднатужься. Может что-либо выдавишь, — дав ЦЭУ (ценные указания), Васька и Шкет исчезли в сенях.
Спустя какое-то время, появившись в хате, Никита увидел накрытый скатертью стол, в середине которого в литровой стеклянной банке стояли белые астры, большая бутылка вина, и кое-что из закуски. Усадив его на кровать, Васька, как ведомый в этой тройке, подал всё необходимое для бритья и даже нанёс вспенившееся мыло на нижнюю часть лица Никиты. Остальное тот делал сам.
Когда Никита умылся, и ему помогли переодеться, Шкет протянул полфлакона «Тройного» одеколона.
— Странно, вы даже имеете парфюм, который больше бы годился для внутреннего употребления? – подколол Никита Шкета.
— Но не всякое добро надо переводить на дерьмо. Хотя эффект при оправке очень ощутим. Сидишь на толчке, как в салоне красоты.
После утреннего марафета, по отношению к Никите, к кровати опять был поставлен стол, чтобы позавтракать и слегка отметить его праздник. Взяв по стакану креплёного вина на грудь, и закусив килькой в томате, как им казалось, самой лучшей в мире кансервой, все трое закурили. Пообещав, что они не прощаются, друзья собрались уходить, но Никита их остановил и достав из своего загашника деньги, отсчитал и дал на то, чтобы те прикупили в магазине соседней деревни водки и хорошей закуски, для праздничного обеда.
Оставшись один, Никита лёг и включил «Спидолу». Долго гонял по шкале стрелку, в поиске чего-то интересного, как услышал, что к хате подъехали машины, по звуку легковые, и трижды просигналили. Из машин доносились звуки музыки. Когда открылась в хату дверь, то стали заходить похожие друг на друга молодые люди в майках-тельняшках с голубыми полосками и в голубых беретах на головах, с наколками эмблемы ВДВ на плечах. И когда они стали с ним здороваться и обнимаясь брататься, Никита стал понимать, кто есть кто.
И тут, как говорят в подобной ситуации; и нос не чесался, началось застолье. Чего только на столе не было, он гнулся от изобилия. Разговоры, воспоминания, тосты и песни не смолкали. В заключении ребята предложили устроить Никиту в специнтернат, и услышали–нет. Никакие уговоры не заставили его сделать этот шаг. Гости попрощались и уехали, оставив не только то, что осталось на столе, но и тепло братства, которое зародилось в армии и укрепилось после неё среди бывших десантников.
После ухода товарищей из хаты, Никита уснул крепким сном. Ему снился совершенно дурацкий сон, что он сидит между какими-то древними старухами, которые его обнимают, гладят по голове и наперебой стараются поцеловать своими слюнявыми губами, от чего он старается увернуться. И когда одна из старух схватила его за руки и стала трясти, Никита проснулся. Над ним стояла Зинка, которая пыталась его разбудить и трясла за рукав рубашки.
Придя в себя, Никита опять увидел стол с кучей еды и бутылками, вокруг которого, чуть ли не приплясывая, крутился Васька. Увидев такое богатство на столе, которое за его отсутствие появилось неведомо откуда, ему даже в голову не приходило, выставлять то, что прикупил за деньги Никиты. Он не мог понять, откуда такая «манна» свалилась. Узнав наконец-то истину, был в восторге.
— Вот это кореша у нашего Ника! – раз за разом повторял он.
После продолжения застолья, когда выпитое стало вскруживать головы, Васька затянул:
— Ой, мороз, мороз! Не морозь меня…
Но его что-то застопорило, и он обратился к Никите:
— Ник! Если мне не изменяет память, ты когда-то очень даже неплохо рыпал на гармазе, сидя на скамейке у своей хаты. Бывало, деревенские жители так выплясывали под твою музыку, что столбом пыль стояла. Со стороны казалось, прошло стадо коров. А сейчас сбацал бы?
— Но ведь нет гармошки.
— Айн момент, сейчас будет. У бабы Варьки на шкафу пылится лет сто. Сбегаю и ради такого случая попрошу у старухи.
Не прошло и двадцати минут, и Васька появился с гармошкой, которую сразу же отдал Никите.
— Сделай Десантура что-нибудь нашенское так, чтобы душа развернулась и опять свернулась, — и, раскинув руки, он стал выделывать ногами кренделя, выстукивая чечетку.
Нажимая на клавиши, Никита вспоминал некие мелодии, и когда по-настоящему растянул мех, сделав первые аккорды, Зинку, словно под зад шилом укололи. Она вскочила на ноги, и, выстукивая каблуками туфель по полу, запела:
— И жить будем, и гулять будем, а смерть придёт, умирать будем…
Одна частушка меняла другую, после польки звучал вальс, где единственной барышней была Зинка, которая в танцах переходила от Васьки к Петьке и обратно. В перерыве между танцульками собирались у стола и принимали по граммульке. К вечеру все лежали без задних ног, кто где.
Несколько слов о Зинке, о Зинаиде Луговой. Бывшая учительница начальной школы в Антоновке. Когда школу закрыли, она не сумела найти работу по специальности. Считая себя педагогом от Бога, не захотела менять работу на иную. Но время шло, и навыки работы с детьми постепенно уходили. Ещё учась в педучилище, чтобы не выглядеть белой вороной, научилась курить, но с потерей работы в школе, появилась тяга к употреблению алкоголя. В личной жизни что-то не сложилось, и, оставшись одна в родительской хате, стала зарабатывать шитьём и вязанием. Летом не вылезала из леса, собирая ягоды, чтобы их потом сдать заготовителю. Для сдачи собирала и грибы. Но уже получала и пенсию. Поэтому, со своими привычками и нуждающаяся в некой мужской работе по хозяйству, Зинаида и попала в поле зрения Васьки-Забулдыги и Петьки-Шкета, которые не только пользуются её добротой, но, если надо, и помогают. По их просьбе она согласилась обстирывать Никиту. И вот Зина после попойки спит на одной из кроватей.
Ночь после сабантуя прошла для каждого по-разному: кто спал, как пшеницу продавши, на каком боку уснул, на том и проснулся; кто-то из-за сновидений часто просыпался и соображал о своём местонахождении. Но под утро все один за другим, бежали во двор. Возвращаясь, останавливались у ведра с водой, и прежде чем её зачерпнуть кружкой, чтобы как можно скорее погасить горящее нутро, умудрялись ею стукнуть по ведру. Этот грохот говорил об одном – пора вставать. Никита хоть и ограничивал себя выпивкой, но тяжесть в голове чувствовалась.
Пока Зинка убирала со стола всё лишнее и не нужное, расставляя Васькины припасы, Васька со Шкетом занимались утренними процедурами с Никитой. После того, как все умылись и привели себя в порядок, расположились за столом, чтобы опохмелиться. По стопарику выпили, на зуб того-сего взяли, больше желудки не принимали. От одной мысли по отношению к спиртному выворачивало наизнанку. Пришлось трапезу заканчивать. Оставив на столе необходимое, чем Никита в обед мог бы подкрепиться, стали все расходиться, пообещав к вечеру заглянуть.

Время очень даже быстротечно. Казалось, только вчера был день ВДВ, а сегодня уже 19 августа – праздник Преображения, который – не только воспоминание о событиях двухтысячилетней давности, он напоминание также о том, что главная цель христианина – преображение его бытия. Он же, — второй Спас или яблочный Спас – самый известный и почитаемый в народе праздник, который связан с поспеванием яблок и освещением их в церкви, после чего их разрешается, есть, как и остальные фрукты. Спас считается днём отлёта аистов в тёплые края. Если они готовились к отлёту за неделю до Спаса, считалось, согласно народной примете, что зима придёт раньше и будет очень суровая, с трескучими морозами. «Спас – бери рукавицы в запас» — напоминает пословица.
Никита помнит, как в былые времена и в этот день, мама хаживала в церковь, и, придя домой, давала съесть каждому по яблоку, как обязательное причастие. Да, уже давно не слышно на старой, когда-то обгоревшей от удара молнией липе клёкота аистов, видимо, родимые птицы уже покинули Антоновку. И если верить примете, то и холода не за горами. Значит, есть о чём задуматься ему.
Это тебе уже не лето и даже не его конец. Надо иметь запас дров и то, где б они, превращаясь в золу, давали тепло в хате. Надо чтобы была хоть бы печка–«буржуйка», ведь не будешь ежедневно топить русскую печь. А кроме заборов, которые возле своей хаты Васька давно разобрал и пожёг, добравшись до чужих, у Никиты тоже ничего нет, разве что сарай пустить на дрова. И что говорить про одно и про другое, если надо истопник. Не будут Васька и Шкет сутками сидеть и кочегарить, и ещё ухаживать за ним. Они помогают, чем могут, но в няньки не шли, и какие-либо ставить условия, ни к чему. У них своя жизнь, в которой и терять то нечего. Хорошо так хорошо, не нравится–нас ничего не связывает, на твою сбрую и иди подальше. И этим всё сказано.
— Утро вечера мудренее, — гласит народная пословица, как и будет день – будет и пища. Никита накинул на себя одеяло. Он имел с детства эту дурную привычку, спать, укрывшись с головой, и закрыл глаза. В памяти ещё какое-то время мелькали, как в детском калейдоскопе, картинки из его жизни, знакомые лица, и он погрузился в сон.

Прошёл ровно год, как Никита сломал позвоночник. Он лежал беспомощный на кровати в родительской хате и смотрел на висящую от балки потолка вожжину, которую когда-то привязал Васька, и которую, намотав на руку, Никита менял своё лежачее положение. Благодаря чему избежал пролежней. Где-то под печкой мышь с усердием грызла сухарь.
За окном ещё августовские сумерки, хотя скоро шесть часов утра. Никита посмотрел в угол на икону с ликом Богоматери, перекрестился, и, подняв с пола конец вожжины, сделал петлю, просунул в неё голову, и резко кувырнулся с кровати…. Его бренное существование закончилось, он покинул эту грешную землю.
Гроб с его телом стоял на двух табуретах в саду среди яблонь с антоновскими яблоками. В необыкновенной тишине было слышно, как нет-нет и что-то глухо стукнет. Это на землю падали созревшие яблоки. Потом гроб перенесли на телегу, запряжённую немолодой лошадью и похоронная процессия из десятка сельчан, среди которых были Васька, Шкет и Зина, двинулись на местный погост. Уже на погосте Васька достал из кармана большое яблоко и положил у изголовья Никиты.
— Прощай братан и не поминай лихом! Прими хоть это. На большее извини, — чуть ли не шепотом проговорил он. Тяжело давались ему эти слова, которые еле выдавил из-за слёз, которые, не стесняясь, утирал рукавом пиджака.
Стук молотка забивающего гвозди в крышку гроба, вскоре сменил стук падающей на гроб земли, который становился всё тише и тише, и вот уже возвышался свежий могильный холмик с деревянным крестом, у подножия которого лежало антоновское яблоко.

Валерий Василевский,
Сентябрь 2010 год