Больше мама никогда не будет плакать

Поздняя осень властвовала за окном, проникая призрачной прохладой в маленькую квартирку, где время, казалось, застыло на месте. Выцветшие обои тускло отражали свет одинокой лампочки. Легкая дробь дождя пронизывала тишину крошечными иглами. Алина, погружённая в себя, сидела за кухонным столом. Её взгляд был прикован к оконному стеклу, по которому медленно расползались капли, образуя причудливый, непроглядный узор. Она любила такую погоду. В эти моменты она всегда вспоминала слова дедушки: «Дождь – это предвестник новой жизни, Алина».
Новая жизнь… О ней она мечтала последние несколько лет, с тех пор, как её брак превратился в серую, унылую пытку.
Стрелки часов только что перевалили за десять вечера. На плите стоял ужин для Геннадия, уже давно остывший. Он должен был вернуться с работы два часа назад. Любая другая женщина, чей муж без всякого предупреждения не появлялся дома столько времени, наверняка уже сходила бы с ума от волнения. Но Алина не испытывала ни малейшего беспокойства. Она слишком хорошо знала, где сейчас её благоверный и чем он занимается. Снова топит тоску на дне стакана, в компании таких же «друзей по несчастью».
В её голове чётко вырисовывалась картина его возвращения. Сначала она услышит неуклюжие попытки вставить ключ в замочную скважину, пока, с третьего или четвёртого раза, ему это не удастся. Дверь с грохотом распахнется, ударившись о старый, скрипучий шкаф в углу. Геннадий, словно заплетающийся зомби, переступит порог и начнёт своим пьяным дыханием отравлять остатки кислорода в квартире. Не снимая верхней одежды и обуви, он ринется в сторону спальни, чтобы рухнуть на кровать и тут же захрапеть во всю глотку.
Именно поэтому Алина не спешила ложиться спать. Она хотела дождаться его возвращения и грядущего беспробудного сна, чтобы тихонько закрыть дверь в спальню и уйти в детскую, где мирно посапывал Андрюша – их сын. Этот маленький лучик света в кромешной тьме её унылого существования. Единственное, за что она ещё могла быть благодарна Геннадию. Плод их угасшей любви, последний осколок разбитого счастья. А ведь когда-то в самом деле сияло счастье, словно безупречный алмаз.
Когда они встретились, Геннадий был всего лишь студентом журфака, но для Алины он предстал чуть ли не героем романа. Амбициозный, жаждущий признания… Она искренне верила в его блестящее будущее.
Алина работала мастером массажа местном спа-салоне. Она была профессионалом своего дела. Уважение коллег и клиентов окутывало её, как тёплый плед. Геннадий ворвался в её жизнь вихрем случайности, словно заблудившийся путник, случайно нашедший оазис в пустыне. Разговор между ними завязался легко и непринуждённо, будто старые друзья, давно не видевшиеся, наконец-то встретились. Их общие интересы, словно пазлы, идеально сложились вместе: любовь к фэнтези, бунтарский дух рока, неприязнь к приторной попсе, увлечение историей. Даже в политических взглядах царило удивительное единодушие, будто они смотрели на мир через одну и ту же призму.
После финального сеанса массажа Геннадий, смущаясь, словно школьник, предложил Алине встретиться. Она отчётливо помнила тот весенний день, словно кадр из старого фильма. Помнила его старый костюм, с потертыми рукавами — молчаливое свидетельство скромного достатка. В кафе время словно остановилось. Они проговорили несколько часов, забыв обо всём на свете. Потом была крыша многоэтажки, багровый закат и робкий поцелуй, словно прикосновение бабочки. Дни летели, увлечение переросло в страсть, словно огонь, разгорающийся всё сильнее, а затем и в любовь, как глубокая река, несущая свои воды к океану. Через полтора года они сыграли свадьбу, и Алина верила, что их союз — это навсегда, словно звёзды на небе, вечные и неизменные. Она ещё не знала, как быстро сказка может обернуться разочарованием, как хрустальный замок, рассыпающийся в прах от одного неверного движения. Реальность обрушилась на их жизнь разрушительным цунами едва смолкли свадебные колокола.
Декан журфака, пережиток советской эпохи, для которого слово «инновация» звучало как ругательство, стал для Геннадия личным врагом. Их конфликт зрел годами, как нарыв, пока не прорвался гнойным фонтаном. Декан внес Геннадия в свой личный «расстрельный список» и начал методично выживать его из университета, словно таракана из старой коммуналки.
– Ну что, Геннадий, – цедил декан, поправляя съехавшее круглые очки, – все еще думаете, что ваши «прогрессивные» идеи кому-то нужны? Жизнь – она, знаете ли, не лекция в вашем кружке по интересам.
– Но, Петр Львович, – пытался возразить Геннадий, – разве наша задача не в том, чтобы готовить мыслящих журналистов?
– Мыслящих? – Декан давился смешком. – Мыслящие слишком много себе позволяют. Наша задача – готовить исполнительных!
Когда декан понял, что простым давлением Геннадия не сломить, он решил ударить на поражение. Он накатал на Геннадия характеристику, от которой бы покраснел даже самый циничный инквизитор. «Оппозиционер! Смутьян! Его взгляды – мина замедленного действия под фундаментом государства! Нельзя допустить, чтобы этот тип формировал общественное мнение!» Обвинения сыпались градом, словно проклятия самого дьявола.
Блестящая защита диплома, в которой Геннадий разнес в пух и прах всю современную журналистику, не помогла. Яд декана оказался сильнее любого аргумента. Двери редакций захлопывались перед Геннадием с оглушительным грохотом. Ни одна газета не печатала его статьи. Начался год скитаний по задворкам жизни, год унижений и безуспешных попыток пробиться сквозь стену чиновничьего равнодушия и продажности.
Поначалу Геннадий отчаянно сопротивлялся, как рыба, выброшенная на берег. Он верил в свои силы, как слепой верит в поводыря. Но с каждой неудачей огонь в его глазах гас, а надежда таяла, словно дым костра в дождливый день. У него не было влиятельных связей, только острый ум и желание писать правду. Но, столкнувшись с подлостью и клеветой, он сломался. Геннадий понял, что он – всего лишь песчинка в огромном механизме системы, что его голос – лишь слабый писк на фоне всеобщей лжи и зависти.
Алина настойчиво пыталась вытащить Геннадия из этой черной дыры отчаяния. Она неустанно повторяла слова поддержки, пытаясь разжечь его талант, превратившийся в тлеющий уголек, словно раздувая костер в сырую погоду.
– Гена, ты талантливый! Нельзя сдаваться! Ты должен писать!
– Писать? – Геннадий смотрел на нее пустыми глазами. – Кому это нужно? Кому нужна правда? Всем нужна ложь, красивая, сладкая ложь…
Геннадий словно окаменел, воспринимая ее слова, как упреки. Он чувствовал себя бабочкой, приколотой булавкой к стене, и Алина, желая помочь, лишь сильнее втыкала эту булавку. Она не понимала, что его душа кровоточит, а он больше не верит ни во что.
Он бросил журналистику, словно сорвал с себя проклятую кожу, под которой гноились старые раны. Работа на стройке, в грязи и поту, казалась ему смирительной рубашкой для души, но тьма, словно цепная собака, преследовала его по пятам.
Вечерами он отравлял себя алкоголем, надеясь убить воспоминания. Коньяк, виски, водка – все превращалось в топливо для саморазрушения. Он обзавелся компанией таких же потерянных душ, с которыми делился своим пьяным бредом, словно с последними исповедниками.
«Понимаете? – бормотал он, глядя на дно стакана, где плескались остатки надежды. – Весь мир… Он против меня! Даже она…»
Алина, как загнанный зверь, металась в клетке безнадёги. Развод казался ей единственным выходом, она даже репетировала в голове слова прощания, но потом… Андрюша. Маленький комочек жизни, словно якорь, брошенный в бушующее море. Она верила, что этот ребенок станет его спасением, растопит лед, сковавший сердце ее мужа.
Но Геннадий оставался отстраненным, словно призрак. Редкие взгляды на сына – пустые, как зимнее небо. Дежурные фразы, произнесенные сквозь зубы. Алина боялась уйти, оставить Андрюшу без отца, хотя все вокруг, словно хор проклятий, твердили:
«Алина, беги! Спасай себя и ребенка! Он погубит тебя! Подумай об Андрюше!»…
Она цеплялась за иллюзию, как утопающий за соломинку, понимая, что счастье осталось где-то в далеком прошлом…
Замок двери медленно заскрежетал. Дверь распахнулась и в квартиру, шатаясь, вошел Геннадий. Глаза мутные, как застоявшаяся вода в болоте. Взгляд потухший, как у марионетки, чьи нити обрезаны.
— Где жрать? — прохрипел он. Язык заплетался, словно старая веревка. Входя, он споткнулся о порог, словно о камень преткновения.
Алина, стиснув кулаки так, что побелели костяшки, пыталась удержать хрупкое равновесие.
— Ген, ты опять… — начала она, но он оборвал ее грубым рыком:
— Заткнись, баба! Я сказал, где жрать, твою мать?!
И началось… Слова вспыхивали, как спички в темноте. Геннадий кричал, словно одержимый, размахивал руками, его лицо исказилось в гримасе ненависти. Алина пыталась достучаться до него, разбудить хоть искру человечности, но он был словно замурован в крепости пьяного безумия.
— Прекрати орать! Ребенка разбудишь! Ты только пьяный такой герой? Иди проспись, не позорься!
— Позорюсь я? — взревел Геннадий. — А ты что делаешь? Вечно недовольная, ходишь с кислой рожей! Я пашу, как вол! А ты… — его глаза налились кровью, словно раскаленное железо. — Ты во всем виновата, сука! — заорал он, приблизившись вплотную. Алина почувствовала отвратительный запах гнилого перегара. — Если бы не ты, я бы…
— Что бы ты? — выпалила Алина, с трудом сдерживая гнев. — Был бы великим журналистом? Гением пера? Да ты просто трус, Ген! Сломался при первом же ударе! Где твои амбиции? Где твой бунтарский дух? Ты просто ничтожество!
— Ах, я ничтожество? — взревел Геннадий. — А ты много помогала? Только и делала, что пилила меня! Выносила мозг! А я просто хотел покоя!
— Покоя? Это говорит человек, который мечтал перевернуть мир! Ты предал самого себя, Ген!
— А, понятно! Надежды не оправдал? Тебе нужен был герой? Триумфатор? Да ты меня просто не любишь! Никогда не любила!
— А как тебя любить, скажи на милость? Когда ты превратился в это… в это чудовище!
Эти слова стали последней каплей. Геннадий взорвался, как бомба. И ударил ее. Кулак обрушился на ее щеку, словно удар молота на хрупкий лед. Мир перед глазами Алины взорвался фейерверком багровых искр.
В детской, словно в другом измерении, Андрюша, проснувшийся от криков, сжался в своей кроватке. Шум доносился приглушенно, словно из-под толщи воды, но он чувствовал – в их дом проникло зло, темное и страшное. Его и без того хрупкий мир разлетался на осколки.
Алина, прижимая руку к горящей щеке, смотрела на Геннадия с ужасом, видя в его глазах лишь бездну и ненависть.
— Ты… — прошептала она, и слезы потекли по ее щекам, словно дождь после засухи.
Геннадий, будто очнувшись от кошмара, попытался оправдаться.
— Алинка, прости… Я не хотел… Это все…
Но Алина не слушала. Слова тонули в потоке слез. Она видела перед собой лишь пьяного монстра, разрушившего ее жизнь… Геннадий рухнул на диван, как подкошенный, и тут же заснул, оглашая комнату храпом, похожим на предсмертный хрип.
Собрав остатки сил, Алина пошла в детскую. Андрюша, бледный, как полотно, стоял у двери, прижимая к себе плюшевого мишку.
— Мамочка… — прошептал он, и Алина бросилась к нему, обнимая его так, словно боялась потерять навсегда.
— Все хорошо, солнышко, все хорошо, — шептала она, вытирая его слезы своими. — Мама всегда будет рядом.
Она уложила его в кровать и сидела рядом, пока он не заснул. Потом вернулась в гостиную, где храпел Геннадий. Щека горела, в голове пульсировала боль, но душевные раны кровоточили сильнее. Она смотрела на него, спящего, такого беспомощного и отвратительного, и в ее сердце не осталось ни капли жалости, лишь ледяная ненависть.
В этот момент в душе Андрюши что-то сломалось. Невидимая пружина лопнула, выпустив на свободу темную энергию. Он больше не мог выносить слезы своей мамы. Она была для него всем. И он знал, что должен сделать. Он видел это в фильмах, где справедливость вершится ножом и кровью. Плохих людей нужно наказывать.
Тихо, как тень, он выскользнул из кровати и прокрался на кухню. Взял нож, которым Алина резала хлеб. Лезвие блестело, словно глаз безумца. Андрюша зашел в гостиную. Геннадий спал, раскинувшись на диване, словно огромное, мерзкое чудовище.
Андрюша стоял над ним с ножом в руке. Сердце бешено колотилось, как птица, запертая в клетке, но в глазах застыла жуткая решимость. Он помнил слезы мамы, крики папы, ее боль. Теперь он станет ее защитником, ее ангелом-мстителем.
Он поднял нож. И вонзил его в грудь спящего чудовища. Раз… и еще раз… и еще… Каждый удар – как порыв ветра в бурю, как крик отчаяния в ночной тишине.
Потом, бросив окровавленный нож на пол, он подошел к Алине, которая уснула в кресле, и прошептал ей на ухо:
— Больше мама никогда не будет плакать. Никогда…