Прелюдия в тональности пустоты (Глава 1)

Шагая после работы, в одном из закоулков стоял маленький магазин, с неоновой вывеской в виде ноты, недолго думая я решил зайти.
Магазин напоминал склеп для звуков. Виниловые пластинки, покрытые плесенью и пылью лежали вперемешку с разбитыми метрономами, нотными тетрадями, книгами. Старик с лицом, изрезанными морщинами- нотными линейками, протянул мне старый проигрыватель. Оставив узоры пальцев на слое пыли, похожие на партитуры Чайковского.
— Он играет тишину, — скрипом произнес, словно игла по старой пластинке. Триста тысяч. Но берите днём – ночью он… меняет голос.
Я достал три тысячи йен. Когда я взял аппарат, его рука будто дрогнула.
— Вы ведь тоже теряете их? – спросил он, указав на мою тень, которая вдруг сжалась до размера ноты.
Дождь за окном ритмом отыгрывал ритм «Strange Fruit».
Квартира встретила меня запахом пепла и сырости. Я поставил проигрыватель рядом с фотографией матери – той самой, где она курит сигарету, прижимая к груди мятую нотную тетрадь. Игла коснулась винила с хрустом ломающейся кости.
Сначала был слышен только скрип – будто кто-то водит смычком по нервам. Потом из колонок хлынуло это. Нельзя назвать это музыкой, мелодией – это была звуковая чёрная дыра, которая высасывала всю реальность из мира. Воздух загустел, до состояния ртути. Чашка на столе с трещиной в форме ноты «рэ» (мать уронила её за несколько часов до своего последнего концерта) задрожала, пытаясь словно сбежать из кухни, нет, из мира.
— Прекрати, — прошептал я, но игла заскрипела ещё громче, выворачивая всё наизнанку.
Чашка не исчезла. Она перестала быть – будто кто-то стер её ластиком из реальности, оставив пробел в форме кофейного кольца.
Шипение пришло из угла. Рыжий кот с белым пятном на лбу, вылизывал лапу, не глядя на меня.
— Ты видел? – голос сорвался на октаву выше.
Кот зевнул, обнажив клыки. Из его горла громко вырвалась нота «си-бемоль», сыгранная словно на расстроенном кларнете. За окном дождь сменил ритм на «Caravan». По пожарной лестнице спускался невидимый джазмен – каблуками отбивая такт.
Быстро схватив диктофон. Была лишь одна мысль, плёнка должна сохранить мелодию, но вместо этого динамики выдали:
— Не доверяй часам отца…
Голос был моим, но старше на несколько десятилетий. Наручные часы (подарок отца на моё 16-летие) сменили направление и пошли назад. Стрелки пустились в пляс, выписывая ноты «К Элизе».
Кот прыгнул на стол. Лапа ударила по кофейному кольцу – оно заиграло. Заиграло маминым смехом, тем самым, что оборвался посреди фразу: «Сыграй на моих похоронах».
В 3:35 ночи я нашёл записку на столе. Чернила пахли жжёной кофейной гущей:
«Правило первое,
Исчезает не случайное, а важное. Но важно ты поймёшь, только когда исчезнет».
Буквы дрожали, как игла на разбитой пластинке.
За окном тени прохожих танцевали вальс. Во главе стоял кот дирижировав хвостом в такт.

Когда, я поставил иглу на поворот, чашка не вернулась. Но кофейное кольцо запело голосом матери, который я не слышал уже несколько лет. «Он придёт за тобой в пятницу», — прошептал кто-то, прежде чем дождь за окном сменил ритм, так похожий на моё сердцебиение.

Я прижал ладонь к кофейному кольцу. Оно было горячим. «Ты слышишь?» — спросил я кота. В ответ из под иглы тишина заполнила комнату – та самая, что громче любого произведения.
ГЛАВА 1: ПРЕЛЮДИЯ В ТОНАЛЬНОСТИ ПУСТОТЫ
Шагая после работы, в одном из закоулков стоял маленький магазин, с неоновой вывеской в виде ноты, недолго думая я решил зайти.
Магазин напоминал склеп для звуков. Виниловые пластинки, покрытые плесенью и пылью лежали вперемешку с разбитыми метрономами, нотными тетрадями, книгами. Старик с лицом, изрезанными морщинами- нотными линейками, протянул мне старый проигрыватель. Оставив узоры пальцев на слое пыли, похожие на партитуры Чайковского.
— Он играет тишину, — скрипом произнес, словно игла по старой пластинке. Триста тысяч. Но берите днём – ночью он… меняет голос.
Я достал три тысячи йен. Когда я взял аппарат, его рука будто дрогнула.
— Вы ведь тоже теряете их? – спросил он, указав на мою тень, которая вдруг сжалась до размера ноты.
Дождь за окном ритмом отыгрывал ритм «Strange Fruit».
Квартира встретила меня запахом пепла и сырости. Я поставил проигрыватель рядом с фотографией матери – той самой, где она курит сигарету, прижимая к груди мятую нотную тетрадь. Игла коснулась винила с хрустом ломающейся кости.
Сначала был слышен только скрип – будто кто-то водит смычком по нервам. Потом из колонок хлынуло это. Нельзя назвать это музыкой, мелодией – это была звуковая чёрная дыра, которая высасывала всю реальность из мира. Воздух загустел, до состояния ртути. Чашка на столе с трещиной в форме ноты «рэ» (мать уронила её за несколько часов до своего последнего концерта) задрожала, пытаясь словно сбежать из кухни, нет, из мира.
— Прекрати, — прошептал я, но игла заскрипела ещё громче, выворачивая всё наизнанку.
Чашка не исчезла. Она перестала быть – будто кто-то стер её ластиком из реальности, оставив пробел в форме кофейного кольца.
Шипение пришло из угла. Рыжий кот с белым пятном на лбу, вылизывал лапу, не глядя на меня.
— Ты видел? – голос сорвался на октаву выше.
Кот зевнул, обнажив клыки. Из его горла громко вырвалась нота «си-бемоль», сыгранная словно на расстроенном кларнете. За окном дождь сменил ритм на «Caravan». По пожарной лестнице спускался невидимый джазмен – каблуками отбивая такт.
Быстро схватив диктофон. Была лишь одна мысль, плёнка должна сохранить мелодию, но вместо этого динамики выдали:
— Не доверяй часам отца…
Голос был моим, но старше на несколько десятилетий. Наручные часы (подарок отца на моё 16-летие) сменили направление и пошли назад. Стрелки пустились в пляс, выписывая ноты «К Элизе».
Кот прыгнул на стол. Лапа ударила по кофейному кольцу – оно заиграло. Заиграло маминым смехом, тем самым, что оборвался посреди фразу: «Сыграй на моих похоронах».
В 3:35 ночи я нашёл записку на столе. Чернила пахли жжёной кофейной гущей:
«Правило первое,
Исчезает не случайное, а важное. Но важно ты поймёшь, только когда исчезнет».
Буквы дрожали, как игла на разбитой пластинке.
За окном тени прохожих танцевали вальс. Во главе стоял кот дирижировав хвостом в такт.

Когда, я поставил иглу на поворот, чашка не вернулась. Но кофейное кольцо запело голосом матери, который я не слышал уже несколько лет. «Он придёт за тобой в пятницу», — прошептал кто-то, прежде чем дождь за окном сменил ритм, так похожий на моё сердцебиение.

Я прижал ладонь к кофейному кольцу. Оно было горячим. «Ты слышишь?» — спросил я кота. В ответ из под иглы тишина заполнила комнату – та самая, что громче любого произведения.