Рыжий

Рассказ

                Посвящается памяти Б.Р

                Я спать ложусь который день,
                Не разложив диван.
                Я много пью, еще курю,
                И в петлю влезть решил я сам!
                Я сам! —
                Никто другой —
                Ни бес, ни черт с рогатой головой!..
                …
                Поверь, я, честно,
                Старался найти с собой компромисс,
                Но в ту же ночь
                Над всем миром крещенным повис.
    

Скоро музыка кончится, и останется только пустое кресло, маленький журнальный столик рядом, заваленный стопкой бумаг в чернилах, останется недопитой последняя бутылка водки, недокуреной пачка хороших импортных сигарет, да полная окурков стеклянная пепельница с вырезами на бортиках, останется настежь открытым окно на балконе, выходящее на единственный фонарный столб во дворе; останется все это тут, но уже без меня, и только винил до последнего будет крутить стертую пластинку, ожидая снимающуюся с косяков дверь.

     Законченный пьяница – вот, что скажут обо мне. Я это представляю, и это звучит скверно. И то, что я сделаю – преступление, но не в отношении себя, а в отношении ко всем своим близким. Я понимаю, что таким образом я подведу всех вокруг одновременно, и мне очень жаль, правда, но я так больше не могу. Что-то внутри, в груди, будто жрет меня ежедневно, и я не знаю, как с этим дальше справляться. Как продолжать жить и улыбаться всем в ответ, уверяя всех и себя, что все нормально? Нет, я больше не хочу себя обманывать в том, что со мной все в порядке, потому что от лжи я даже уже не могу спокойно пройти мимо зеркала, в отражении которого не совсем я: точнее, я, но это не мои глаза и улыбка, а что-то, что очень похоже на меня, что только и делает, что постоянно глумится надо мной. Хотя во всем его выражении проглядывается даже не насмешка, а будто упрек и презрение. Но только за что? За что ему меня ненавидеть? Разве я сделал в своей жизни что-то плохое? Разве желал я зла кому-нибудь хоть раз в душе своей? Нет. Так почему же все это со мной? А, впрочем, не все ли равно? Я всегда смеялся ей в лицо, и сегодня тоже посмеюсь…

     В прихожей на антресоли есть веревка. Да-да, точно, там же был когда-то дедовский ТТ, ну да ладно. Сейчас нужно поскорее со всем покончить. На этой мысли я остановился и больше ни о чем не мог думать, а глаза забегали в надежде наткнуться на бутылку.

     Залив в себя еще пару рюмок, я все же нашел в себе силы подняться с кресла. Голову болезненно клонило на правый бок, кровь стучала в висках, верхняя часть картинки перед глазами потемнела, аж ноги подкосило. Я всем своим существом старался делать вид, что не пьян, но получалось плохо. Прошаркав до прихожей, головой уперся в стену, — так надежнее, — а руки потянулись вверх, к дверцам. Открыв антресоль, я тут же ощутил, насколько ослабли руки, поэтому у меня не получилось дотянуться до нее, до этой веревки, той самой веревки, отцовской, крепкой, мать ее. Пришлось педалить до кухни за стулом, а это не самое легкое из заданий для уже изрядно влившего в себя пару бутылок. Потому что пью уже не первый час, и даже не первый день, и алкоголь крепко взялся за мои мозги, а в особенности за руки и ноги, потому что мыслеобразующий аппарат пока что работает отлично.

     Идти не пришлось, я дополз. Дополз, ей богу, руками перебирая по стене. Взяв этот чертов стул, оглянулся назад и ужаснулся, как мало мне придется ползти назад, но как долго это будет происходить.

     А может не идти никуда? Покончу со всем прямо тут. Конфорки выкрутить на максимум, да и дело с концом. А как же соседи Борь ты в этом доме не один живешь вспомни нашу соседку теть Машу она бедная уже пять лет ждет звонка от сына а ты так просто хочешь лишить ее последней встречи с сыном это называется инфантилизм Боря ты не можешь так сделать только потому что тебе приелся весь свет а с четвертого этажа дядь Гришу забыл у которого долгожданный внук на днях родился ты что же это и его хочешь забрать туда же с собой нельзя так Боря а вспомни сколько детишек тут живет которым еще жить и жить неужели ты хочешь чтоб какой-нибудь идиот так же подверг опасности нашего Тёму конечно нет ну вот и правильно если кончаем сами то только сами никого в это не втягиваем ведь ты прав поэтому давай-ка поднимаемся и идем от этой плиты куда подальше ну хотя бы в зал в кресло выпить хочется мало да куда ж еще я и так уже пью который день уже не помню а вчера что-то было а точно с Олегом созванивались попрощались нет ты что он бы уже тут был и не дал бы нам закончить дело а если я сам решу остановиться я тебя умоляю сколько раз ты уже пытаешься свести счеты с жизнью этот раз точно будет твоим последним давай-ка поднимайся уже и доставай эту веревку и мыло найди пожалуйста чтоб не так больно было а может быть в ванную да крови с вен пустить ну это уж слишком к тому же забыл что ли что в прошлый раз то было ты же выполз из ванны весь в крови с дрожащей челюстью просил помощи у жены забыл что ли нет на одни и те же грабли наступать мы не будем дважды к тому же лучше к потолку тело подвесить потому что там уже ни ты никто другой тебе не поможет тело твое будет биться в конвульсиях а сделать ничего не сможешь вот и думай как лучше себя кончить к потолку без опоры или же лезвие торчащее в руке кровь которой можно еще остановить.

     Подняться так и не получилось сразу, поэтому в прихожую я пополз на четвереньках, потащив за собой табуретку. Пообещав себе, что так пыжусь в последний раз, я все же встал на ноги. Поставив ее прямо по центру под антресолью, еле взобрался на нее, ударившись при этом башкой о стену, пока ловил равновесие.

     Достал веревку, покрутил в руках, присматриваясь, растягивая ее в разные стороны. Пытаясь осторожно слезть, опустил одну ногу вниз, и… упал, мать твою за ногу..! Уронил табуретку. Ну и черт бы с ней, надоела!  Надоел и я сам себе уже. Надоел. Надоел. Надоел. Все кажется, что я весь будто грязный и одежда на мне такая тяжелая, а снять ее не хватает сил. Все приелось. Весь свет приелся. В горле комом стоит и не отпускает. Уже воротит от себя, от людей, от всего. Хочется просто забыться. Закрыть вот так глаза и больше никого и ничего не видеть. Все надоело. Хочется просто спокойствия, а иногда, чтоб в мире нашлась хоть бы одна душа, что смогла бы полностью понять меня. «И, может быть, я завтра умру!.. и не останется на земле ни одного существа, которое бы поняло меня совершенно», — так говорил Печорин? Так. Вот и я о том же. И я так же. Зачем я жил? Для какой цели я родился? Не понимаю.

     Немного постояв и успокоившись, я все же взял табурет за ножку и поволок его к креслу.

     Я помню себя в конце юности и в начале молодости, что мне много обещала, да так и не исполнила всех обещаний, сука. Может и стал поэтом, но разве счастлив я? Такой жизни я хотел? Человеку, которого люблю всем сердцем, ради которого жизнь готов отдать сию же секунду, плевать на меня и на то, чем я занимаюсь. А мне ведь многого не нужно. Не нужно мне, оказывается, всемирного признания, и цветов не надо мне на сцену, денег с этих ****ских стихотворений, потому что мой талант — не божье дарование. Ничего не нужно. Все заберите. Мне нужно только, чтобы Она, моя любимая, Ирочка, меня похвалила, только Она, и больше ничего не нужно. Вот так легонько проводила бы по волосам и говорила: «Боречка, я так тобой горжусь! Ты у меня самый лучший! Любимый мой». А что в итоге? Плевать ей. Все равно. Даже если и напишу письмо, не прочтет ведь до конца, я-то знаю. А столько всего хочется сказать… Но буду краток, потому что в этот раз, в последний раз, хочу быть услышанным.

     Самое обидное, что я знаю о ней все, до мельчайших деталей… Знаю о тебе все, Ира, а ты обо мне? Ты помнишь, как я сделал тебе предложение? Так тепло на душе становится, когда вспоминаю, как я взял тебя в жены: ты ответила мне взаимностью, но не ожидала, что я припрусь к твоим родителям с цветами в руках на следующий же день. Было весело, признаюсь. Ну а что мне нужно было тогда сделать, Ирочка? Если б я тогда не забрал тебя сразу, а, скажем, решился бы через полгода-год, то ты, наверняка, была бы уже замужем. Без слёз не вспоминаю об этом, правда. А вот если б я не настоял тогда? Вышла бы ты за какого-нибудь… он бы тебя строил, и я бы женился на какой-нибудь дуре! Пекла бы она пирожки, я бы её гнобил. Так прошли наши 10 лет совместной жизни, а в их центре – наш сын – Артем.

     Бутылку новую открыв, я обещался выпить ее всю, но ночь короткая, рассвет – торопит, так что не смогу.

     Да! кто ж мог подумать, что я так кончу свою жизнь, повиснув на вот такой простой веревке, на которой висела моя первая груша, сделанная из штанины джинс, которую батя набил тогда песком. Часами крутился у нее. Все бил и бил, бил и бил. Я ведь так и сдул ту грушу. Так сильно колотил ее, что штанина начала по швам расходиться. Целую кучу песка потом выгребал из гаража. Спасибо тебе, папа. Не будь тебя и твоей груши, не занял бы тогда первого места на соревнованиях. Неужели эта вещь будет последней, что коснется меня еще живым и здоровым, того, в чьем теле еще бегает теплая кровь, а в легких еще есть дыхание, что будет остановлено вот ею? А может быть такое, что я не там родился? Да нет, наверное. Я там, где нужен.

     Разве уж там где нужен вспомни как приходилось драться на улице это тебе не ринг со шлемом и перчатками где есть правила и рефери что за нарушения сразу остановит поединок вспомни хорошенько как приходилось быть своим среди чужих ну или чужим среди своих называй как хочешь все равно вспомни как приходилось пить с пацанами только чтобы вписаться и не быть изгоем а после шел домой и читал Пастернака разве это не есть то самое понятие белая ворона ну нет уж никто никогда не был против того чем я занимаюсь и чем увлекаюсь сейчас ты утрируешь успокойся ну хорошо не место может время над нами подшутило не тут нам бы находиться а гулять по осенним скверам да виршей записывать в альбом как думаешь нет ну хорошо ты посмотри на Блока над ним будто так же время поглумилось не там он должен был быть не в центре всего этого пекла всей этой революции а кем стал главным певцом ее а поэзия то его она хрустальна прикасаться к ней боишься лишний раз как шарик стеклянный покатится и упав разобьется на тысячи осколков ну уж это совсем. Я родился там, где надо, и в то время, в которое должен был и точка. Отстань от меня.

     Неправда ведь. Все было не так уж и плохо. Да, приходилось драться, приходилось получать самому и бить кого-то. По лицу по ребрам икры отбивали чаще по почкам в большинстве своем по почкам потому что лучше уж оставить синяки там где их никто не увидит под одеждой а не на лице а иначе будет очень много вопросов и разбирательств хотя какие разбирательства максимум пацаны с района соберутся и будут выяснять кто да почему и за что а если ты не прав был и вообще не имел никакого права бить первым или сказал что-то не то или как-то не так то на тебе косяк был и косяк ты этот должен был исправить а лучше и не попадать в такие ситуации так тебе скажу лучше выждать и принять удар первому чтоб спроса с тебя было меньше а уж потом можно было всех демонов своих спустить на человека не жалея повалить залезть сверху да и отбить все что будет потом скрыто под одеждой и никто никогда не увидит этого и обвинить будет некого и не в чем.

     А шрам на лице? Многие, впервые увидев мою физиономию, пугаются, думают, что я уголовник какой-то, принимают за члена преступной группировки. Каждый раз у зеркала вспоминаю как получил его. Эта история очень комична, она в духе чеховских рассказов. Пусть не получен он в бою, хотя на первый взгляд может так и показаться. Да, я мог подраться на улице с кем-нибудь из соседнего района, если это было необходимо, но сам в драку я никогда не лез, не мое это. Но шрам-то, шрам я получил совсем при других обстоятельствах. Я помню, как ты испугалась, когда я пришел домой с порезом под глазом. Долго ведь пришлось тебя уверять в том, что я просто упал с бутылкой молока, за которой ты послала меня в магазин. Признаюсь, рассказ был нелепым, и сложно было поверить в то, что я правда упал, споткнувшись об бордюр и разбив при этом бутылку. Я сказал тебе тогда, что мне ничуть не больно и я даже не плакал. Это ложь, но ты это и сама, наверняка, поняла тогда все. Ну как может быть не больно, когда чуть не остаешься без глаза с куском стекла под кожей у тебя на лице? Мне было очень больно. Ревел я так сильно будто меня режут, но домой я пришел с сухими глазами и лопухом на пол-лица, чтобы тебя не расстраивать.

     Вот бы вернуться обратно туда, в детство, в твои теплые руки, мама, туда, где было очень хорошо. Я очень скучаю по тебе мама, очень скучаю. Ты, пожалуйста, прости меня, сына твоего глупенького, за такой глупый поступок, но я так больше не могу.  Я только и ощущаю, что я тут лишний. Всегда это чувство было со мной с самого детства, но только не с тобой, мама. Ты – единственный человек, к кому я могу вернуться в любое время, а ты никогда не прогонишь своего Боречку. Я знаю, мама. Прости меня, мама.

     И папа, ты тоже прости меня. Я наперед знаю, что ты скажешь, когда увидишь меня в таком виде под потолком. Ты скажешь, что я слабак и будешь прав – да, я слабак. Я не справляюсь. Я не справился. Да, я устал, и если я действительно сегодня огорчу вас, значит я не справился. Я благодарен тебе, папа, еще раз спасибо за все. После моей смерти, надеюсь, что только ты будешь разбирать мои записи, потому больше никому не желаю их доверять. Но я не сказал тебе всего этого и не скажу, поэтому буду просто надеяться, что именно ты будешь тем человеком, который займется моими неизданными стихами.

     В идеале, я бы не публиковал все подряд, потому что есть некоторые из них, которые надо бы доработать, но времени уже нет, и сил тоже. Да кого обманывать то? Себя? К чему? Поэтому буду честен – у меня просто нет желания что-либо выражать. Потребность исчезла, а с ним и весь мой мнимый «талант». Все мне постыло и очертело, больше не желаю… Вот так получается что в силу отсутствия что-либо сказать своей публике оратору необходимо уйти с трибуны как и мне поэтому пожалуйста простите меня и отпустите я мама папа честно-честно никогда не думал что все для меня закончится именно таким образом понимаю что это сложно потерять своего ребенка я бы не справился если б мой сын умер так рано умер бы раньше положенного раньше меня я очень люблю вас всех я плакать не могу остановиться может алкоголь так действует а может и нет столько всего хочется сказать но это невозможно потому что перед смертью не надышишься так ведь говорят и выговорить всего невозможно иначе просто уйти не смогу а мне нужно уйти навсегда и безвозвратно простите меня мои дорогие.

     Рассвет скоро займется, а в голове бардак, и решиться сложно. Казалось бы, вот он, табурет, чтобы подняться к потолку – в ногах; веревка, чтоб повиснуть – в руках. Что еще нужно? Смелости, думаю. А я, пожалуй, трус. Думал, если водкой накидаюсь, то, может быть, и все остальное явится. Нет. Дело не в ней. Я сам трус. А Тема? А жена? Неужели я их так брошу? Ну получается бросишь но я так не могу это ведь и есть то самое понятие слабохарактерный добавь еще эгоистичный и инфантильный который только и делает что целыми днями только ноет и ноет ноет и ноет жалуется на свою бедную жизнь ой как она не удалась. Прекрати! Я не бросил ведь своего сына, не так ли? Правда? Ответь! Я ведь остался с ним в его воспоминаниях, в стихах, что написал ему. Разве это не так? Ответь, мать твою!

     Я швырнул и разбил стакан. Какой же я дурак! Снова злость, гнев, а на кого! На себя же и злюсь…

     Полезу без мыла, к черту! Еще и за мылом тащиться? Да у меня сил уже нет, хоть бы на табурет залезть еще один раз, а там уже и дело сделано. Я испытываю страх, это нормально. Любой человек будет испытывать страх, если будет знать, что через некоторое время жизнь его внезапно оборвется… И ведь кто преступник! Он же и преступник, ну, точнее я сам в моем случае. Преступление против жизни своей и жизни близких….

     На клочке бумаги я записал только «Я всех любил. Без дураков» да и положил в нагрудной карман рубашки.
Уже на балконе я закурил, стоя у окна и заметил, что в последнее время я чудесным образом в одно мгновение оказываюсь в совсем другой точке квартиры. Мне кажется это удивительным. Сейчас вот я оказался так же на балконе с табуретом в одной руке и с веревкой в другой, уже с сигаретой в зубах. Установив табурет прямо по центру на балконе под крючком, я начал восхождение на него, наверное, самое трудное во всей моей жизни. Не только в физическом плане. Да, я чувствую усталость во всем теле, ноги меня не слушаются, а руки как будто ватные, и я не ощущаю предметы, к которым прикасаюсь. Будто между ними и руками некий невидимый барьер, который я не могу преодолеть.

     Мысли сбиваются, и я, на самом деле, хочу сказать немного о другом. Я никогда так высоко не забирался, чтобы в конце так низко упасть. Вот оно как получается то!

     Петля готова, остается только голову просунуть, что я успешно и сделал. Думаю, пора заканчивать. Я все сказал, теперь я пуст…