Ловушка Сельвы (Глава 2)

Джеймс Кардон, этнолог и член клуба путешественников, большую часть своей жизни посвятил исследованию не тронутых цивилизацией племён. Наконец он отправляется в джунгли Амазонки, чтобы своими глазами увидеть обряды и погрузиться в обиход жизни, о котором столько читал.

(Из разговора в клубе накануне отъезда):
‒ Что заставляет вас верить в успех, Джеймс? Вас же просто сожрут на обед.
‒ О, как бы не так. Ошибка исследователей прошлого ‒ в том, что они подходили к своей задаче самонадеянно. Они смотрели на племена как на низшую форму жизни, снисходили к их взглядам и верованиям и не проявляли подлинного пиетета. Я же отдаю себе отчёт в том, что направляюсь в мир, проникнутый анимизмом, населённый духами бессознательного и живущий по своим иррациональным законам. Я теоретически подкован, а оружием моим выступит уважение к правилам мира, который мне предстоит постичь. Не беспокойтесь обо мне, сэр! Я нырну в этот омут и вернусь с небывалым знанием для своего сообщества.

ОБРЫВКИ ПУТЕВЫХ ЗАМЕТОК ЭТНОЛОГА

7 сентября
Жизнь моих подопечных идёт своим чередом. Вчера шаман Рикардо уходил на ночь в сельву, чтобы забрать сброшенную шкуру муссураны, которую по обычаю полагалось месяц выдержать в сиропе маниоки. Вот уже пошла третья неделя, как меня допускают до участия в обрядах. Помогает моё, пусть и поверхностное, знание арауа: я говорю мало, но весьма точно считываю контекст. Проникнуть в суть вещей оказалось не так сложно: смирение и пиетет провели меня в самый центр жемчужины.

2 октября
Мне не по себе. Племя всё так же принимает меня за своего, но я стал чувствовать смутную тревогу. Продолжаю участвовать в распорядке жизни племени, не возмущая пространство, но это стало требовать сил. Во время церемонии Хадали ‒ приветствия солнца ‒ я не смог сидеть неподвижно. Участился пульс, кровь застучала в ушах, я тихо встал, пошёл к себе и попытался заняться записями. Бесполезно: шорохи тревожат меня, и стали отвратительно беспокоить комары.

13 октября
Я слишком раздражён. Стало невозможно работать. Нужно взять себя в руки и продолжить исследование. Сложно сохранять ясность: я даже не вспомню, зачем делаю то, что делаю. Знаю только, что у меня есть веские причины и нужно продолжать. Наверное, на меня влияет смена жизненных условий. Локоно в таких случаях обращаются к шаману. Не исключено, что и мне скоро придётся попросить о помощи.
Что, собственно, не так? У меня ничего не болит, но я не могу укрыться от собственного раздражения. Араваки занимаются своими делами и позволяют мне заниматься моими. Но что-то гложет меня. Одиноко мне, что ли. Я здесь совсем один, и взгляд не встречает ничего, что могло бы успокоить.

29 октября
Решил пойти к шаману. Я здесь достаточно свой, чтобы обратиться за советом. Сказал, что не нахожу себе места, плохо сплю и потерял аппетит. Шаман окурил меня клубами ароматного дыма и дал выпить чаю из листьев коки. Это предало мне сил и будто бы утолило смутную тоску. На ночь шаман велел выпить отвар из местных трав и обратиться к духам сельвы с вопросом: не возмущаю ли я их своим волнением? Он ещё сказал запомнить всё, что будет сниться в эту ночь.

30 октября
Спал я беспокойно. Меня одолел смутный бред, и я всю ночь продирался через побеги и ростки. Проснулся с мыслью: зачем я всё это затеял? Что хочу здесь найти? Духи сельвы не высказали недовольства, но и не поощрили меня ни в чём. Я застрял между мирами, пленник собственного пиетета. Моя душа просит конфронтации, но я боюсь, что меня отвергнут и убьют.

9 ноября
Я почти уверен, что духи леса недовольны мной. Я словно выброшен из хода вещей. Церемонии больше не могу воспринимать всерьёз. Я чувствую себя лицемером, прилежным учеником, который выучил урок и потерял в нём самого себя. Я паинькой сижу на Хадали и в мареве транса вижу, словно бы поднимаю камень и запускаю им в голову шаману. Меня так смутили дурные фантазии, что я ушёл в бунгало задолго до захода солнца. Выходить стыдно. Лучше побыть одному.

16 ноября
Начался жар и бред. Я видел, что волосы мои стремятся в сельву, а глаза просят отпустить их домой. Спросил их: где ваш дом? Ответ пришёл изнутри: дальше от тебя, лицемер. Ярость во мне взывала: ты брат чёрной пантеры, убей шамана. Мне чудилось, что я взбираюсь на дерево, обнимаю ствол и обретаю покой. В области лопаток пробуждались новые мышцы, которые толкали меня к прыжку. Следи сверху, убей жертву, шептали они. Ты неуязвим, если мы одной крови. Слушайся, дыши. Голову наполнил смутный гул, в котором я разбирал слова. Спутанный шелест то и дело называл меня по имени.

30 ноября
Пролежав в беспамятстве вечность, я открыл глаза и понял, что нужно что-то делать. Я проваливался в бездонные ворота бессознательного, и мне необходима была помощь. Видения отступили, но я знал, что передышка продлится недолго. Стоянка моего разума была окружена бушующей сельвой, и её зубастые жернова решили забрать меня себе.
Лицемер, предатель, шипели джунгли. Ты хочешь жить по-нашему? Произносишь звуки на арауа и поглощаешь отвар из горько-сладких трав? Пройди трансформацию, стань мною, шептала сельва. Растворись во мне и обойми мир, о путник, внимающий песням шамана с пиететом. Ты прилежен и полон смирения, ты так желал причаститься моих тайн ‒ вперёд, я принимаю тебя. Что же ты медлишь? Или ты хотел поиграть со мной, забрасывая удочки благоговейного смирения? Ты хотел обмануть духов сельвы, учёный, пытатель природы под видом скромнейшего из паломников? Ты бросил мне наживку своего уважения, обманув мой доверчивый народ, чтобы проникнуть в самое лоно и начерпать себе пригоршни моих тайн? Твоё высокомерие распласталось в нижайшем почтении, из-под которого поблёскивал твой хитрый глаз? Я заберу этот блеск. Я перелью в себя твою силу и твой разум, с помощью которого ты хотел подчинить меня, этнограф. Я не говорю на твоём языке, но я есть язык жизни, и ты выбрал себе противника не по плечу, маленький человек. Сдавайся на милость превосходящей силы и становись частью моего народа. Снимай кожу с моих спелых плодов, моли о снисхождении брата ягуара и причащайся плоти змеи муссураны, выдержанной в сиропе маниоки. Тогда можешь сохранить себе на время свои глаза.

***

Шаман Рикардо на рассвете наблюдал, как белый нгомбо вышел из своего бунгало и, шатаясь, направился в сельву. Духи не велели шаману заговаривать с чужеродцем, не велели и изгонять. Он совершил Хадали и переговорил с духами о том, чтобы, когда это станет возможно, они ему вернули дождь. Затем зажёг пучок ароматных трав и принялся жевать истолчённые сухие листья бабасу, готовый принять возле хижины тех соплеменников, кому сегодня потребуется изгнать злого духа.

На закате белый гость вернулся из своего похода.

‒ Лодка Икитос, ‒ попросил он шамана. ‒ Покидать.

Рикардо жестом предложил этнологу воспользоваться его пирогой и отправляться восвояси. Учёный не заставил себя долго упрашивать. Когда он в последний раз оглянулся на берег, шаман, словно маятник, раскачивался назад и вперёд, сидя на своей подстилке из сухой соломы и на несколько дюймов возвышаясь над людьми, желавшими увидеть проявление его могущества. Он взял в руки чашу, полную жидкости, и осушил её.

Джеймс Кардон отвернулся в сторону заходящего солнца. Последними словами, которые он расслышал на языке арауа, был возглас шамана:
‒ Через два дня начнётся ливень. Предупреждаю мой народ.