Как меня зовут? (Глава 1)

Оглядываюсь назад — вижу сотни спин в этой толпе, идущих своей дорогой. Никто не сворачивает. Никто не останавывается. Будто все под гипнозом — ровным шагом, с пустыми взглядами вперёд, словно дорога сама ведёт их, а не они выбирают путь.

Я иду среди них, но чувствую себя как тот, кто проснулся в середине сна, в котором все знают, куда идут, а я даже не помню, зачем вышел. Куда я шёл? Зачем я здесь?

Тишина, не та, что в наушниках. Не та, что в пустой квартире. А глубокая, как провал. Та, что возникает, когда задаёшь вопрос и понимаешь: никто не будет отвечать. Даже ты сам.

Я смотрю на свои руки. Они настоящие. Холодные от утра. Следы от ручки на ладони — вчерашние заметки, которые уже никто не прочтёт. Но я помню, что писал. Значит, я был. Значит, я есть.

Может, память — это просто привычка мозга составлять историю из обрывков? Может, я — только набор повторяющихся действий: встаю, иду, смотрю в экран, молчу. Нет имени. Нет прошлого. Нет того, кто скажет: «Ты опоздал. Мы ждали тебя».

Я прохожу мимо зеркального витража. Отражение — смазанное, искажённое. Я почти не узнаю себя. Но вдруг — на мгновение мне кажется, что отражение задержалось. Словно оно шло чуть медленнее. Словно смотрело на меня дольше, чем нужно.

Я замираю. Оборачиваюсь. Там — пусто. Только толпа, идущая вперёд. Как будто ничего не было.

Но что-то изменилось.

Я больше не просто иду. Я вижу. Я чувствую, как моё дыхание становится тяжелее. Как сердце бьётся — не от усталости, а от одного-единственного понимания:
Если никто не помнит меня —
может, мне самому нужно начать?
Может, мне самому нужно произнести своё имя первым? Не в пустоту. Не в стены. А прямо здесь. Сейчас. В сердце этой толпы, где все идут, не зная зачем, а я — остановлюсь. И скажу:
— Меня зовут…

Я не произношу. Но я останавливаюсь у скамейки. Беру ручку. И на обложке блокнота пишу:
…

Одну букву. Потом — стираю. Не потому, что забыл. А потому что боюсь — что, если напишу, оно не отзовётся. Что бумага останется пустой, даже если я поставлю слово.

И в этот момент — голос. Не мой. Но — моё имя.
— Эй! Ты! Да ты!

Я замираю. Ручка выскальзывает из пальцев. Блокнот падает на скамью — открытый. На обложке — одна буква. И след от стёртого слова. Я оборачиваюсь. Сердце — не в груди. Оно где-то в горле. В висках. В руках, которые дрожат.

Человек в сером пальто машет рукой.
— Ты не видел, где тут автобусная остановка? Я опаздываю!

Я стою. Не отвечаю. Потому что понимаю: он не звал меня. Он просто сказал имя, которое, может, и не моё. Или — моё, но не для него.

А блокнот… блокнот лежит. Открытый. На виду. На обложке — одна буква. И след от стёртого слова. Кто-то проходит мимо. Замечает. Смотрит на меня. Я — не успеваю спрятать. Не успеваю закрыть.

И в этом взгляде — не сочувствие. Не интерес. Просто удивление. Как на человека, который делает что-то странное. Что-то, что не делают нормальные люди.

Я хватаю блокнот. Захлопываю. Сую в карман. Но уже поздно. Уже был момент, когда я был уязвим. Когда моё одиночество стало публичным.

Я ухожу. Быстрее. Не оглядываясь. Но внутри — не стыд. Не злость.
А одно странное чувство: Меня окликнули. Даже если не по ошибке. Даже если не ко мне. Но — имя прозвучало. В воздухе. В городе. В толпе. И, может быть… в следующий раз оно будет не ошибкой.

Я иду. Не замечаю светофоров. Не слышу гудков. Только шаги. Свои. Одиночные. Как метроном, отсчитывающий время, которое никто не считает.

Дом — панельный, серый, как все. Подъезд пахнет сыростью и чужими обедами. Лифт не работает. Я привык. Восьмой этаж — не наказание. Это время. Минуты, когда можно замедлиться. Когда дыхание становится громче, чем мысли.

На лестнице — тишина. Но не полная. Где-то за дверью — телевизор. Где-то — плачет ребёнок. Жизнь. Чужая. Но — живая.

Я достаю ключ. Поворачиваю. Дверь скрипит — как всегда. Словно и не закрывалась.

Вхожу.

Тишина здесь — другая. Не пустая. А наполненная. Как будто в воздухе висят слова, которые давно не говорят, как будто дом помнит то, что я стараюсь забыть.

Снимаю обувь. Ставлю её ровно. Как учили.
Левая — к левой, правая — к правой.

Мама говорила: «Так — порядок. А порядок — значит, ты дома».

Я оглядываюсь. Квартира — маленькая. Одна комната, кухня, узкий коридор. Стены — белые, но уже желтеют у потолка. На крючке — пальто. На полу — коврик, который давно пора выбросить. Но я не выбрасываю. Он был куплен в тот год. Когда ещё кто-то приходил в гость.

На стене — одна единственная фотография. В старой деревянной раме. Ребёнок. Лет восемь. Улыбается. Держит воздушный шар. На заднем плане — парк, фонтан, женщина в лёгком платье. Мама. Она смотрит на него. На меня. С таким взглядом, будто знает: однажды он перестанет звонить. Однажды она будет ждать. А он — не приедет.

Я не смотрю на неё каждый день. Но я знаю — она есть. И она знает — я здесь.

Прохожу на кухню. Ставлю чайник. Он закипает — свистит. Давно не чистил. Звук — такой, как в детстве. Только тогда мама кричала из другой комнаты: — Сними, пока не сгорел! А теперь — только эхо.

Сажусь за стол. Достаю блокнот. Открываю. На обложке — одна буква. И след от стёртого слова.

Я беру ручку. И пишу не имя. Пишу первое предложение письма. Не кому-то. А человеку, которого не знаю.

«Вы не помните меня. И я не виню вас. Я и сам почти забыл».

Чай остывает. За окном — город светится. Тысячи окон. Тысячи жизней. А в этом — только я. И блокнот. И письмо, которое никто не получит.

Но я пишу. Потому что, если не напишу — я снова стану тем, кого никто не помнит. А сегодня — имя прозвучало. Даже если не ко мне. Даже если не по имени. Но — почти.

И этого — пока — достаточно.