Композиция "Отец"

Утром я услышал прекрасное. Это было в кафе – завёл себе в привычку ходить туда рано.
Посетителей не было, только я и бариста, который уныло натирал чашки, облокотившись на стойку. Я сидел в углу за столиком и писал. Полюбил это место, потому что окружали привычные стены, да и за людьми был хороший обзор.
Я не знал баристу, а он не знал меня – в такой идиллии каждый занимался своим делом, не отвлекаясь. Периодически он выходил покурить.
В помещении стоял запах кофе, и было тепло: приятно, особенно укрыться от октябрьского холода. На улице было пасмурно, будто смотрел черно-белый фильм, а люди, ещё сонные, шли до электрички. Никто не заходил. Я уперся в тетрадный лист.
Когда поднял голову, то увидел старика, сидящего за пианино, которое стояло недалеко от стойки. Я думал, что оно не рабочее: ни разу не видел, чтобы кто-то поднимал крышку, отчего на инструменте скопилась пыль. Но старик её поднял и нажал на клавишу: неуверенно, будто это было запрещено. Бариста продолжал натирать оборудование.
Незнакомец нажал вторую клавишу: уже более уверенно, это прервало тишину. Он протер клавиши, и руки его застыли, слегка подрагивая, словно бы он прикасался к чему-то, от чего отрекся. В его движениях читался страх, а сам он, будто был в мире, где, кроме пианино, ничего не существовало. Это была его борьба – он не решался произвести новую ноту.
Звук прошёлся по всей кофейне, витая в воздухе. Стало приятно и грустно. Я отложил ручку и отодвинул лист, опершись на локти, которые поставил на стол. Что-то в его действиях завораживало – наверняка, думал я, в его голове мелькают сотни мыслей, а каждая нота шла им наперекор. Старик трясся от неравномерного дыхания, будто от пневмонии. На мгновение его страх, почему-то, показался мне знакомым. Я увидел в нём себя.
Он заиграл. Это была грустная мелодия, которая облепила меня. Будто бы он вытащил из себя всю тоску и положил её на инструмент. Руки его скользили туда-сюда, плавно и уверенно – с каждым новым действием в его движениях всё больше прослеживалась твердость.
Я откинулся на спинку дивана, и мне вспомнился отец. Мелодия, словно бы хотела мне сказать о нём. Перед глазами замелькали дни, когда мать уезжала в другой город и оставляла нас вдвоём. Мы были бедны, но я, как и любой ребенок, этого не замечал. Мне кажется, это задача родителей – даже если деньгами не сверкаешь, то хотя бы создать иллюзию, что живешь не бедно, ради ребенка. Чтобы он не боялся, что завтра есть будет нечего.
В те дни мы с отцом много смеялись и питались как попало, веселились и грустили. Смотрели старые фильмы и играли на гитаре: отец водил рукой вверх-вниз, а я напевал слова, какие взбредут в голову. Вспомнились глаза отца, когда он рассказывал мне о музыке: они всегда были грустны, и я видел в них потухший огонёк. Нам было хорошо вместе. У нас была необычная способность, с которой всегда улыбалась мать: с отцом мы понимали друг друга без слов.
Незнакомец закончил и застыл, а мои воспоминания перестали крутиться лентой. Он поднял руки над клавишами и трясся, будто промок под дождём. Будто бы вспомнил своё далёкое прошлое, в котором было хорошо и светло.
Я захлопал и, сам не знаю почему, решил подойти.
-Да у вас талант…
На его глазах стояли слёзы.
-Спасибо, — ответил он охрипшим голосом.
-Вы великолепно играете…
-Играл. Когда-то.
Я уже развернулся, чтобы уйти, но он продолжил:
-Вы знали, что у Баха умерло одиннадцать детей, а он продолжил играть?
-Нет…
-А Моне ослеп и продолжил рисовать?.. Наверное, они не могли по-другому.… Наверное, они ничего больше и не могли.… Или это стало их жизнью: режим, как, например, по утрам выпивать стакан воды…
-Они были сильными людьми, — продолжил он, сделав паузу.
-Уверен, вы не хуже…
-Нет. Эту мелодию, — голос его дрогнул, — сочинила моя мама. Прошло пятьдесят лет, а я помню…
-Наверняка, вы играете в каком-нибудь оркестре?..
-Нет. Мне запретили играть – говорят, сердце не выдержит. Я бросил.
-Тогда почему сыграли?
Он повернулся ко мне и мягко улыбнулся. Его улыбка была, как только что выпеченные булочки с маком: горячие, вкусные и безобидные – рядом с ними забываешь про страх.
-Я не могу без этого жить… Бах не мог…
Я почувствовал, как весь внешний мир отошёл на второй план. Словно мы с незнакомцем стояли на сцене в заброшенном театре. Словно бы всё, что я прожил до встречи с ним, было фальшью и только сейчас, впервые, я почувствовал что-то настоящее.
-Только через музыку я вижу этот мир.
-Я видел отца.
-Потому что услышали мои слова.
-Но… как это возможно?
Он развел руками и улыбнулся, как улыбаются дети, совершившие мелкую шалость.
-Слова не обязательны, чтобы общаться друг с другом. Достаточно вкладывать смысл в то, что делаешь.
С этими словами он встал и подошёл к выходу. Взял со стойки для шляп шляпу, нащупал белую тросточку в углу и вышел на улицу, размахивая ею.
-Кто это был?
Мой тихий друг, казалось, и бровью не повёл от такого зрелища. Он был не удивлён.
-Аркадий Бельганов. Главный композитор государственной филармонии когда-то…
-И… Ты не удивлён?
-Он постоянный гость – приходит каждый вечер, за пять минут до закрытия. Приходит и играет эту композицию.
-Как она называется?
Я схватился за тетрадь и ручку, чтобы записать. Мало сказать, что мелодия зацепила меня – она заставила меня прожить те дни, когда я был счастливым и неунывающим мальчишкой, заново. Словно сел на поезд и вернулся туда, к родному дому, в самый бедный, но почему-то теплый и светлый район.
-Отец. Она неизданная, её слышало меньше десятка человек.
-Но почему?..
-Понятия не имею. Знаю лишь то, что он лишился отца в детстве, и его мать, чтобы помнить о муже, написала…
Дальше я не слушал. Я вновь стоял на сцене в заброшенном театре и чувствовал безмерное одиночество, будто бы лишился чего-то ценного в жизни, будто бы разучился слышать.
Бедный, — думал я, стоя в тишине.
Я и не понимал, что значит быть без отца, расти в одиночестве и рано повзрослеть. Наверняка он рано повзрослел, а эта мелодия… Я был уверен, что сегодня услышал прекрасное.