Тринадцатый

Глава I

НЕЗНАКОМЕЦ

Бойтесь данайцев, дары приносящих.

Вергилий, «Энеида»

По зимней воронежской трассе в сторону Тамбова в угрюмом одиночестве двигался КамАЗ. В декабре шоссе было пустым как никогда: встречные машины не попадались экипажу уже несколько часов подряд. В теплой кабине, которая освещалась лишь светом приборной панели, царила тишина, и только двигатель нарушал ее своим монотонным гулом. Дворники уже не справлялись с падающим снегом, свет фар освещал путь не дальше, чем на несколько метров. Тяжелая машина, с трудом преодолевая заметенную пургой дорогу, шла в снежной пустоте, словно ледокол. Казалось, что вечная мерзлота сковала не только трассу, деревья, землю, но и все живое в этом мире.
— Да, давно не было такой зимы, — разбудил напарника голос водителя. — Еще немного, и мы можем забыть про теплую домашнюю постель. Погода словно взбесилась — просто жуть как метет. Глянь, что творится.
Сидящий рядом с водителем молодой человек потянулся, зевнул и полез в карман куртки. Достав пачку сигарет, он не спеша вытащил одну и закурил. Сделав пару затяжек, парень повернулся к водителю и спросил:
— Слышь, Семеныч, а сколько натикало, пока я спал?
Водитель мельком взглянул на часы.
— Без пятнадцати час. Спишь, как сурок!
С каждой минутой метель усиливалась. Напарник водителя продолжал курить, глядя на падающий снег, похожий на белую простыню, которой накрыли лобовое стекло. Он медленно выдыхал густой табачный дым, наслаждаясь каждой затяжкой.
— Надо остановиться, — сказал Семеныч.
— Это за каким еще? — удивился молодой человек, повернувшись к водителю.
— За большим и толстым! Ты посмотри, что за бортом делается.
— Ну, снег идет, тормозить-то зачем?
— А ты на дворники-то глянь: совсем обледенели, не чистят ни шута, как в танке едем! — повысил голос водитель.
Машина начала снижать скорость и, не съезжая с дороги, остановилась. Включив аварийку, водитель накинул куртку и надел шапку.
— Тебе помочь?
— Да нет, тут делов-то на две секунды, — Семеныч выпрыгнул в зимнюю ночь, впустив в кабину ледяной ветер и крупные снежинки, которые тут же облепили приборную панель КамАЗа. — Вот это холод! — крикнул он из темноты и захлопнул за собой дверь.
«Да, не май месяц», — подумал напарник, поерзав в кресле.
Он закрыл глаза и усталость хищно напала на него. Ему уже начал сниться сон, когда водитель вернулся, и все тот же холодный ветер с воем ворвался в теплую кабину.
— Спишь?
— Просто задремал, пока ждал тебя. Ну что, ехать можно? — не открывая глаз, поинтересовался напарник.
— Да, без проблем. Моя ласточка меня еще ни разу не подводила. Я с ней огонь, воду и медные трубы прошел. Машина — зверь! — водитель с гордостью повернул ключ зажигания.
Машина издала пронзительный писк, Семеныч нажал кнопку, и двигатель завелся. Но, не проработав и пяти секунд, мотор заглох, и все приборы погасли. В кабине воцарилась тишина. За окном уныло выла вьюга. Стекла по углам стали медленно затягиваться инеем, но люди в кабине этого не заметили.
— Не понял! — в сердцах возмутился хозяин ласточки. — Черт знает что!
— Что, перехвалил? — с издевкой спросил напарник. — Только не говори мне, что твоя ласточка сдохла и нам придется замерзнуть вдали от родного дома в машине, которая тебя ни разу не подводила.
— Ха-ха-ха, как смешно! — рявкнул Семеныч и снова безуспешно попытался запустить двигатель.
— Ну, и что будем делать дальше?
— А я почем знаю?! Черт возьми, да что это за день-то такой?! Сначала грузили сутки, потом мусора штрафанули, теперь это! — раздраженно воскликнул водитель и с силой ударил рукой по рулю.
КамАЗ, будто по приказу, завелся и осветил фарами неподвижно стоящего перед грузовиком человека лет сорока. Одет незнакомец был во все черное, поэтому казалось, что это вовсе и не человек, а кусочек темноты, который случайно возник на белоснежном ковре. Шикарный кожаный плащ покрывал не менее дорогой костюм, на ногах были ботинки из крокодиловой кожи, руки в перчатках держали трость, набалдашник которой увенчивался золотым черепом. Незнакомец был без головного убора, зато пострижен по последней моде. Немая сцена продолжалась несколько секунд, после чего мужчина приподнял воротник плаща, подошел к кабине со стороны напарника, открыл дверь и, улыбнувшись, поприветствовал находившихся внутри:
— Здравствуйте!
— Добрый вечер, — в один голос пробормотали обитатели КамАЗа.
— Какой же он добрый, коли такая погода на дворе? Извините, что беспокою, но мне надо в город, а вы, как я вижу, направляетесь именно в ту сторону. Не могли бы вы подбросить меня до Тамбова? Я заплачу, сколько скажете.
Семеныч хотел было отказать, поскольку у него было железное правило никогда и никого не сажать в машину на трассе, но в этот раз язык почему-то не послушался хозяина, и водитель кивнул головой в знак согласия. Напарник, зная принципиальный характер друга, удивленно посмотрел на него и нехотя подвинулся ближе.
— Огромное вам спасибо!
Незнакомец залез в кабину и закрыл за собой дверь. Водитель и напарник молчали, пристально рассматривая пассажира и недоумевая, зачем они разрешили ему сесть.
— Вы, наверное, удивлены меня здесь увидеть? Моя машина сломалась в нескольких километрах от трассы. Хорошо, что вы ехали мимо. Я уже часа два жду, и, представляете, ни одного автомобиля! Думаю, мне вас сами небеса послали. Я, уж если честно, прям и не надеялся тут кого-то увидеть, — незнакомец подкупающе улыбнулся. — Да вы трогайтесь, трогайтесь. А то по радио обещали метель. Ох уж эти синоптики, — покачал он головой.
«Похоже, я уже тронулся», — подумал водитель, не отрывая глаз от нового пассажира, включил скорость и надавил на педаль газа. Машина с ревом начала движение, трамбуя снег огромными колесами. Напарник Семеныча взглядом пятилетнего ребенка смотрел то на него, то на незнакомца. В голову экспедитора полезли странные мысли: «Ох, врешь ты все. Какие, к черту, несколько километров? Какие, на фиг, пару часов? Сам без шапки, одет легко, ботинки летние, а на них и снежинки нет, словно с магазинной полки только что сняли. За два часа ты бы околел к чертовой матери!».
Незнакомец неспешно повернулся к экспедитору.
— Вы, Четырин Виктор, не смотрите на меня так пристально. Я не девушка, чтобы на меня засматриваться. Вижу, вас смущает мой внешний вид. Если я вам не по душе, так и скажите. Я выйду, только добросьте меня до первой попутки или заправки.
Водитель с напарником замерли от удивления.
— Да нет, нас ничего не смущает. И человека мы в беде не оставим. Довезем, куда скажете, — после недолгого замешательства тихо отреагировал Виктор.
— Прекрасно. Я знал, что хорошие люди еще не перевелись, хотя встречаются они все реже. Сегодня мне, похоже, повезло. Впрочем, как и всегда.
— Простите за нескромный вопрос, а как вы узнали мое имя?
Вместо ответа попутчик рассмеялся.
— Послушайте, я в этом не вижу ничего смешного. Мы вам не представлялись, и на лбу у нас это не написано, — вступил в разговор Семеныч.
— Да-да! — поддакнул Четырин.
— Я узнал ваше имя, потому что могу слышать мысли всех людей, точнее, читать их. Я своего рода экстрасенс, колдун, — загадочным голосом прошептал незнакомец, вглядываясь в озадаченные лица попутчиков.
В кабине наступила гробовая тишина, такая, что если бы не гул двигателя, то можно было услышать, как бьется сердце у каждого из сидящих в КамАЗе.
— Вы бы видели свои лица! — снова громко рассмеялся незнакомец.
Лица у Четырина и Семеныча и впрямь были как у детей, которым только что сказали, что Деда Мороза не существует, а подарки под елку на Новый год им кладут родители.
— Да не пугайтесь вы так. Вы забыли снять бейдж со своей спецовки, и он торчит из-под вашей куртки. А на нем написаны ваши фамилия и имя, а также должность. Так что никаких чудес нет и быть не может. Какие в нашей жизни чудеса? Только холодный расчет для достижения своей цели. Я вижу, вы люди скептического настроя, и ваше недоумение по поводу того, как это я не замерз, пока стоял на морозе, одетый явно не по погоде, вполне обосновано. Вы остановились возле поворота на Мордово, а там, с левой стороны, есть кафе, где я и сидел все это время. Кстати, чтобы вы не спрашивали, почему не заметили эту забегаловку и как я вас оттуда увидел, то это элементарно. Машин в такую погоду мало, звук двигателя слышен хорошо. Вот я и вышел посмотреть, а тут, бац, и вы. Чудеса бывают лишь в сказках, а случайные совпадения просто случаются, хотя и нечасто. Ну, если только такое случайное совпадение давно кем-то не спланировано.
Виктор изумленно слушал нового собеседника. Да и водитель не мог понять, как это пассажир ухитряется отвечать на вопросы, которые они еще не задали.
— А как вы догадались, что мы хотели спросить?
— Да бросьте вы. Я же вижу, что вы на меня смотрите недоверчиво. Я и сам, признаться, так же думал бы, встретив человека в жуткий мороз легко одетым, притом черт те где. Если честно, то я бы даже не посадил его к себе в автомобиль. Мало ли кто он есть на самом-то деле? Да, жизнь сейчас страшная пошла. Лучше перестраховаться лишний раз. Как говорится, на Бога надейся, а сам не плошай.
«Обалдеть! Давай уж до кучи и представься, раз ты такой умный!» — рассуждал про себя Семеныч в поисках каких-либо объяснений этой череды фантастических совпадений.
— Да, кстати, я забыл вам представиться. Наверное, от радости, что вы меня подобрали. Меня зовут Анатас.
Семеныч аж поперхнулся.
— Ты что, из деревни что ли или еврей? Имя у тебя какое-то странное.
— А разве имя может быть странным? По-моему, имя оно и есть имя, тем более, я его не выбирал. Вас, например, как зовут?
— Михаил.
— Ми-ха-ил, — протянул по слогам Анатас имя водителя. — Знаком я с одним товарищем, вашим тезкой. Занудный, простите меня за прямоту, персонаж. Да и имя его, как и ваше, стопроцентно еврейского происхождения.
— С какого ляха?!
— Я объясню. Происходит оно от древнееврейского Михаэль, которое означает равный, подобный Яхве, то есть Богу. Человек с таким именем обладает способностями, которые приближают его к Создателю. Так что имя несет в себе глубокий смысл и потенциал. В советские времена давали имена куда чуднее моего, и никто не удивлялся, хотя их смысл был весьма скуден, нежели у древних имен.
— И что же тогда твое имя означает? — спросил Семеныч злобно, так как его впервые, хотя и косвенно, назвали нерусским.
— Мое имя с греческого переводится как «дарящий свет». Хотя это так, людские предрассудки.
— Дарящий свет?! Отлично! Значит, мы здесь темные. А ты у нас — дарящий свет.
— Я не хотел никого обидеть. Вы задали вопрос, я на него ответил. Обычный разговор. Вы уж простите, если я что не так сказал.
— Тогда совсем другие времена были, — попытался уладить конфликт Виктор.
Анатас посмотрел на Четырина и с сожалением покачал головой.
— Нет, молодой человек. Время не может быть другим. Оно есть и остается одним и тем же, только люди меняются. А насчет моей национальности, так у меня ее и вовсе нет.
— Как это нет? — встрепенулся Семеныч. — У всех есть, а у тебя нет?
— Ну, как вам это объяснить? — начал было Анатас, но его перебил Виктор.
— Как-как? Гражданство, небось, двойное! Правильно я говорю?
— Точно-точно. Гражданство.
— А зачем вы в Тамбов едете?
— Я путешествую. Люблю смотреть на быт и нравы в разных уголках планеты. Мне нравится сопоставлять образ жизни, нравится наблюдать за людьми. Вообразите, что вы оказались в шкуре другого человека. Вы читаете его мысли, вам становится понятно, кто он и чем он дышит, и все грехи его словно у вас на ладони. Разве это не интересно?
— Интересно, конечно, но побывать в чьей-либо шкуре просто невозможно. А по своей воле незнакомому человеку никто душу изливать не будет, да и грехи свои не захочет выкладывать. Я, например, уж точно бы не стал.
— Да и я тоже, — крутя руль, буркнул водитель.
— Это вам так кажется. Пообщавшись со мной наедине, каждый начинает раскаиваться. Но раскаяние как таковое меня мало волнует. Я бы даже сказал, что я категорически против него. Знаете, если бы я мог отдать жизнь за то, чтобы его не было, я бы, скорее всего, это сделал. Зачем мне жалобы, когда все, что совершено, уже свершилось? — в кабине воцарилось молчание. — Представьте себе, гипотетически, что у вас есть возможность убить ненавистного вам человека. Ну, предположим, сбить его вот на этом автомобиле, — Анатас шлепнул ладонью по торпеде. — Насмерть. Никто и никогда об этом не узнает, никаких свидетелей, никакой ответственности. Я имею в виду полную безнаказанность. Ни правосудие, ни Бог, ни дьявол не стояли бы над вами. Совершили бы вы убийство тогда? Мне интересно, что подсказывает вам ваша душа?
— Странный вопрос, — сухо ответил Виктор. — А к чему все это?
— Просто интересуюсь. Допустим, нет никакой религии, которая держит вас за шиворот, нет суда и ответственности за содеянное. А перед вами злейший враг. Будь то директор, на которого вы работаете, неверная жена или просто бугай, который на вас не так посмотрел. Убили бы вы его?
— Трудно сказать, — задумался Четырин.
— Ну, представьте, что в вашей власти вершить суд над человеком.
— А что ты скажешь, Семеныч?
— Не знаю. Пускай он сам и ответит. Сам-то ты что думаешь?
— Вам сказать правду или так, потехи ради?
— Да нет, ты уж правду давай, коли начал такой разговор.
— Мне представляется, что человеку, как существу слабому, для убийства себе подобных причин не надо. Иногда человек убивает за стакан вина, иногда, чтобы защитить семью. Бывают случаи, что он убивает для развлечения. Люди — зверье, убивать в их натуре. В давние времена они уничтожали неугодных, в наше время убивают просто так. Они не знают, ради чего это делают. Просто делают то, что кажется им на данный момент правильным. Я думаю, что ваша душа подсказала бы вам не убивать. Ведь вы же порядочные и добрые, не так ли? Вопреки принципам посадили в машину незнакомого человека и не дали ему замерзнуть. Я такие души, как ваши, насквозь вижу. Добрые вы люди. Мне всегда такие попадаются.
— Я, кстати, с вами согласен, что можно убить, защищая семью, — закуривая дрожащими руками сигарету, заметил Четырин. — Семья — это святое.
— Семья держит человека в узде. Но она же делает его безумным в случае опасности. Впрочем, убив однажды, вы сами становитесь жертвой, объектом расправы. Звенья цепи тянутся одно за другим.
— Что за бред? И вообще разговор, по-моему, про раскаяние был, — сжав, что есть силы, баранку, пробормотал Семеныч. — Ты что, святой отец на исповеди или падре, чтобы тебе душу изливали?
— Нет. Конечно, нет. Куда мне до святых? Просто по роду своей деятельности мне приходится выслушивать жалобы на жизнь. И, поверьте, я их слушаю буквально каждый день. Изо дня в день жалобы и жалобы. Нытье и слезы. «Простите, я не то совершил», «простите, я был неправ». А бывает, что начинают прикрываться, и знаете кем? — понизил голос до шепота Анатас.
— Кем?
— Им, — указал пальцем вверх попутчик.
В кабине раздался смех.
— Истину говорю, так прямо на него и ссылаются.
— Ха-ха-ха!
— Вам смешно, а мне такой контингент не один раз за день попадается. Если бы вы знали, чего хотят некоторые и за что готовы не только душу, но и мать родную продать, вы бы смеяться стали поменьше.
— Ладно, хорошо, продолжайте свою дурь нести, хоть посмеемся.
— Рад, что смог развеселить вас. Я хочу привести один пример. Надеюсь, вы не против?
— Ну что вы!
— В конце октября московская милиция провела операцию по задержанию группы педофилов. Арестовали шестерых человек. Преступники в течение двух лет насиловали детей. Жертвами московских «бойлаверов», а именно так они себя называли, были в основном ребята из детских домов и малообеспеченных семей. И это далеко не единичный случай. Но ни одна страна мира не в силах окончательно справиться с этой проблемой. Слишком она масштабна и, как кажется многим экспертам, принципиально неистребима. Хотя истребить заразу можно легко, если дать бразды правления в нужные руки. Или вы со мной не согласны?
— Таким подонкам нужно яйца отрезать на корню! — выругался Виктор.
— Мир продолжает применять всевозможные способы борьбы с такого рода извращенцами. Все спорят, что лучше: электронные датчики, позволяющие через спутник устанавливать их местонахождение, химическая кастрация, пожизненное заключение? Но даже в тех странах, где педофилы взяты под жесточайший контроль, преступления против детей продолжаются. По утверждению специалистов, побороть педофилию полностью никогда не удастся. Чем больше я узнаю об этом чудовищном явлении, тем больше возникает вопросов, на которые нет прямых ответов. Больны они или все-таки здоровы? А если вменяемы, то почему такой вид удовольствия приемлем для них? Как обезопасить и защитить от них детей? Я задавал эти вопросы многим людям, но так и не получил внятного ответа. А что вы скажете?
— Перебить этих сук надо, вот и все! — нервно ответил водитель.
— Значит, вы все-таки приемлете убийство себе подобных. То есть, по-вашему, если человек согрешил, то его можно уничтожить. А если он искренне раскается в грехах, знаете, что будет?
— Что? — тихо спросил Виктор.
— Его простят. И здравствуй, свобода, — Анатас развел руки в стороны.
— Да чушь это полная! Такого никто не потерпит, даже Бог! Он что, дурак что ли? Если бы он был на самом деле, то такого бы не допустил!
— И я так раньше думал. Но увы: факты есть факты. Я считаю, что людям раскаяние не нужно, а он почему-то считает обратное. Они же его любимые игрушки. Пороть людей нужно, а не пряник им давать. За что их прощать, если они творят такое?
— Это не люди, это твари!
— И я такого мнения. За любое деяние человек несет ответственность. Но не кажется ли вам лишение жизни слишком строгим наказанием?
— За такое так и надо, — закурил Семеныч.
— Это да, — неуверенно промямлил Четырин.
— Тогда вернемся к вопросу о безнаказанном убийстве и предположим, что убийца совершил преступление и все-таки ушел от ответа. Его жизнь идет обычным ходом. Семья, работа, друзья. Все вроде бы нормально. Он думает, что никто не догадывается. Да и сам он практически все давно забыл и оставил в прошлом. Но вдруг кто-то все помнит? Каждую мелочь, каждую деталь?
— Да какого дьявола?! На что ты намекаешь?! — не выдержал Семеныч.
— Просто я хочу теперь узнать, совершили бы вы преступление, если бы знали, что сделанное вами не пройдет незамеченным и рано или поздно вам придется отвечать?
— Нет, — сухо ответил Виктор и отвернулся от собеседника.
— Ты знаешь что? Не мели чушь, а то высажу! — выпалил шофер.
— Простите, я не хотел никого обидеть. Я лишь интересуюсь, вот и все. Просто веду беседу, чтобы скрасить наше время в пути. Если вам интересно, я мог бы немного рассказать о себе.
— Валяй! — прокашлялся Семеныч. — А то тебя не в ту степь понесло.
— Год за годом я посещаю города, деревни, села, новые места и остаюсь там на некоторое время. Вот, например, в 1935-м году я гостил в Москве. Интересные там люди были, да и образ жизни был совершенно другой, не то что сейчас. А теперь хочу посмотреть, как вы в провинции живете, да заодно и кое-какие дела завершить.
— Простите, в каком-каком году вы в Москве были?
— В 1935-м, — невозмутимо повторил попутчик и, повернувшись к окну, стал всматриваться в темноту.
— А-а-а, понятно, — Семеныч дернул напарника за рукав куртки и показал пальцем, чтобы тот подвинулся к нему поближе. Виктор послушно подчинился. — Больной какой-то. То про убийства, то про педофилов. Может, он казачек засланный? Ты мне смотри, хоть слово скажешь… — еле шевеля губами, угрожающе прошептал Семеныч на ухо напарнику. — Может, мы его на первом же посту ментам сдадим, а то мало ли что у него на уме? Может, он маньяк какой? Да и взгляд у него нездоровый. Глаза, словно угли, черные. Не нравится он мне. Ох, не нравится.
— А за каким хреном ты его посадил, а? У тебя же принципы! — Виктор мельком взглянул на попутчика.
Семеныч только пожал плечами, не зная, что ответить.
— Неужели я напоминаю маньяка? — поворачиваясь к своим собеседникам, улыбнулся Анатас. — Это неправда. Я знаю их всех поименно и лично, но ни один из них вовсе не похож на меня. Это я вам точно говорю. Взять хотя бы широко известного в вашей стране Андрея Чикатило. Следователи называли его бешеным зверем, красным потрошителем, маньяком из лесополосы, гражданином Х. Впрочем, эту мразь можно называть по-разному, но суть остается сутью. Признанное количество жертв этого человека — пятьдесят три. Но их было гораздо больше. Муж, отец двоих детей, член КПСС, школьный учитель и при этом самый жуткий российский маньяк-убийца, садист и каннибал. А на вид был хороший человек. Только за июль и август 1984 года Чикатило убил восемь женщин и детей. Он уродовал тела своих жертв: отрезал и откусывал языки, соски, половые органы, носы, пальцы, вскрывал брюшную полость, рвал зубами внутренние органы. Многие жертвы при этом были еще живы. Почти всем он выкалывал глаза.
— А глаза-то зачем? — сглотнул слюну Семеныч.
— Ну как зачем? Страх.
— Какой к черту страх?
— Обычный человеческий страх. Он просто боялся, что жертва сможет опознать его, если спасется.
— Хватит, а то меня сейчас стошнит, — вытер пот Виктор.
— Откуда ж ты их всех знаешь?! — грозно спросил водитель.
— Как бы получше выразиться? Я работаю с ними. Работа непыльная, увлекательная, и, поверьте мне, я ни секунды не сожалел о том, что делаю.
— И что это за работа такая?
— Я занимаюсь тем, что выношу приговор, тот или иной, по мере деяний. Вот и все. Люди несовершенны, поэтому мне приходится присматривать за ними.
— Так ты что, судья что ли?
— Ну, это вы мне потом сами скажете, судья я или нет. В вашем понятии судья — это человек в мантии, выносящий приговор в зависимости от размера взятки. А я приговариваю по справедливости. У меня нет ни прокурора, ни адвоката. Мой приговор нельзя обжаловать, мой судебный процесс не занимает много времени, и меня нельзя купить. Я и судья, и палач.
— Да Бог с тобой! — рассмеялся Семеныч.
— Простите меня, конечно, но Бог со мной быть никак не может, по той простой причине, что мы с ним очень разные и мнения у нас с ним расходятся, — голос Анатаса был настолько холодным, что у водителя КамАЗа желание смеяться резко пропало.
Виктор посмотрел на незнакомца, затем на Семеныча.
— Господи, вы бы тему сменили что ли!
— Зачем же? По-моему, отличная получается дискуссия. Позвольте вам обоим задать один пустяковый вопрос, который для меня очень важен. Я задаю его всем без исключения.
— Валяй! — рявкнул водитель, не отрывая взгляда от дороги.
— Ответьте мне, почему вы все время вспоминаете Бога? Вы что, в него верите?
— Да ни в кого мы не верим, ни в Бога, ни в черта! Ни того, ни другого нет.
— Откуда такая уверенность?
— Ты же сам рассказывал про всякую сволочь! Если бы Бог был, разве бы он допустил такое?!
— Все, что человек ни делает, он делает по собственной воле. Никто не может принимать решения за него, даже Бог. Человеку дано право выбора: поступить так или иначе, пойти прямо или свернуть. Пункт назначения у всех один, только дорогу каждый выбирает свою.
— Ты хочешь сказать, что мои действия предрешены? Что все, что я делаю или говорю, давно кем-то прописано?
— Не действия, но то, куда они приведут тебя.
— Да иди ты к черту!
— Как я понимаю, в черта и дьявола вы тоже не верите? — улыбнулся Анатас.
— А уж в него-то мы тем более не верим. Князь тьмы, ха!
— Значит, ни Бога, ни Сатаны, по вашему мнению, попросту нет? Люди живут сами по себе, и никто их не контролирует, никто не наблюдает за ними. И если я правильно понял, ни один их грех не выходит на поверхность. То есть вы считаете, что судьбой человека управляет сам человек? Что после смерти вас тупо съедят черви и не будет вам никакой ответственности за то, что вы сделали при жизни?
— Конечно, нет. И хватит всякую чушь спрашивать! — перешел на повышенный тон водитель.
— А вы, Виктор, согласны с мнением вашего друга?
— Я не верю в Бога и дьявола, которых нам навязывает церковь. Бог должен быть в душе, вот и все.
— Таких ответов я давно не слышал. То есть вы считаете, что он скорее все-таки есть, нежели его нет?
— Наверное, так.
— Знаете, я с вами полностью согласен. Зажравшееся духовенство любой религии проповедует такую чушь, что ее впору объявлять ересью. А первосвященников, как самых отъявленных грешников, я бы лично сжигал на костре. Как говорится, самый большой грешник — это служитель церкви, самый большой бандит — милиционер, ну а самый зверский браконьер — естественно, лесник. Человек, получивший в руки хоть малую толику власти, не знает, что с ней делать. Ему кажется, что лучший способ распорядиться ею — это унизить других, показать свое превосходство. Словом, хочешь узнать человека — дай ему власть и деньги, и он тут же покажет свое истинное лицо.
— Хорош слюни разводить! То, се. Рассуждаешь о том, с чем не сталкивался и чего не видел. По-моему, ты сам в Бога не веришь. Да и вообще, зачем в него верить?! Он мне ничего хорошего за всю мою жизнь не сделал! Ни миллиона денег не нашел, ни жену-красавицу! Вообще ничего! — ворвался в разговор Семеныч.
— Поразительно!
— И что здесь такого поразительного? Я говорю, как оно есть. Вымышленный мужик с бородой должен накормить мою семью? Что-то я не вижу протянутой им руки помощи!
— Разве он вам чем-то обязан? По-моему, Бог и так сделал для вас слишком много, даровав жизнь, которую, как я вижу, вы не цените. Впрочем, вы все равно не верите в него. Или, чтобы вы поверили, нужно превратить воду в вино и пройтись по воде? А быть может, накормить куском хлеба всех нуждающихся? Вот, помнится мне, жил очень давно на свете один человек и звали его Фома. Он тоже не верил, что Иисус воскрес, пока не увидел пробитые руки Христа и рану от копья на живом спасителе. Он оплошал всего один раз, а теперь его только так и зовут — Фома неверующий. Одна ошибка заклеймила его навечно. Для веры не нужны доказательства. А без веры угодить бородатому мужику, как вы говорите, невозможно, ибо просто необходимо, чтобы приходящий к нему веровал.
— Ну, ты и сказанул! Я бы тоже поверил, если б его увидел, а так… Правильно говорят, что религия — опиум для народа! — Семеныч толкнул Виктора в бок. — Правильно?
— Угу, — промычал тот.
— Значит, все-таки не верите? Не поверите даже, если я джигу для вас на небесах станцую? Или, быть может, увидев меня танцующим на облаке, вы все-таки согласитесь с тем, что Бог и дьявол существуют?
— Что ты заладил: верим, не верим? Тебе-то что до этого?
— О, данный вопрос имеет очень большое значение для меня, можно даже сказать, жизненно важное.
— Это почему? — поинтересовался Виктор.
— Сколько себя помню, столько человеческие души принадлежали или Богу, или дьяволу. А теперь, пообщавшись с вами, я даже не знаю, куда попадает душа после смерти и что ее дальше ожидает.
— Да никуда! — парировал водитель. — Помер человек, и дело с концом. В деревянный ящик его засунули, родственники над ним порыдали, и труп в землю! А бывает и такое: останется у покойника какое-либо имущество, ну, дом, к примеру, так родственнички из-за него готовы глотки друг другу перегрызть, лишь бы дом этот к рукам прибрать.
— Да вы что? — наигранно удивился Анатас. — Не может быть! Неужели среди людей встречаются такие, которые не чтут родства, и вот так за дом? Сказано же в Библии: «Да не будет раздора между мною и тобою, и между пастухами моими и пастухами твоими, ибо мы родственники».
— Библия?! Ха! Брат сестру придушить готов за халяву! Родители копили-копили, и бах — нет их. И вот уже каждый готов урвать кусок побольше да пожирнее! И поперек горла он ни у кого не встанет. Библия? Если б по ней жили… У нас по законам не живут, а ты — по Библии!
— Вы меня пугаете. Я думал, такое только в новостях передают.
— Еще и похуже бывает. Вы, наверное, мало о людях знаете? — подхватил Виктор.
— Может быть, может быть. Чужая душа — потемки, — тихо выдохнул попутчик. — А нам еще далеко ехать?
— Уже рядом, километров десять осталось. А что, ты куда-то спешишь? — спросил Семеныч.
— Конечно, хоть времени у меня гораздо больше, чем у вас.
— Ну, раз времени у тебя навалом, так что ж спешить-то?
— Спешить нужно всегда, ибо ничем не может человек распорядиться в большей степени, чем временем. Я не привык опаздывать, даже к своим подданным, которые, наверняка, меня уже ждут.
— А у вас есть подданные? — Четырин поднял брови.
— Я же не могу выполнять всю работу сам. У каждого есть подданные, даже у него, — Анатас указал наверх.
Семеныч посмотрел на Виктора и повертел пальцем у виска. Четырин с ухмылкой кивнул. Дискуссия в кабине прекратилась. Черное облако окутало КамАЗ. Леденящий холод медленно пополз по ногам.
— Брр! Вот это минус! Слышь, Семеныч, ты бы печку что ль побольше включил.
— Да она и так на всю! Долбаная погода! — проревел водитель.
— Не любят вас здешние места. Наверное, натворили что-нибудь в этих краях? — спросил попутчик.
Водитель и экспедитор переглянулись.
— С чего это ты взял? — сглотнув слюну, пробурчал Семеныч.
— Вы сколько лет за рулем?
— А тебе это зачем? — настороженно спросил водитель, ожидая подвоха со стороны собеседника.
— Простое любопытство.
— Ну, допустим, лет двадцать шоферю, — с гордостью ответил Семеныч.
— Двадцать лет — это большой срок. А вы не задумывались над тем, что каждый ваш рейс может стать последним?
— Вот чудак-человек! Я тут каждую кочку знаю. У меня стаж больше, чем у тебя волос. Да я по дорогам ездил, когда ты еще под стол пешком ходил.
— Под стол пешком? Вы, наверное, меня с кем-то путаете. Мне даже неловко. Я и под столом, — слегка возмутился Анатас. — А знать тут каждую кочку просто невозможно.
— Послушай, такое ощущение, что ты из глуши приехал! Ты сам-то понимаешь, чего мелешь?! То про Бога, то про дьявола, то дурака из себя строишь. Что за чушь ты городишь?
— Чушь городить, как вы выразились, не по мне вовсе. К тому же я говорю вам истинную правду.
— Да какая, к чертям собачьим, правда?! — снова взвыл шофер. — Правда в том, что я водитель и уже двадцать лет кручу баранку. Этим ремеслом зарабатываю деньги себе и своей семье на жизнь. Короче, вкалываю, как папа Карло. Понял ты меня теперь? А?! Истину он говорит, искатель!
— Вы, как всегда, ошибаетесь. Истину невозможно найти, ибо она никуда не теряется. И заключается она в том, что это последний ваш рейс, — сухо проговорил Анатас.
— Ребята, ребята! Может, поговорим о чем-нибудь более интересном? — попытался повернуть беседу в другое русло Виктор.
— Нет, мой друг. Боюсь, ваш напарник вскоре не сможет больше ни о чем с вами разговаривать. Тем более, о чем-то интересном.
— Да?! И с чего ж ты взял, что это мой последний рейс?!
— Да ладно вам. Что вы, в самом деле? — Виктор не прекращал попыток сгладить ситуацию. — Тему-то, может, смените?
— Ну уж нет! — не успокаивался Семеныч. — Тут у нас Нострадамус завелся! Судьбы предсказывать может!
— А почему вы так уверены, что я ошибаюсь?
— Ни один человек с уверенностью не может сказать, что произойдет в будущем! И уверять меня, что я больше не сяду за баранку, не надо! Всякий бред слышал, но ты несешь что-то особенное. Я, конечно, помереть-то могу, но уж точно не сегодня.
— Семеныч, хорош болтать! Вон, глянь, к посту подъезжаем, почти приехали.
— Стоят шкуродеры! Ни дождь, ни метель, ни холод им не помеха! Сейчас, Витек, опять деньги начнут клянчить! То фары светят плохо, то аптечки нет! — с ненавистью выпалил водитель. — Рожи наели! Не рожи, а жопы! Скоро в машину залезть не смогут. Все на иномарках ездят, ублюдки. Начальство, видите ли, ругается, так они свои тачки во дворах оставляют, чтобы на работе не светиться. Цирк, да и только! Мусора проклятые! Нет чтобы бандитов ловить, так они с нас три шкуры дерут. Узаконенная мафия! Страна дебилов, никогда мы хорошо жить не будем.
— Езжайте спокойно, они нас не остановят.
— Твоими устами только мед пить. На Стрелецком посту хрен какую машину пропустят, тем более грузовик. Слыхал, Витек, нас сейчас пропустят и еще честь вслед отдадут! — съязвил Семеныч.
Как только машина подъехала к посту, милиционеры, изменившись в лице, словно по приказу, вытянулись по стойке «смирно» и, открыв шлагбаум, отдали честь проезжающему мимо КамАЗу. В кабине воцарилась гробовая тишина. Семеныч и его напарник не могли поверить собственным глазам.
— Э-э-э, — еле проглотив слюну, произнес водитель, поворачивая голову к своему спутнику. — Это как это? Что это вообще значит? Это они кому?
— Вам. Правда не в том, что вы видели. Правда в том, во что вы поверили, — Анатас повернулся к Четырину. — По-моему, мы приехали. Я сойду здесь. Спасибо, что подбросили. Кстати, уютное местечко вы себе выбрали для жизни, Виктор. Если бы вы не создали многих проблем, оно было бы еще лучше. Я гляжу, у вас частный дом, до города рукой подать. Как говорится, живи — не хочу.
— Конечно, — пробормотал Виктор, пытаясь вспомнить, когда это он сказал незнакомцу, где живет.
Его мысли прервал нездоровый гул мотора. Скрежет и визг раздались из сердца машины, и она остановилась рядом с автобусной остановкой.
— Что за черт?! — ругнулся водитель.
— Что случилось?! — спросил Виктор практически одновременно с Семенычем.
— Да хрен его знает! Только поршневую поменял, все новое поставил. Ерунда какая-то. Чему там ломаться-то?! Мать твою! Когда ж я себе иномарку куплю? Буду ездить, как человек?!
— Уже никогда, — Анатас не спеша вылез из кабины и поднял воротник своего плаща. Он взглянул наверх. Свет фонаря лучом ударял в землю, белые хлопья снега густо мерцали под ярким освещением. — До свидания, Виктор.
— Эй, слышь! А мне «до свидания» сказать не надо?!
— Прощайте!
— Постой! А деньги?!
— Ах да, конечно. Как это я мог забыть? — Анатас достал из внутреннего кармана плаща черный бумажник, на котором была вышита золотая змея. — Вам что: рубли, доллары, марки? Чем изволите принять благодарность?
— Нормально-о-о! — протянул Семеныч. — Может, у тебя и золото есть?
— Могу и золотом. Так какие?
— Ну, давай доллары.
— А сколько вы с меня возьмете за ваше доброе дело?
— А сколько тебе не жалко? Вот сколько бы ты нам дал за то, что мы тебя из такой пурги вытащили, а?
Анатас протянул свой бумажник.
— Возьмите. Для хороших людей ничего не жалко. Тем более, деньги — это всего лишь средство создания превосходства. Чем их больше, тем больше проблем. С ними ваши пороки станут еще сильнее. И хотя эти бумажки не имеют ценности, вы почему-то уверены, что смысл жизни именно в них.
— Что, все взять? — недоверчиво переспросил Виктор.
— Конечно, берите.
— Да бери ты, пока дают! — поторопил Четырина Семеныч.
Виктор медленно протянул руку и взял бумажник.
— Берите-берите, — повторил попутчик. — Вы по праву их заслужили, ведь добрые дела в нашей жизни делаются исключительно за деньги.
Анатас улыбнулся и, поправив воротник плаща, пошел прочь от машины, оставив своих спутников наедине с кошельком. Семеныч и Виктор молча смотрели ему вслед, пока его силуэт не скрылся в ночной пурге.
— Вот идиот! — нарушил тишину грубый голос шофера. — Надо ж, полный бумажник бабок оставил! Повезло! Не зря мы столько времени его ахинею слушали. Ну, давай, не томи душу, открывай быстрей, — чуть ли не выхватывая из рук Виктора кошелек, ревел Семеныч.
— Да успокойся ты! Сейчас открою, — отпихивая руки водителя, расстегнул бумажник Четырин.
— Мать моя женщина, роди меня обратно! — в один голос проговорили оба, когда в открытом кошельке показались стодолларовые купюры.
— Сколько же тут? — оглядываясь по сторонам, шепотом спросил Семеныч.
Виктор взглянул на водителя, который пожирал деньги глазами и, улыбаясь, довольно потирал руки.
— Не нравится мне все это.
— Да что не нравится-то? Так подфартить только раз в жизни может! Ты лучше давай посчитай, сколько там, — нервно дергаясь, не отрывал взгляд от валюты Семеныч.
Виктор медленно облизнул большой палец правой руки, потер его об указательный и принялся считать.
— Ну, ну, ну, — нетерпеливо повторял Семеныч.
— Десять тысяч и тридцать центов!
— Это ж до хрена, черт возьми! Это ж по пять тысяч на брата!
— Точно, — согласился Виктор. — Только я себе бумажник возьму, хорошо?
— Да бери! На кой он мне сдался?
— Ну, спасибо. А если он попутал чего? Если вдруг опомнится? Ты сам посуди: такие деньжищи отдал, — принялся делить деньги Четырин.
— Когда опомнится, поздно будет! Деньги пополам и по домам сразу. А там хоть трава не расти!
Пока Виктор делил деньги, его приятель волком смотрел то на него, то на бумажник, на котором золотыми нитками была вышита змея с блестящим камнем вместо глаза. Семеныч про себя пересчитывал каждую бумажку вслед за своим напарником. Жадное чувство зависти разгоралось внутри него. Ему казалось, что у Виктора пачка больше, хотя он мысленно провожал взглядом все купюры. Вдруг змея повернула голову и посмотрела на Семеныча. Теперь у нее было уже два глаза, причем один — угольно-черный, а другой — кроваво-красный. Семеныч вздрогнул и сильно зажмурился. В голове пронесся голос: «Убей!».
— Что с тобой? — удивился Четырин, глядя на бледного водителя.
Тот посмотрел по сторонам, затем на бумажник, потом на Виктора.
— Да что с тобой?!
— Все нормально! Нормально! — вытирая пот со лба, прохрипел Семеныч. — Просто что-то сердечко прихватило от такой радости.
— М-да. Ты это, смотри, а то и впрямь за баранку больше не сядешь! — улыбнулся Виктор.
— Ладно-ладно! Все поделил?!
— Да, вроде все поровну, пополам, — забирая деньги и бумажник, сказал Четырин.
— Пополам говоришь?! — не отводил взгляд от бумажника водитель.
— Как договаривались.
— Ну, хорошо! Только помоги мне машину починить. А то ты тут рядом живешь, тебе до дома два шага, а мне вон еще на другой край города пилить.
— Так ты ж сказал, делим и в разбег.
— Так-то оно так. Но не хочу свою ласточку здесь оставлять. Может, по-быстрому все сделаем? Ну, а если нет, значит, нет.
— Без проблем! А что надо делать?
— Сходи, инструмент принеси. Он у меня в ящике под кузовом лежит. А я пока кабину подниму, посмотрю, что поломалось.
Четырин открыл дверь и спрыгнул вниз. Его ноги провалились в рыхлый снег, который все не прекращал падать. «Надо ж, как валит, следы замело так быстро, будто их и не было», — Виктор обхватил себя руками и пошел за ящиком с инструментом.
Взглянув в боковое зеркало на уходящего напарника, Семеныч быстро поднял коврик и посмотрел на лежащую под ним монтировку. Он потянулся к ней и дрожащей рукой поднял с пола.
— Обмануть меня вздумал, щенок малолетний? Денег, небось, больше забрал! Да и бумажник в придачу. Как ловко он сориентировался. Ему, мол, он больше нужен. Ладно, посмотрим, — тихо прошипел водитель и открыл дверь.
— Слышь, Семеныч, где этот твой ящик?! Я уже окоченел весь!
На крышу автобусной остановки сел и громко каркнул ворон. Фонарь замерцал, но свет не погас.
— Чертова птица! Кыш! Пошла прочь! — вздрогнув, замахал на него Семеныч.
— Ну, ты где есть-то?!
— Сейчас иду!
Ворон прокричал еще громче. Семеныч выпрыгнул из кабины, но не удержал равновесия. Его ноги подкосились, и он, падая, ударился виском об угол ступеньки. Раздался громкий глухой звук, который услышал даже Виктор с другой стороны КамАЗа.
— Эй, что там у тебя?! — ответа не последовало. — Семеныч, ты меня слышишь?!
Постояв немного, Виктор обошел машину и увидел лежащего на снегу водителя.
— Эй, что с тобой? Ты живой? Ну все, хватит, хорош прикалываться.
Виктор склонился над водителем и попытался его приподнять. И тут ладони экспедитора почувствовали что-то теплое и вязкое. Он отшатнулся, разглядев на руках кровь. Ворон крикнул еще раз, нехотя поднялся в воздух и скрылся в темноте. Свет фонаря снова замерцал, и лампочка с шумом лопнула. Четырин попытался приблизиться к Семенычу, однако ноги его не слушались. Он даже хотел закричать, чтобы позвать на помощь, но голова закружилась, тело стало ватным, и он упал без сознания в пушистый и холодный снег. Большие снежные хлопья падали на лицо молодого человека, но он не ощущал ни холода, ни горя — просто спал без сознания и без сновидений и не знал, какой ужас ожидал его после пробуждения.
Полный текст на сайте www.alexpovorov.ru