Прах разума (Глава 3)

Тьма накрыла меня, словно ледяная волна, и я погрузился в неё, не сопротивляясь. Металлические цепи, сковывавшие запястья, звенели в ушах, их холод проникал в кожу, оставляя ощущение ожога. Но этот звук вскоре утонул в пустоте, растворился в тяжёлом, вязком молчании. Глаза закрылись сами собой, веки стали неподъёмными, и усталость утянула меня в тревожный, зыбкий сон.

Лиафа, царица теней и потерь,
В ладонях твоих — пепелищ чёрный зверь.
Ты нити судьбы обращаешь в огонь,
И сердца пронзаешь, как лёд и как боль.

Кинжалом очей разрываешь покой,
В мучениях нет ни конца, ни тропы.
Ты шьёшь кошмары из пепла и лет,
Твой голос — удар, за которым ответ.

На троне из льда, в багровом дыму,
Ты держишь контроль над душой и умом.
И крик из глубин, под твоей тишиной,
Как вечный приказ, отданный лишь одной.

Резкий скрип половиц выдернул меня из забытья, словно кто-то с силой провёл лезвием по стеклу. Звук прорезал тишину, отдаваясь в висках острой болью. Я рывком сел на кровати, простыня скомкалась под пальцами, влажная от липкого пота, пропитавшего одежду. Рот открылся сам собой, жадно хватая воздух, а сердце заколотилось так сильно, что я чувствовал его удары в горле, в висках, в кончиках пальцев, будто оно пыталось вырваться наружу.

Глаза лихорадочно обшаривали комнату, цепляясь за знакомые детали: потёртые деревянные стены, покрытые мелкими трещинами, облупившаяся краска на подоконнике, свисающая лохмотьями, как сухая кожа, запах сырости, пропитавший воздух, смешанный с едким душком старых матрасов, набитых комковатой ватой. Это был приют. Тот самый, где я жил с Шанти.

Я провёл рукой по лицу, стирая пот, и попытался вдохнуть глубже. Тишина давила, неестественная, густая, как туман, обволакивающий тело. Воспоминания нахлынули непрошеными гостями: Шанти, сидящий напротив меня за щербатым столом, тасует колоду карт, его тонкие пальцы мелькают с ловкостью фокусника. «Ты опять проиграешь, Эон,» — смеётся он, и его голос звенит, чистый и лёгкий, как ручей в лесу. Я ворчу, но не могу сдержать улыбку, потому что он прав — я всегда проигрывал. Теперь этот стол стоял у окна, пустой и молчаливый, покрытый слоем пыли, а Шанти не было.

— Шанти? — позвал я, вставая. Голос дрожал, отражаясь от стен, но ответа не последовало, только слабое эхо, словно насмешка. Я прошёл по комнате, касаясь пальцами знакомых трещин в дереве, ощущая их шершавую текстуру. Ржавый крючок для одежды висел на месте, но теперь он был покрыт паутиной, а в углу валялся старый ботинок, потрескавшийся и покрытый зеленоватой плесенью.

Странно, я не помнил, чтобы здесь было так грязно. Я толкнул дверь, ведущую в коридор, и она скрипнула, открываясь медленно, с протяжным стоном старых петель. Проход, обычно полный ребят, их смеха и топота, был пуст. Свет из окон падал тусклыми пятнами, освещая пыль, кружащуюся в воздухе, как призраки, пойманные в ловушке. Я ускорил шаг, заглядывая в комнаты, надеясь найти хоть кого-то.

В одной из комнат на койке лежала кукла с вырванными глазами, её платье было изодрано в клочья, а на полу валялись обрывки бумаги — наши старые рисунки, теперь пожелтевшие и смятые, с выцветшими линиями, которые когда-то были нашими мечтами. В другой комнате на стене висело зеркало, но вместо отражения в нём клубился чёрный дым, извивающийся, как змея, готовящаяся к броску. Я отшатнулся, сердце сжалось в груди, дыхание сбилось. Что-то было не так, ужасно не так.

— Шанти! — крикнул я громче, но эхо вернулось искажённым, словно кто-то передразнивал меня, растягивая звуки в жуткий хохот.

Добравшись до конца коридора, я замер у окна. За стеклом должен был быть лес — зелёный, живой, полный птичьего щебета и шороха листвы. Но вместо этого я увидел мёртвую пустошь. Деревья, голые и скрюченные, торчали из земли, как обугленные кости, их ветви тянулись к серому, безжизненному небу, словно когти, застывшие в агонии. Между стволами клубился туман, густой и тяжёлый. Из глубины леса доносился шорох — тихий, но настойчивый, словно кто-то крался в тенях, едва касаясь земли. Я прижался лбом к стеклу, холод его поверхности обжёг кожу, и вгляделся. Движение: тень скользнула между деревьями, её контуры расплывались, как чернила в воде.

Я рванул к выходу. Дверь скрипнула, открываясь наружу, и я шагнул за порог, чувствуя, как холодный воздух обжигает лёгкие. В тот же миг за спиной раздался треск. Обернувшись, я увидел, как приют вспыхнул. Огонь пожирал стены с неестественной скоростью, языки пламени вырывались из окон, дым извивался, как живой, принимая очертания рук, тянущихся ко мне. Жар опалил лицо, заставив глаза заслезиться, и я отступил, спотыкаясь о камни. В этом хаосе я заметил Шанти. Он стоял впереди, спиной ко мне, неподвижно. Его тёмные волосы шевелились на ветру, как будто живые.

— Шанти! — крикнул я, бросаясь к нему. Радость заглушила страх. Он жив. Я обнял его, стиснув плечи, но его тело было холодным, как мрамор, кожа — влажной и скользкой, словно покрытой инеем. Я отстранился, заглянул в лицо и замер.

Его глаза были выжжены, оставив чёрные провалы, из которых стекала густая кровь, а кожа трескалась, как пересохшая земля, обнажая язвы, из которых выползали тонкие, извивающиеся черви. Они вываливались из глазниц, из ушей, пробивались сквозь кожу, оставляя рваные дыры. Рот застыл в беззвучном крике, растянутый до ушей, и из горла вырвался хриплый, искажённый звук, от которого кровь стыла в жилах. Я отшатнулся, а его тело рухнуло, распадаясь на куски. Насекомые хлынули наружу, как волна, издавая мерзкий шелест. Воспоминание вспыхнуло: Шанти, смеющийся, пока мы ловили жуков у ручья, его пальцы осторожно держат блестящего жука, показывая мне. Тошнота подкатила к горлу, я сглотнул, но вкус желчи остался на языке, едкий и горький. Земля дрогнула под ногами, и мир растворился в чёрной пустоте.

Я открыл глаза. Холод металла всё ещё сковывал запястья, но цепи исчезли. Я лежал на полу тренировочного зала, вокруг суетились ученики, их шаги гулко отдавались от стен. Кто-то хлопнул меня по плечу, пробормотав что-то о тренировке, но голос звучал глухо, как сквозь воду. Я поднялся, цепляясь за стойку, пальцы скользили по её гладкой поверхности. Это был сон. Я вернулся. Облегчение на миг затопило меня, но тут же сменилось тревогой.

Голова слегка кружилась, в горле першило, будто я наглотался пыли. Я сжал кулаки, пытаясь собраться. Ученики двигались вокруг, их тени мелькали на стенах, но что-то было не так. Я моргнул, и стены дрогнули, их стальной блеск потускнел, покрывшись ржавыми пятнами, которые расползались, как язвы. Воздух стал густым, с привкусом крови и палёной плоти, от которого язык онемел.

Я повернулся к ученику — парню с тёмными волосами. Его лицо было знакомым, но глаза… слишком большие, зрачки растянуты, как у мёртвой рыбы, смотрели сквозь меня.

— Ты в порядке? — спросил он, но его голос звучал как скрежет ногтей по стеклу, режущий слух.

Его губы растянулись, обнажая острые, кривые зубы, слишком много зубов для человеческого рта. Я попятился, а он шагнул ко мне, вытягивая руку. Кожа на пальцах лопнула, обнажая кости, покрытые кровавой коркой.

Стены задрожали, их поверхность пошла волнами, как живая плоть, ржавые пятна пульсировали, из них сочилась чёрная жижа. Пол стал мягким, липким, из трещин вытекала густая смола, обволакивая ботинки. Тошнота подкатила к горлу, я сглотнул, но вкус гнили остался на языке.

Тени в углах зашевелились, вытягиваясь в когтистые руки, скребущие стены с мерзким звуком, от которого сводило зубы. Я побежал к выходу, но коридор растянулся в бесконечность, пол уходил из-под ног. Свет погас, сменившись красным сиянием от стен. Оно пульсировало, как сердце, и каждый удар отдавался в ушах гулом, от которого кружилась голова.

Передо мной возник Аргус. Его тело было сломано, позвоночник выгнут под неестественным углом, руки болтались на сухожилиях, как у сломанной марионетки, кожа свисала лохмотьями. Он полз ко мне, оставляя кровавый след, липкий и блестящий. Глаза вытекли, из провалов сочилась кровь, стекающая по щекам.

— Прости… — хрипел он, протягивая обрубок руки, из которого торчали кости.

За ним выросла тень — огромная, с сотнями мигающих глаз. Их взгляд вгрызался в мой мозг, вызывая боль, будто иглы впивались в виски. Я отвернулся, но увидел Тейру.

Она стояла в центре лаборатории, окружённая разбитыми колбами. Из стекла выползали твари — скользкие, с острыми, как бритвы, зубами, их тела блестели, как сырое мясо. Они бросились на неё, вцепились в плоть, вырывая куски, обнажая рёбра. Кровь хлынула на пол, её крик захлебнулся, превратившись в булькающий хрип, пока твари чавкали, разрывая её тело.

Я бросился прочь и наткнулся на Эллис. Она стояла посреди комнаты, протягивая руки в пустоту.

— Мама… папа… — шептала она, протягивая руки в пустоту, её голос дрожал.

С потолка посыпались мёртвые голуби, их тела шлёпались о пол с глухим звуком, перья разлетались, пропитанные кровью. Кожа на лице Эллис начала сползать, обнажая мышцы и кости, изо рта вырвался крик, который превратился в стаю птиц. Они взмыли вверх, хлопая крыльями, их перья осыпались кровавым дождём. Стены сжимались, из щелей вырывались когти, цепляясь за воздух. Эллис исчезла в красном тумане, а я остался один, теряя себя в этом кошмаре.

Я оказался в Колизее. Металлические стены возвышались надо мной, их поверхность была покрыта трещинами и пятнами крови, засохшей и свежей, блестящей в тусклом свете. Пол был усеян песком, пропитанным чем-то липким, запах ржавчины забивал ноздри. В центре стоял крест, грубо сколоченный из дерева, на нём висел Шанти. Его тело было изуродовано: гвозди пробили ладони, из ран капала кровь, смешанная с гноем, стекающая вниз, как смола.

Я упал на колени, протягивая руку, но воздух сковал меня, став плотным, как вода. Тени вокруг зашевелились, их голоса слились в хохот:

— Ты слаб… Ты виноват…

Шанти шевельнулся, его голова медленно повернулась ко мне, и он прохрипел:

— Почему ты не помог мне, Эон? — Голос был искажён, словно из-под земли.

Его тело растаяло, кровь хлынула на песок, превращаясь в искажённые фигуры, повторяющие его голос. Они тянулись ко мне, их пальцы цеплялись за одежду. Внутри меня всё сжалось. «Я пытался!» — кричал я в мыслях, но голос не вырывался наружу. Страх потерять его, бессилие перед этой тьмой душили меня. Я должен был спасти его, должен был быть сильнее. Мир задрожал, стены Колизея треснули, и всё рухнуло в темноту. Я кричал, пока голос не сорвался, а сознание не погасло.

Лиафа, о тень, что восстала во тьме,
Ты судишь в огне, на кровавом холме.
Ты кости дробишь в безнадежной борьбе,
И вечность пылает в безумном костре.

Ты пьёшь нашу боль, как вино на пиру,
Твой смех раздаётся в забытом миру.
В тенях твоих рук — только пепел и лёд,
Лиафа, ты смерть, что побед не найдёт.

Я очнулся, задыхаясь. Холодный металл цепей сжимал запястья, звеня при каждом движении, их острые края впивались в кожу. Зал был пуст, лампы дрожали, отбрасывая неровный свет. Мой разум гудел, видения мелькали перед глазами: Шанти, распадающийся на куски, твари, пожирающие Тейру. Тошнота скрутила желудок, во рту стоял вкус крови и металла, пальцы онемели от холода. Я опустил взгляд и увидел на полу металлический пузырёк, почти пустой, с остатками мутной жидкости. Тейра… Её Фобоксин. Это она засунула меня в этот ад, заставила пережить всё это.

Шорох раздался у входа. Тейра стояла там, её серо-голубые глаза смотрели на меня с холодным спокойствием. В руках она держала отмычку, тонкую и блестящую, ловко орудуя ею в замке. Её пальцы двигались быстро, уверенно.

— Я, конечно, не Оррик, — пробормотала она низким голосом с лёгкой хрипотцой, — но тоже кое-что умею.

Цепи с лязгом упали на пол, освобождая меня. Я встал, ноги дрожали от слабости, но ярость захлестнула меня, горячая и слепая. Я бросился к ней, схватил за горло, пальцы сжались на её тонкой шее. Она задрожала, но не сопротивлялась, её взгляд остался спокойным, почти насмешливым.

— Ты злишься, Эон, — сказала она, её голос дрогнул, но не сломался. — Но я сделала это, чтобы ты понял, что будет, если не изменишься. Я видела в тебе потенциал и хочу увидеть, как ты расцветёшь в хаосе, который затопит тут всё кровью.

Я сжал сильнее, в её глазах мелькнул страх, зрачки расширились. Она попыталась вдохнуть, но я не отпускал.

— Ты должен стать сильнее, — выдавила она, — иначе потеряешь всё: Шанти, себя, этот мир.

— Я защищу Шанти, — прорычал я, мой голос дрожал от гнева, — и стану сильным. Но мне не нужна твоя помощь. Ты мне отвратительна.

Я отпустил её, и она отступила, потирая шею, где остались красные следы от моих пальцев. Её губы дрогнули в слабой улыбке, но она молчала. Развернувшись, она ушла, её шаги эхом отдавались в пустом зале. Я стоял, тяжело дыша, мир дрожал вокруг, но я знал: я должен выстоять. Ради Шанти. Ради себя. Любой ценой.