2015 - Окно

Запись от 20 мая.
«Сегодня в шесть тридцать вечера доставили суицидника, положили в шестую палату. Леч. врач Левинсон А.Г.»

Дверь за человеком закрылась. Он остался один, совершенно один. В палате была лишь кровать, голые стены, да маленький столик, в дальнем углу. Зато было большое решетчатое окно, откуда как раз виднелась луна, и она была так хорошо видна, что можно было разглядеть каждое пятно на ней.
Мужчина, не высокого роста, с растрепанными и с легка засаленными волосами, просто стоял, примеряя на себе одежду «каторжника» – смирительную рубашку, которая явно была ему на размер велика. Наконец оклемавшийся, и более-менее привыкший к палате, он сел на кровать, облокотился на холодную голую стену, и устремил свой взгляд на противоположную стену, на которую падала тень от решеток.
Что было у него в этот момент, не знал никто, но еще не давно, он мог бы и вовсе не жить на этом свете. В глазах этого человека была пустота, безысходность, отсутствия смысла. И никто даже не заметит того, что он неожиданно исчез, исчез из «людского» мира, и оказался тут. У него не было друзей, знакомых, зато появились, еще не знакомые соседи, с которыми у него есть общее — они уже не нужны обществу, или несут ему потенциальную опасность.
Руки были связаны в крест, и нельзя было что-либо сделать, и бедолаге оставалось лишь стоять, сидеть, либо ходить кругами ходить по камере — лежать неудобно.
За весь день, никто не приходил навестить, развлекаться приходилось одному, но из развлечений есть только разглядывание двора больницы, наблюдение за остальными «людьми».
Наконец, ближе к вечеру, когда уже солнце садилось, и было не так ослепительно светло, в палату зашли два человека: один среднего роста, в халате, держал руки в карманах, с прилизанными на бок черными волосами, второй — она — медсестра, держала в руках поднос с тарелкой и стаканом оранжевой жидкости, наверное компот.
Поставив поднос, девушка вышла. Мужчина проводил ее взглядом, посмотрел на больного, вышел из палаты. Вернулся, прихватив собой табуретку. Поставив ее напротив «человека», спокойно сел, и стал разглядывать больного.
-Мда...- сказал, тяжело вздохнув, доктор. — И откуда вы все такие беретесь?
Пациент смотрел на доктора и не выражал никаких эмоций.
-Сколько же вас там еще на «большой земле». Моя работа не закончится никогда.
Но больной ничего не слышал, он не хотел, он считал, что это кто-то чужой, и не хотел с ним разговаривать, а лишь смотрел куда-то в сторону.
-Молчите? — тот так строго посмотрел на бедного, что, если бы кто-нибудь из персонала посмотрел бы на него в этот момент, то разделял бы эту койку и больным.
К слову врач он был хороший. Да слегка вспыльчивый правда, и нервозный, это работа все-таки делает свое дело. И все же, нервы свои нужно беречь, да и к пациенту лучше будет зайти завтра.
Спустя пару минут, дверь захлопнулась. Доктора забрал собой табурет, и больному ничего не оставалось делать, как свернувшись в позу «эмбрион» лежать, ведь смирительную рубашку ему так и не сняли.
Еще через десять минут вошли двое мужчин, развязали рубашку, один из них вежливо предложил поесть. На их удивление, больной сделал это совершенно спокойно, хотя и не казался голодным.
Приближался отбой, свет в камере отключили, в коридоре горел, это показывали маленькие световые линии, которые сочились из нижнего проема двери. В комнате было не темно, луна освещала, и было вполне все видно.
Сделав еще пару кругов, больной наконец-то лег. Но заснуть ему так и не удалось. Он, уставившись в потолок, смотрел в одну точку, глаза при этом болели, но не закрывались.
Пролежав так с часу, он услышал душераздирающий шорох, который изнутри пожирал эти мертвую тишину. Шорох доносился снаружи, с окна. Постепенно то, что находилось снаружи, стремительно приближалось. Наружные шпингалеты решеток открылись, следом и само окно. Мужчина, ничего не понимая приподнялся, и большими круглыми и сияющими от луны глазами смотрел на происходящее.
Окно распахнулось, повеяло струей свежего целительного воздуха. Человек ноздрями зачерпнул этот воздух, всех грудью, сколько мог, от удовольствия закрывая глаза. Но тут он вспомнил про странное окно, и открыл глаза, в этот момент они стали еще шире, и показывали ужасающее удивление. На окне стояла большая крыса, большая относительно всех крыс, которых, когда-либо видел этот человек. Но это была не просто крыса: на голове было что-то на подобии шляпы, или котелка, едва заметная в темноте бабочка, и то, на что он опирался, какая-то полка. По видимому он...«оно», еще не увидело испуганного больного, и неспешно пыталось слезть. Спустившись, и наконец увидев лежачего на кровати, медленно подошел к нему, залез на кровать. В этот момент, мужчина отодвинулся, поджав ноги под себя, сел напротив крысы.
-Добрый вечер, Борис Николаевич! — кланяясь, сказала крыса.
-Простите, но… — хриплым басом сказал мужчина, приподняв немного указательный палец.
-Стойте, — крыса настороженно осмотрела его, — Вы — не он. Как, его уже забрали? Жаль, хороший был человек, общительный.
-Как был? А что… а что случилось? — вдруг он вился больной.
-Понятия не имею любезный, — оглядывая темную палату, ответила крыса. — Как мне теперь хоть вас называть, раз вы стали моим новым собеседником.
-Я? Собеседником? Но вы же…
-Да, да крыса, и почему все время столько удивления, — С недовольствием размахивала тростью крыса. — И все же! — она указала на него тростью. — Я желаю знать ваше имя
-Антон… Антон Николаевич.
-Антон Николаевич, ну что же, бывало и хуже, — Крыса протянула ему свою тоненькую серую мохнатую лапку. которая была в перчатках!
Антон Николаевич неуверенно, и все еще боясь пожал ее.
-А я, позвольте представиться — Граф, — снимая шляпу представилась крыса.
-Граф… — Тихо проговорил бессонный человек.
-Да, да, любезный, Граф собственной персоной. А что же у вас так пустоватенько в комнате? Ах, да, и за что вы тут, можно поинтересоваться?
Больной стал осматривать свои «владения». Тут и в правду было очень скудно на интерьер.
-И что же делать? — тихо прошептал он?
-Придумай, — коротко кинут Граф. — Если ты хочешь что-то сделать, и если тебе это нужно, ты найдешь. Ну а мне пора, мой друг.
-Как, уже?
-Да милейший, уже, время не ждет. Ну-с, до встречи.
Граф приподнял свою шляпу, аккуратно поклонился, и так же, как и оказался тут, вышел через окно, оставив Антона Николаевича наедине со своими мыслями.
Эта бессонная ночь будет продолжаться до самого рассвета. Все крутилось в голове бедного Антона Николаевича. Была это крыса, ее голос, такой живой.

Ночь пршла довольно долго, Антон Николаевич проснулся от услышанного им легкого мелодичного звука — это была музыка, играющая здесь каждое утро. И со слов некоторых таких же «людей», как и он, узнал, что тут играют одну и ту же песню, и это раздражает сильнее всего. Одним из таких людей, с которым более менее Антону Николаевичу удалось познакомится на прогулке, после завтрака был некто Аристарх (отчество к сожалению не припомню). Так и не удалось узнать его диагноз, одно было понятно — многим тут становится хуже не то от местной еды, не то от таблеток. Многие тут выглядят как овощи, отдаленно, но похожие на людей.
На прогулочной площадке было одно замечательное место — у дерева, практически в самом дальнем углу. Странно, что туда никто не ходит. Предложив Аристарху сходить туда, тот вежливо отказался. Странно было, с виду нормальный приветливый человек, и находится в таком месте. Но узнавать не было желания, просто достаточно знать, что он не накинется неожиданно с чем-то острым.
А еда здесь и в правду отвратительная. После прогулки, бедного Антона Николаевича ждали утомительные и нудные часы в кабинете врача, где ему ставили и прописывали курс лечения. Возвращаясь назад к палате под присмотром медсестры, мы проходили мимо поста.
-… стойте, — было разборчиво слышно лишь последнее слово. — Ваш курс.
Она протянула ему стаканчик с несколькими таблетками разного цвета и формы, и что-то черкнула в тетради. Через пару минут он уже сидел на своей кровати в палате с этой баночкой, и обдумывал слова Аристарха. Стоит ли ему глотать это? Не будет ли еще хуже. Скорее он превратится в этих овощей из соседнего крыла, чем пойдет на поправку.
-Вот же ж, даже не дали запить… — тихо проговорил Антон Николаевич.
Взяв себя в руки, он высыпал их аккуратно в шкафчик, и положил стаканчик на столик. Засунув случайно руку в карман рубашки, обнаружил пару мелков. Не понимая от куда они появились, он достал их, и держал в ладони.
-Мелки…
Он поднял свою голову и посмотрел на голую стену. Тут же ему в голову пришла идея. Поле, широкое зеленое поле, трава, цветы. Вдали, справа несколько деревьев, а с лева — река, яркое теплое летнее солнце, большие кучевые облака. Один только взгляд, и ты уже мысленно переносишься на это место, ты уже становишься свободным.
Он долго сидел, руки были все в мелу. Забыв о всем, он просто сидел и смотрел, представлял, что где-то на Урале в деревушке, ходит по полям, проходя через огороды и низкие дома, где-то пасутся коровы Дворовые собаки носятся за старыми мотоциклами «Урал».
-Ты отлично рисуешь, знаешь ли. — неожиданно донеся голос.
Антон Николаевич от неожиданности подскочил от кровати — рядом с ним все это время сидел Граф.
-Как? Ты, это, но… — пытаясь сказать что-то, и нервно указывая на окно, говорил испуганный.
-О, что-ты, прошу прощения, что так, без стука.
-Да… да ничего… — отдышавшись, ответил Антон Николаевич.- Что вы здесь делаете? То есть, я думал, что вы будете лишь вечером.
-Ну нет, что вы, я могу прийти абсолютно в любое время. Ну что ж, мне весьма нравится ваша картина. В ней… — призадумался Граф. — Ваше детство, не так ли?
-Да! — удивленно ответил собеседник. — А как вы узнали?
-Это же просто, так просто, что даже не хочется об этом говорить.
Как только Граф закончил говорить, открылась дверь. Антон Николаевич вздрогнул. Зашел врач. Больной встретил его взглядом, и совсем забыл про крысу. Это был тот же врач, чье имя было неизвестно. Но сейчас больной был готов говорить. Мужчина попросил пациента заполнить карточку, точнее, что бы тот продиктовал свои данные, потому, что никаких документов у поступившего не было.
И только, когда врач закончил, и скоропостижно удалился, Антон Николаевич вспомнил про Графа.
-Где вы? — окликал он его, смотря по сторонам. — Видимо спугнул…
Потеряв надежду увидеть Графа еще раз, Антон Николаевич лег на кровать, скрестил руки на животе, и закрыв глаза представлял, представлял ту жизнь, которой у него не будет. Даже если его и выпишут, то на нем будет стоять уже клеймо: «Больной».
Эти мысли изредка оставались в голове, но другой мир, идеальный мир воображений оставался дольше.
***
-Берег, странный берег… — говорил Антон Николаевич следующим вечером Графу, сидя на кровати, тот внимательно слушал. — Какой то расплывчатый, то ли черно-серый, то ли фиолетовый, не понятно было. И запах, кажется, там был какой-то запах. Солнце не было… Странно даже. Пасмурно было. Я не чувствовал своего тела, не видел не рук, не ног, словно я третье лицо, которое наблюдает за этим всем, свободно взглядом проносясь по этим непонятным местам.
-Хорошо, очень даже хорошо! — воскликнул Граф.
-Что же тут хорошего, — Антон Николаевич повернул голову, и внимательно посмотрел на крысу.
-Ну как же, — он встала на кровать, и стала расхаживать. — Вы помните такие детали: запах, цвет. А мы, крысы, кто-нибудь знает что нам снится? Нет. Не знает. И мало кто узнает.
-Извините, я наверное задел вас?
-Да нет, ничего особенного. Продолжайте. Стойте, — тут нос Графа зашевелился.
-Что такое? — спросил Антон Николаевич.
-У вас… у вас есть таблетки, ведь так?
-Да, а как вы узнали, — в недоумении спросил больной.
-Нос, друг мой, нос, — ответил Граф, указывая на свой нос.
-И почему вас так это заинтересовало?
По начало крыса замешкалась.
-Позвольте мне одну, — спустившись на пол, и встал напротив Антона Николаевича, спросила она.
-Конечно, сейчас.
Он встал, медленно подошел к шкафу, открыл дверцу, взял одну таблетку. Подумав, немного прикинув, положил, взял ту, что была по меньше. Захлопнув дверцу, аккуратно протянул Графу, а его маленькие лапки таблетку.
-Благодарю вас, милейший.
Его глаза засветились от счастья. Оставив трость на кровати, он принялся разнюхивать ее, и облизывать. Потом жадно покусывал ее с разных сторон.
-Позвольте? — сказал мужчина, обращаясь к крысе.
Та не прерывно грызла таблетку, переворачивая ее, и откусывая с новых сторон. Глаза ее были большие, и в них прослеживалось безумие.
Доев таблетку, Граф злобно посмотрел на него.
-Еще! Еще! Дай мне еще!
-Нет! Нет! — заявил Антон Николаевич, — Нет!
Крыса пошла на него. Мужчина, попятился к шкафчику, и прикрыл его своим телом, что еще больше разозлило крысу. Фыркнув, она подбежала к его ноге, но Антон Николаевич, встряхнул ногой и откинул озверевшее животное в дальний угол палаты. Крыса покатилась по полу. Долго не двигалась, испуганный больной уже бедным делом подумал, что убил это животное, но не хотел в это верить, и вообще не осознавал, что происходит. Он медленно, осматривая обездвиженное тело, подошел к Графу, тот не подавал признаки жизни. И лишь когда Антон Николаевич нагнулся, что бы рассмотреть его, тело начало двигаться: сначала задергалась передняя лапка, хвост, задние конечности, и наконец, он открыл глаза. Потом посмотрел на своего собеседника, продолжая беспомощно лежать.
-Простите… я не хотел… — тихим и сожалеющим голосом сказал Антон Николаевич.
Крыса понемногу стала приходить в норму. Не получилось встать на задние лапы, и ей пришлось ползти на четырех лапах до кровати. В это время больной человек просто наблюдал за этим всем.
-Простите меня милейший, — сказал граф, усевшись на кровать, после того, как он на нее забрался, — Я глубокой аристократической крысиной душой извиняюсь перед вами, о, любезный Антон Николаевич. Вы хороший человек, и не вините себя в этой ситуации. Вы не в чём ни виноваты. Это я…
Крыса посмотрела на Антона Николаевича, тот, в свое время посмотрел на него.
-Это все мое дурное влечение к местной фармакологии, я питаю к ней животную страсть. Уверяю вас, милейший, впредь этого не будет, обещаю.

_______________________

Наступило утро следующего дня. В голове Антона Николаевича проскальзывали моменты вчерашнего конфуза, от которого он долго не мог заснуть. Граф — таблетка. Граф. Таблетки. Граф… Таблетки… Определенно, он не мог опять допустить этого.
Вспомнив про оставшиеся лекарства, которые тихо-мирно лежали в тумбочки, он встал. Открыв дверцу, нашел все таблетки, и сложив их на ладонь, Антон Николаевич последний раз насладился этим моментом, моментом «чистого разума», ведь после того, как он их примет, по его мнению, он станет «овощем». Запить было не чем, и пришлось пропускать их через сухое горло, каждый раз сглатывая слюну.
-И все-таки ты сделал это? — вдруг раздался тихий, но такой знакомый голос.
Ничего не отвечая, Антон Николаевич сел на кровать.
-Я не мог смотреть на тебя тогда, — обратился он к крысе, которая сидела на стульчике.
После этого наступило молчание, Антон Николаевич, лишь смотрел на свою изрисованную стенку, и слушал, как ровно бьется его сердце.
-Мне пора, — тишину прекратил голос Графа.
-Как, уже?
-Да…
И словно они оба понимали, что эта их последняя встреча, но в это никому не хотелось верить.
Окно было открыто, более того, оно было на редкость большим. Небо отсюда казалось таким большим, а солнце светило еще ярче.
Граф последний раз взглянул своими маленькими глазенками на Антона Николаевича, тот почтительно посмотрел на него, и проводил его взглядом. Крыса вышла через окно. И это нисколько не смутило одиноко сидевшего в палате человека. Встав с кровати, он подошел ближе к окну.
От сюда вид выходил на улицу, за все свое время Антон Николаевич ни разу не смотрел в него, а зря, очень и очень зря, как в этом он смог убедиться. Окно было настежь открыто, и оставалось лишь закончить все это, собственно с чего все это и начиналось.

Во дворе собрались куча зевак, и случайных прохожих. Все охали и ахали, ужасались, и некоторые отворачиваясь, закрывая лицо рукой. Лужа крови разливалась по тротуару, а людей было все больше.