Лайки. Или как мы с немцами мирились.

В накуренной приёмной было шумно, толпа разбившись на группы сидели на стульях возле стен, а некоторые расположились отдельными островками, в тумане зала. Мимо одного такого островка проходила толпа и заходила в двери, в конце зала. На двери, черной краской, было размашисто написано.
Тикток.
-Ну вот. Тихо произнёс Акунин.
-Нас собирают, чтобы новый канал на тиктоке запустить.
-Зачем это? Спросил его Толстой.
-Для популяризации русской культуры.
— А мы разве уже неизвестны?
-Известны, но не так как надо.
— А как надо?
— Вот сейчас выйдет человек, и объяснит.
— Так это что, надо стихи читать? Спросил остановившийся рядом Маяковский.
-Может и стихи, сказал Акунин. Но сейчас все видео смотрят, а не читают, поэтому всё должно быть на камеру снято.
-Что за видео. Воззрился на Акунина, Толстой. А затем посмотрел на Маяковского.
-Фильма, сказал громко Маяковский.
-А, сказал Толстой, так вон же мастер сидит, и показал, на сидящего на стуле Тарковского, в соседнем ряду.
-Толстой кряхтя поднялся и протиснулся, между сидящими на соседний ряд.
-Я же говорю ты у нас мастер по фильме.
Тарковский кивнул.
-Ну так пусть твою фильму и смотрят.
— Не берут, мрачно сказал Тарковский.
-Говорят. Люди сегодня столько не живут. Чтобы мои фильмы понимать.
-Как же это? Удивился Толстой.
— Мне тоже так сказали. Влез в беседу, недалеко сидевший, Гончаров.
— Да тебя даже я не понял. Сказал Толстой.
-Да кто бы говорил. Взвился Гончаров, ты про войну писал дольше, чем она шла.
-Так вот. Потерял интерес к Гончарову, Толстой. И снова наклонился к Тарковскому.
-А что это у тебя, позвольте спросить, за дихотомия души такая?
-Ты мне это брось, у души не бывает тени. Махал заскорузлым пальцем Толстой перед лицом, Тарковского.
-Да это не тень. Начал было оправдываться Тарковский, но перестал, так как Толстой снова сменил тему.
-Не пойму, зачем нас собрали, если всё им не так.
-Негусто видать нынче с культурой, если опять нас позвали, сказал Достоевский. Все посмотрели на него.

В это время нескончаемой вереницей, в открытую дверь шла толпа, каких то разрисованных монстров, улыбающихся китайцев, несли в руках инструменты, мастера всех профессий, и музыканты всех мастей, и море животных, ящериц, всяких попугаев, и коты.

-Зачем им столько котов. Задрав ногу, пропуская очередную стаю, спросил Тургенев.
-Ярмарка у них там что-ли?
Тут из-за двери показалась сначала голова Солженицына, а затем против течения, вылез и весь Солженицын.
-Рад всех приветствовать сказал Солженицын, российскому ресурсу.
-Меня назначили, чтобы подправить контент, на более приемлемый для нынешнего потребителя.
-Этот сейчас подправит. Сказал громко Маяковский.
-Всю жизнь по зонам будем сидеть.
Солженицын покосился на него и продолжил.
-Сегодняшний формат, это видеоролики, с оригинальной идеей, яркой эмоцией, или каким нибудь трюком.
— Это что у вас там, конкурс что-ли?
— Ну можно и так сказать, кивнул Солженицын.
-За хорошо исполненный конкурс, нам дают лайки, это показатель зрительских симпатий.
-Что это, удивленно переспросил Толстой.
-Ну сердечки такие. Начал объяснять Солженицын.
-Нам их ставят, если людям нравится то, о чём мы говорим.
-Как интересно. Сказал Тургенев.
-А если не нравится?
-Тогда ставят пальцы вниз. Продолжил Солженицын.
-Ну тогда непонятно, а как критиковать пороки, глупость и хамство. Не унимался Тургенев.
-Если нас слушать не станут.
-А они их не критикуют, они их возглавляют. Снова заключил Маяковский.
Солженицын опять на него покосился.
— А дети как-же? Завелся Тургенев, детей вы как воспитываете?
-Об меня в гимназии, учитель сноп розог сломал, пока я человеком стал. Это какие, я бы ему лайки поставил? -А сейчас как-же?
-Дети это гармония души и природы. Сказал Толстой.
-Вот только не начинай, Мрачно сказал, Достоевский,
-Сейчас опять к непротивлению злу скатимся.
-Дети сами выбирают что смотреть, по интересу. Продолжал Солженицын.
-От нас то, что надо? Снова спросил Толстой.
-Надо заинтересовать потребителей русской культурой, тайнственной русской душой, и национальным колоритом.
— Это же сколько времени надо? Пробормотал Тургенев.
-Ролики должны быть не длинее 2х минут.
-Сколько сколько, взорвался Достоевский, вы как себе это представляете?
-А так кто-нибудь еще делал? Спросил Лермонтов.
-Постоянно, вот всё что вы сейчас видите, видят потребители, а это топ зрительского запроса. И Солженицын показал на толпу.
Все повернули головы, и замолчали.

А в двери ломился карнавал безумия, какие-то клоуны, жонглёры, каскадёры, перекачанные мужики, и стройные девушки, фокусники, военные, лицедеи, шуты и коты. И все они улыбались.

-Я ухожу. Сказал Лермонтов и зашагал в противоположную сторону от двери.
-И я, сказал Достоевский.
-Подождите, видеоролики будут показывать на отдельном канале. Сказал Солженицын.
-Да зачем это? Спросил Лермонтов.
-Кто нас смотреть станет?
— А какие ещё запросы у общества? С ухмылкой спросил Маяковский.
-Так, вот. Достал блокнот Солженицын.
-В топах, дипфэйки, таймплапс, еда на камеру.
-Как это, еда на камеру, спросил Достоевский.
-А вот так, сидит человек перед камерой и ест.
-И кто это смотрит? Спросил с выражением отвращения Толстой.
— Да много кто.
— А разве богоспасёным православным, надо на это смотреть. Спросил Достоевский.
-Пошлость какая. Сказал Лермонтов.
-А, вот. Сказал громко, Солженицын. И продолжил.
-Обучающие ролики.
— Понимаете мы должны показать всему миру что ничем не отличаемся от остальных, и уже примирится со всеми.
-Все посмотрели на нескончаемую кричащую толпу.
— С кем примирится, спросил Астафьев.
— Со всем миром, европейцами, с французами англичанами немцами.
-Немцами, переспросил Астафьев.
Теперь уже все повернулись к ним.
-Вы это серьёзно?
— Ну да, мы же не воюем уже давно, но и не примирились ещё друг с другом.

-Послушайте а вам не кажется что ваших доводах есть некий силлогизм. Сказал Тургенев.
-Нет. Ответил Солженицын.
-Ну как же. Не унимался Тургенев, вот смотрите.
-А он не знает что это такое. Снова влез, Маяковский.
-Всё я знаю, огрызнулся Солженицын.
— Как вы думаете, продолжал Тургенев, если народ германии покаялся, в том что совершил, можно ли считать это, раскаянием во грехе?
-Думаю можно, нерешительно сказал Солженицын.
— Тогда это всё-таки вопрос религиозный.
— Наверное да. Ещё осторожнее, пробормотал Солженицын, заметив что разговор идёт, куда- то не туда.
-А отпускание греха, это мистический процесс перерождения души, в которой нет места для бывшего греха.
Можно ли сказать, что раскаявшиеся немцы, это уже не те которые, позволили устроить катастрофу.
-Это да, с радостью закивал головой Солженицын.
— Тогда, если сами немцы вычеркнули свои грех из своей истории, признав что они никогда не будут прежними, с кем мы должны примирятся?
— Не понял. Сказал Солженицын.
-Вы нам предлагаете примирится с тем, с чем не смогли примирится сами немцы.
Теперь задумались все.
-У меня есть два варианта. Либо вы предлагаете немцам признать, что их действия были несправедливо оболганы, и они имели право на геноцид. Либо вычеркнуть евреев и славян, из списка людей.
-Вам какой больше нравится?
-Да всё не так, начал объяснять Солженицын.
-Просто не надо лишний раз напоминать немцам их прошлое.
-То есть как? Возмутился Шолохов. Нас убеждают, что у нас есть, Николай кровавый, Иван грозный кровавый, Пётр1 кровавый, кто ещё кровавый, водил Шолохов кулаком с оттопыренным пальцем перед лицами присутствующих.
— Александр третий, Екатерина. Донеслось из толпы.
-Сталин. Громко сказал Астафьев. -И вся советская армия.
— А кто не кровавый? Поднял другую руку, Шолохов.
— Немцы, громко сказал, Маяковский.
От его слов половина собравшихся дёрнулась, а вторая заозиралась.
— Это точно, единственные кто не кровавый, и с кем просто необходимо примирится? Спросил Шолохов.

-Так, давайте что — нибудь про уникальность русской души, суетливо начал менять тему Солженицын. Несколько идей, мы видео сделаем.
-А зачем. Спросил Достоевский.
-Вы живёте эмоциями людей, которых никогда не видели, радуетесь мастерству, которым никогда не овладеете, разочаровываетесь в местах, в которых никогда не были, а на душу тратите 2 минуты. Вы думаете вы её осознаете?
— Ладно пиши, сказал Толстой.
-Душа, это воздушный змей на ветру.
-Так, сказал Солженицын. -Дальше.
-Душа, это многоквартирный дом, который мы носим на себе, и в котором почти все двери закрыты. Сказал Достоевский.
-Душа это отражение звезд. Сказала Цветаева. И помолчав добавила.
-Хорошо что они в грязи не отражаются.
-Солженицын с силой, зачеркнул ранее записанное.
-Давайте уже без патетики, перед вами, вон Кастанеда с бубном проходил. Всё у него отражается, двенадцать миллионов просмотров, между прочим.
— Душа, это поцелуй бога, сказал Есенин.
-Это можно так про любую душу сказать. Перебил его Солженицын.
— А чего-же ты не сказал. Спросил его Маяковский, и добавил.
-Пиши тогда дальше.
— Русская душа, это кружка, привязанная цепью к колодцу. И засмеялся.
-Какая еще кружка. Завис Солженицын.
— Из которой вы пьёте, пьёте, и никак напиться не можете.

Вдруг за дверью что-то бахнуло, и вся толпа клоунов с криками побежала обратно. Могучий голос Левитана, раскатился по всем углам и зазвенел у потолка.
-Внимание говорит Москва, сегодня в бою на фронтах Украины, погибают наши соотечественники. Немецкие танки снова под Киевом.
— Ну вот, перекричал Левитана Толстой, и развёл руками.
-Немцы под Киевом.
-Что ты там говорил про примирение?
-Да это не та война. Пробормотал Солженицын.
— А где ты видел, ту? Спросил толстой поднимаясь.
Все вокруг зашумели вставая, точно пришёл их поезд, которого они очень долго ждали.
А тем временем проём от вырванной двери, с странной надписью тикток, уже обматывали цветными полосками, рабочие.

Немного поохав, выпрямился офицер, Лев Толстой.
Поправил китель майор, Лермонтов.
Накинул пиджак, подпоручик Достоевский.
Сжал рукоятку наградного пистолета, капитан Астафьев.
Вставая закурил новую папиросу, рядовой Маяковский.
Поправил золотые кудри военный санитар Есенин.
И только дезертир Солженицын, пятился к выходу, закрывая на ходу блокнот.
— Куда ты писака? Крикнул Маяковский.
-Самое интересное пропустишь. Сейчас, много нового про русскую душу узнаешь.

-Ну что? Опять пришло наше время. Вот и посмотрим сколько мы спасём лайков, сказал Толстой.