Светлый путь

В городе Доброхламске жизнь текла благородно и чинно, как каша по треснувшей тарелке. Здесь уважали высокие порывы — с той аккуратностью, с какой уважают сквозняк, пока он не сносит лампу со стола.

Первым примером добродетели слыл Василий Коромыслов. Он отличался высочайшей честностью, которая выражалась в том, что у него никогда не было денег. Когда ему предлагали работу, он сразу же начинал так громко презирать материальные ценности, что работодатели стыдливо прятали зарплату обратно в ящик.

— В мире не осталось принципов! — любил повторять Василий, с достоинством занимая очередь за бесплатным супом.

— А если бы остались, ты бы их продал! — однажды выкрикнул кто-то из толпы.

— И отдал бы деньги бедным! — тут же парировал Коромыслов, поправляя шарф, найденный в трамвае.

Достойной супругой ему была Агния, женщина возвышенных чувств. Она так уважала свободу личности, что ни разу не перебила мужа, даже когда он три года подряд объяснял, почему ему не стоит работать.

— Он ищет себя, — говорила она соседкам, пока Василий искал себя на диване под газетой.

Городской поэт Вольдемар Глазырев жил неподалёку. Он славился тем, что смело боролся с буржуазной рифмой. Каждый его стих звучал как обрывок разговора в троллейбусе.

— Я пишу не для всех, — объяснял Вольдемар, разглядывая потолок. — Только для тех, кто способен не понимать.

Многие и правда не понимали, но уважали поэта — ведь непонятное всегда кажется важным.

Изящным контрапунктом к этой галерее высших натур был Фома Гузырёв — местный философ. Он так любил человечество, что никогда с ним не встречался. Его любовь распространялась на всё человечество сразу, без лишних подробностей.

— Лично я разочаровываюсь в людях, — объяснял Фома, выглядывая из-за занавески. — Лучше любить их на расстоянии.

Жители Доброхламска гордились тем, что слабые стороны каждого были обласканы вниманием и облачены в благородные названия. Лень — это поиск гармонии. Невежество — чистота восприятия. Зависть — стремление к справедливости.

— Если бы все были идеальными, кому бы мы сочувствовали? — говорил Вольдемар, раскручивая перо над чистым листом.

И с этим трудно было поспорить.