Обход

— Броня Исааковна, сколько вам лет?
— Много, много, много!
Сморщенная, с крючковатым носом, старушка напоминает небольшую птицу. Движения рук хорошо дополняют это сходство.
— В нашем городе есть только две женщины, которые скрывают свой возраст. Это Фейга Яковлевна и Броня Исааковна.
Гиннес, медлительный и высокий, закончил наконец причёсывать плотные седые кудри, обрамляющие лучезарную лысину, и поворачивает голову туда-сюда, раздумывая, что бы такое с ней ещё сотворить.
— Сегодня вечером я её увижу. Мне передать от вас привет?
— Вы идёте? О-о, я такая рада за вас.
— Да, Броня Исааковна. Я не могу не пойти. А вы-ы?
Она машет рукой. Её жилистая кисть из рукава белого халата кажется тёмно-коричневой.
— Какое пойти! Сегодня Софа опять подкинет мне своих золотушных отпрысков.
— А что Семён Семёнович?
— Семён Семёнович страшно занят. Он реставрирует мебель.
— Всё ещё реставрирует? Или это уже другая мебель?
Мужчина распахивает дверцу шкафа. Критически оглядывает свежевыглаженный халат, держа плечики на вытянутой руке. Со стороны можно подумать, что он поймал кого-то за шкирку.
— Нет, это всё та же мебель. Дело в том, что прежде, чем что-нибудь решить, он сначала всё рассчитывает. Имеет такую привычку.
Стуча старомодными каблуками, она пробегает в смежную комнату и склоняется над столиком, уставленным баночками с мочой.
— А правда, что если в какой-то баночке недостаёт урины, то вы добавляете в неё из других?
— Вы всегда всё путаете, Леонид Наумович! Это говорили о Евдокии.
— А-а.
Он оборачивается к зеркалу. Поправляет галстук и застёгивает халат на все пуговицы.
— О Евдокии, которая уже сорок лет, как здесь не работает.
— Сорок лет! Как бежит время.
— Я удивляюсь, откуда вы вообще можете о ней знать!
Губы мужчины трогает едва заметная улыбка.
— Мадам Кудасова уже на работе?
— Она, коне-эчно, уже на работе. Но до меня ещё не добралась.
— Ещё бы! До вас не так-то просто добраться.

В палате бело и солнечно. Навстречу доктору лица больных самопроизвольно растягиваются в улыбках.
— Ну-у, и как тут у нас? – вместо приветствия заговаривает он. — Вот вы, молодой человек. Вижу, вы поменяли койку. Поближе к выходу?
— Всю ночь бегал. Не знаю уж, куда, — сипит с дальней кровати грузный Жорик, водитель. – Прибёг только под утро, весь в духах. Вы вот его обнюхайте!
— Один мой знако-омый примерно так же набегал на тысячу двести рублей в месяц. Это ещё теми деньгами!
Доктор ощупывает поясницу парня. Тот дёргается от резкой боли, но, закусив губу, терпит.
— Як? Заробыв? – удивляется пожилой поджарый каменщик Павло Зима.
— Заработал двадцать пять процентов алиментов. Как одну копеечку.
Палата взрывается хохотом. В проём двери просовываются две посторонние физиономии и встают там на мёртвый якорь.
— На свидания бегать пока рановато.
Он переходит к Жорику.
— Так будем ещё лазить зимой под машину?
— Да как же под неё не полезешь, Леонид Наумович! Ехать-то надо.
— И снова приедете прямо сюда. Это я вам обещаю как родному сыну. Берите сейчас же направление на ВТЭК.
— А так можно?
Жорик поднимается с постели, изо всех сил превозмогая боль. Глаза заполняются слезами. Губы дрожат, готовые искривиться в стоне.
— Попросите мадам Кудасову, она сделает.
— Неужто!
— Ну… — пожимает плечами доктор. – Чего не попросите, того не сделает.
Он закуривает сигарету. Дым тонкой струйкой вытягивается в большую форточку – так, что в палате чувствуется лишь лёгкий аромат «Золотого руна».
— Ты ведь ещё и псих, — говорит он Жорику.
Тот грустно качает головой.
— Оно тебе нужно как гадюке стоматолог.
— Да как же!..
Жорик дёргается и осекается, сражённый болью.
— В мире очень мало вещей, которые стоят того, чтобы тратить на них нервы.
— Да ну-у!..
— И если я не прав, пусть меня поправит тот, кто скажет, что их и совсем нет.
С соседней койки слышится мычание парализованного, что привезли накануне вечером.
— Ваня! – зовёт Гиннес, пройдя своей иголкой вдоль рук и ног больного.
Парень подходит хотя и скрючиваясь, но довольно проворно.
— Никогда не бери пример с этого человека, — картинно указывает врач на Жорика. – Ради всего святого не валяйся зимой под машиной.
— У меня нет машины.
— Даже тогда, когда у тебя её нет. И очень тебя прошу, не рви тяжести перед собой. Ты у нас грузчик?
— Студент. И по совместительству грузчик.
— Ты это усвой как студент. И запомни на всю жизнь как грузчик. Постой! Я, вообще-то, не для того тебя подозвал. Видишь, кто это?
Лежачий сводит на парня глаза и пытается улыбнуться.
— Это Василий Никитич, ветеран войны и труда. Ты подзаймись-ка с ним, пожалуйста.
— Чем же я с ним займусь?
— А ему надо петь.
— Петь… Чего петь?
— Всё равно. Хоть «Катюшу», хоть «Тачанку». Хоть «В лесу родилась ёлочка». Вот попробуй. Попробуй, не зарывай талант в землю!
Парень несмело затягивает: «В лесу-ро-ди-лась-ё-лоч-ка…» Василий Никитич изо всех сил пытается подпевать, но из него вырываются лишь свистящие звуки.
— Вот так понемножку, помаленьку. Но каждый день. Чем по девкам-то шастать. Да ещё с ишиасом.
Похлопывает Ваню по плечу.
— Я на тебя рассчитываю.
Василий Никитич смотрит на доктора широко раскрытыми бледно-голубыми глазами.
— Вот так, дорогой, — повышает голос Гиннес. – А научитесь петь, будете вот с этим молодым человеком разучивать польку. Бабочку.
Он вспорхнул руками, и голова лежачего затряслась от деформированного недугом смеха.
А доктор уже обращается к Зиме.
— Я посмотрел ваши снимки. Мне можно. Другим советую показывать их как новенький червонец: только из своих рук. И на расстоянии. Я не шучу. Их могут забрать и смыть. А вам очень важно хранить их. Всю жизнь. Что ещё-о? Ещё скажу, что операция вам нужна.
— Та мэни вже обещалы узяты.
— Где это обещали? У нас?
— У областным.
— Вы с ума сошли.
— Но там ж робят…
— Конечно, делают. Раз в месяц. По високо-осным. Надо ехать туда, где их делают… Хотя бы по одной в день. К ребятам, которые на этом сидят.
— Й-ихать?..
— Например, в Питер. Или, скажем, в Новокузнецк.
— Ось як!
— Геморрой, и тот надо знать, где вырезать. А тут позвоночник… Ни в коем случае! Хоть и предложат с любезной улыбкой. А то получится: «Доктор, у меня язва, а вы вырезали аппендикс. – Нет, вы посмотрите на эту язву! Ему уже жалко аппендикса!»
Посторонние физиономии в проёме сдавленно фыркнули.
— Леонид Наумович! – дрожащим голосом зовёт мелкий старикашка с угловой кровати. – Вы про меня не забы-ыли?
— Ну, что-о вы! – громко отзывается доктор. – Ру-унчик! Владимир Абра-амыч, дорогой. Как же я могу про вас забыть?
Усаживается перед больным на табуретку и смотрит долгим внимательным взглядом.
— Давно хочу у вас спросить. Кого вы защитили?
— Что-о? – вскидывает тот голову, лысую и лёгкую как майский шарик.
— Я говорю: вы всю жизнь в юриспруденции. А хоть кого-нибудь защити-или?

(окончание — по требованию)