Осень и весна

Ждут своего времени только те, для
кого оно никогда не наступит.
Григорий Ландау

1 сентября. В остаточной эйфории от насыщенного дружескими попойками, репетициями, походами и бездельем лета собираюсь на школьную линейку. Мыслей много – последний год в школе, скоро начнется взрослая жизнь. Размышления, ожидания.
Любил я линейки всегда. Что ни говори, а элемента торжественности, причастности и какой-то упорядоченности у этого мероприятия не отнять. Нарядные дети, гладиолусы, сиплая пластинка со школьным бессмертным репертуаром, — все создает неповторимый шарм начала учебного года.
Уже на подходе к школе знакомые лица и голоса, учителя и одноклассники, малыши-первоклашки, звонкие крики — очарование сентябрьского утра. Ощущение погруженности в невесомое теплое состояние души.
Вспоминаю себя среди товарищей, простенькие шуточки, комментарии.
Одна девочка, стоящая напротив, выводит из нейтрального состояния. Если бы взгляд имел вес и круглую форму, то он неизбежно скатился бы в самую глубокую впадину, точнее даже – бездну; этой бездной были ее глаза. То, что дыханию было не на что опереться, я помню прекрасно. Ритм сердца стал ощутимым и, самое глупое и милое, хотелось стать самым видимым и ярким звеном всех ученических шеренг, чтобы только на тебя обратило свое внимание это создание. Я стеснялся самого себя, и был чуть ли не бесполым, выражающим только эмоциональную составляющую сгустком энергии, минуту за минутой наблюдая за всеми движениями, жестами, мимикой и пытаясь мысленно привлечь ее взор.
И уже не слышишь ни голосов, ни музыки, не чувствуешь ветра и запахов.
Намеренно вывел себя из оцепенения, по-другому бы не очнулся точно. В то время ребята были стеснительнее и нерешительнее перед девчонками, не так часты были и школьные романы. Сейчас бы я и подошел сразу же на линейке, а тогда возраст, призма общественного мнения и образ Рембо не позволяли спокойно последовать за собственными побуждениями.
И самое печальное, что как минимум пару недель я не видел эту девочку, как ни старался барражировать на переменах по школьным коридорам.
Но однажды на школьном дворе я увидел ее.
Карие глаза с диким по глубине взгляда магнетизмом из-под пушистых ресниц, слегка лисьего разреза, даже в свои 1… лет однозначно женственный образ; сырая необузданная притягательность, влечение, желание прижать к себе, просто возбуждающая внешность – намеренно смешиваю свои ощущения и просто объективные признаки. Чарующие, очень милые черты лица, красивая открытая улыбка заставляет поневоле самому улыбаться, юность, стройная фигура, образующая волнующую линию оголенная шея с собранными вверх волнистыми волосами – лишь однажды возникает такое желание до конца дней своих видеть в своем доме с камином «эту» девочку. Это чувство никогда и ни с чем не спутать, и знаю точно уже, что возникает оно один раз и навсегда остается в тебе.
А тогда мы просто разминулись, улыбнувшись друг другу, почти соприкоснувшись плечами.
Я узнал чуть позже, что она, как принято было говорить, встречается с моим учившимся на год младше соседом, на тот момент почти другом. Как-то «косвенно» в разговорах с другими ребятами и девчонками дособирал я крупицы информации о С., ее привычках, интересах. Тогда это было очень легко сделать, в школе все на виду.
Когда в голове бродит одна единственная мысль «как сделать, чтобы она была со мной» и она сталкивается с нежеланием нарушить хоть не дружбу, но товарищество, да и просто с намерением вести себя по-мужски, приходится проявлять терпение.
Через две недели я узнал, что «пара» разошлась.
Стояла уже вечерами прохладная пасмурная осень. Тогдашний С.-н класс учился во вторую смену. Изучив расписание, я решил познакомиться с ней после уроков. Как сейчас помню черно-синюю куртку, шаги по мокрому асфальту, водную взвесь в воздухе, сбитое дыхание и тянущее чувство предвкушения. Никогда так не волновался как в тот вечер. Прошел ворота детского сада, увидел две знакомые фигурки: С. со своей подружкой. Поравнявшись с ними, произнес: «Привет, девочки, я вас провожу домой?» и что-то там еще в неуклюжей неподготовленной форме. Они рассмеялись и согласились.
В итоге говорил я все время с подругой, С.молчала и иногда искоса смотрела на меня. Так мы подошли к дому, где жила Л. (подруга), попрощались с ней, и к С.-ному удивлению пошли по направлению к ее дому. Оказалось потом, С. считала, что я симпатизирую Л… Ту короткую прогулку хотелось продлить на часы. Попрощались в подъезде, договорились созвониться.
Что я чувствовал тогда? Во-первых, на расстоянии в полшага, слыша ее голос, видя ее глаза, трудно было вести себя сколько-нибудь адекватно. Думаю, со стороны видно было, что я как «юноша бледный со взором..», смотрел восхищенно на это создание из пособия по моим затаенным мечтам, а притворяться я особенно не умел да и не хотел. Во-вторых – она реальна, осязаема, мила, близка и невыразимо еще далека; в-третьих: я был счастлив за себя, горд за себя. Идя домой, я естественно не мог сдержать улыбки и счастливого мысленного всхлипывания.
Следующим вечером я позвонил С., мы поговорили немного, потом случайно увиделись в школе, привет, пока, как дела, потом еще вечерний разговор, еще, еще. Не получалось все встретиться, может не хотелось ей, тогда не мог понять.
Все же мы увиделись, разговор коснулся отношения к ней, и я, совершенно не стесняясь, заявил, что С. для меня идеал, и иного о ней я не могу думать. С того дня С. меньше стала со мной видеться, или, по крайней мере, не инициировала общения.
Зная, что в С.-ном классе учится моя соседка и неплохо с ней общается, я решил узнать, что происходит. После пары общих фраз, стал сразу спрашивать по делу. У этой девочки – А., я узнал, что С. после моих слов об ее идеальности считает себя недостойной такого определения, моего внимания, или слишком взрослыми считает такие отношения, или еще черт знает что. В любом случае, хоть стали известны мотивы такого поведения; не то, чтобы стало легче, но все же. А вскоре добавился еще один момент – С.решила вернуться к бывшему ухажеру.
Навсегда запомнился рисунок из светящихся окон на моем и соседнем доме, тревожная тихая горькая грусть в груди, тянущая вниз, сметающая светлые ожидания, трепетные эмоции и фантазии. Ковер из кленовых листьев, тихие шаги, вкус сигарет во рту.
Я сам сказал товарищу о С.-ной симпатии к нему и ее желании вновь общаться, решив, что это будет, по крайней мере, честно с моей стороны. Про то, каково было видеть их, гуляющих вместе, я умолчу.
Началась зима. Из новых или правильнее сказать полузабытых увлечений выстроилась полноводная жизнь. Репетиции в музыкальной группе, футбол, железо, репетиторы, вечеринки – все именно в таком порядке по степени важности – не давали возможности детально помнить про недавнюю историю. Правда от этого С. не перестала существовать в физическом мире и, случайно встречаясь в школе, в памяти неизменно возникала картина тех осенних вечеров. Мы, конечно, здоровались, даже улыбались друг другу. Она – хотелось думать – виновато, я – обреченно.
Прошел Новый год. Желание под бой курантов было загадано расплывчатое – пожелание здоровья родным и близким людям; лишь уже засыпая, пронеслась в голове усталая пьяная мысль, что первый год нового тысячелетия просто обязан быть необыкновенным и ярким.
…«Ведь она точно как-то особенно на меня сегодня посмотрела, или мне просто хочется так считать»,- подумал я, проходя мимо С. по светлому коридору школы. Обернувшись, увидел улыбающуюся статуэтку, кокетливо машущую мне ручкой. Общий антураж короткой сцены был словно подсмотрен в старых американских фильмах, с добрыми, наивными лавсториз и светлой непосредственностью в поведении.
Некоторые специалисты посещают бесчисленные курсы по невербальному общению и управлению людьми, здесь же эта милая девочка моментально ввела меня в оцепенение одним застенчиво-жеманным, в общем-то, жестом. Что тогда был за ворох мыслей в голове. Конечно, мечтал, но не надеялся даже на что-то между нами. Уже позже через ту же соседку А. я узнал, что С. пересмотрела свое отношение ко мне, думаю, вспомнила о желании любой девочки быть обожаемой и по-хорошему избалованной вниманием, а она поняла, что другого отношения от меня и не могло исходить; вдобавок максимально позитивно повлияло «общественное мнение».
Такие прекрасные молчаливые глазные дуэли продолжались до 14 февраля, когда я получил несколько валентинок, в числе которых была та самая, с подписью «от С.-ньки», пахнущая сладковатыми духами.
Что делать, с чего начать, что сказать, как выразить все, что хотелось в тот момент? Это были чудесные сомнения. Единственное, что омрачило этот день, было то, что одна «доброжелательница» передала С., что я порвал ее открытку, хотя это был просто пустой конверт. С.-ны слезы видеть и не знать их причины было невыносимо. Все вскоре, конечно, выяснилось.
Следующий день я вспоминаю с неизменной внутренней улыбкой и сейчас. Набравшись мужества, заготовив пламенную аргументированную речь, вечером я был у крыльца.
Со мной в товарищах в тот момент было сомнение, ожидание, надежда, — все перечисленное с пряным привкусом предвкушения важного события.
Болтая с одноклассницами, она спустилась с крыльца. Заметив меня, подружки попрощались с С., ускорились, давая мне возможность поговорить наедине, чрезвычайно тактичный поступок. Пошел навстречу С., которая медленно спустилась по ступенькам лестницы, с улыбкой посмотрела на меня из-под длиннющих ресниц, поздоровалась, словно ожидая меня увидеть именно сегодня, без видимого удивления.
Прошли несколько метров молча, скованно, боясь даже взглянуть друг другу в глаза. Не имея сил более терпеть и понимая, что необходимо начать первому, я произнес: «С., я хочу быть с тобой, давай просто еще раз попробуем…», и практически не договорив, услышал ее «да, давай». В тот момент, казалось, такой объем эмоций мог бы поднять в воздух и меня, и мою возлюбленную, и все вечернее природное окружение мог бы оживить и разукрасить багряной радостью, стучавшей в висках и рвущейся из груди. Взяв ее маленькую ладошку, через перчатки прочувствовав теплоту пальцев, прижавшись плотнее друг другу, мы пошли дальше уже вновь образовавшейся парой. Словно и не было этой холодной зимы и темной осени, словно не было ничего, разъединившего нас.
Я встречал С. после уроков, мы заходили к ней на пару минут – оставить учебники и отправлялись гулять по городу, по всем улочкам, разговаривая, мечтая.
Первая прогулка. Калиновая, Партизанская, мост в парк, Вечный огонь, бронекатер, набережная. Тонкий лед под ногами, коричневые ботинки на ее ножках, светлые слегка волнистые волосы. Ловил себя на мысли, что практически каждый прохожий радуется за нас, счастливых, молодых. Казалось, что все одобрительно улыбаются нам, заражаясь нашим настроением. Гордость, счастье, давно рожденная любовь жили во мне, давая постоянный стимул для учебы, спорта, взросления. Это восхитительно – ухаживать, заботиться, переживать за свою С.-ньку. Уже уходит первое стеснение, неловкость. Уже угадывается и вспоминается запах кожи, одежды, аромат духов. Целые картины встреч фотографиями запечатлеваются в памяти. Нет состояния «наедине с собой», все решения и реакции мысленно согласовываются с предполагаемым С.-ным мнением. Вирус? Не сомневайся, да, полностью поразивший меня в считанные дни.
В школе некоторые поначалу с иронией относились к нашей паре, все-таки пробел в четыре класса, видимая разница в возрасте, образе жизни, но привыкли быстро.
Мое отношение к С. было серьезным, никаких шуток и комментариев, зная меня, не отпускали и даже между собой старались не обсуждать все без исключения ученики. С. гордилась этим. Видя такое отношение, в сердечных друзьях-агентах у меня были и С.-на мама, и младшая сестренка, которые, как я шутил потом, любили меня даже больше, чем С… Д. (сестра) часто при встрече делилась со мной секретами девичьих бесед и мнений, что помогало быть в курсе собственных ошибок-достижений в нашей личной жизни. Где-нибудь в столовой, во время компотной паузы получал я полезные советы сестренки.
Все в то время было пропитано какой-то атмосферой радости, непохожести, жизни, наконец. Самое главное то, что ждать каждый новый день хотелось с большим нетерпением, хотелось проникнуть в мечты любимой, предугадать их, претворить в жизнь; и каждый раз видя ее глаза, сглатывать комок счастья, восхищения, доверия.
Мы всегда находили темы для разговора, казалось, ежедневные встречи должны были истончить нить безумного интереса друг к другу, снизить круг незнания персональных интересов и мыслей, но общение наше только усиливало привязанность.
Вспоминаю празднование замечательного мужского праздника 23-го февраля в рамках «школьного Вудстока». Мы выступали с короткой программой из 3-х песен собственного репертуара и композиций белорусских рокеров NRM, в кедах, лишь слегка «подогретые», перед «огромной общей школьной» аудиторией. В числе зрителей была моя С…
Качало тогда дико, по меркам гаражных музыкантов серьезная аппаратура позволяла продавить актовый зал, плюс крутейшие (потому что друзья) барабанщик и басист дали возможность мне с одолженной гитарой попилить «крутые» соло.
После концерта мы ушли вместе, провел С. домой. Стояли у окна, болтали, делились впечатлениями от вечера. Была уже ночь, нужно было уже попрощаться, но она попросила минутку подождать, забежала домой и вышла с подарком.
— А это тебе, с мужским днем тебя, Юра, — произнесла моя С., с открытой улыбкой и заботливым взглядом протягивая шуршащий пленкой пакет с косметическими прибамбасами: дезодорантом, гель-душем и чем-то еще, и еще открыткой с коротеньким любовным стихом. Наибольшее значение для меня играли в тот момент две вещи: желание сделать приятный сюрприз и идея лирической мини-поэмы. Было очень мило получить вещественные напоминания об этом вечере, приятно почувствовать, что презент выбирался по каким-то критериям, за меня пытались понять мои пристрастия и вкусы. Хотя, откровенно говоря, его содержание было совершенно не важно, — после того как я обнял С., не хотелось отпускать этот идиллический момент времени, этот шторм внутри.
А потом наступило завтра, и послезавтра, и С. была со мной.
Мы были вместе все свободное время, и за считанные недели стали близкими, я бы даже сказал родными людьми. Это была гремучая смесь заботы, нежности, юношеской поспешности, максимальной отдачи, гордости за свои отношения.
Хотелось уйти от всех обязанностей по рутинной школьной жизни, подготовке к экзаменам, необходимости подумать о выборе своей профессии. А мысль о фактически неизбежном отъезде на учебу в Минск я вообще старался отодвинуть подальше, поскольку, однажды задумавшись об этом, немедленно пришла такая печаль от необходимости расставания, что не хотелось ни учебы, ни карьеры, ни новой жизни, хотелось только не отпускать этого человека.
Вместе с тем, ежедневный заряд энергии был так велик, что его с лихвой хватало и на учебу, и на спорт, и на свободное, точнее намеренно несвободное время.
Встретили весну одним еще прохладным, но ясным звездным вечером. Чувствовалась еще февральская свежесть и сырость, но с тем неуловимым привкусом надежды, возрождения, начала нового круга. Выходишь из подъезда и чувствуешь, что воздух пахнет по-новому, его хочется вдохнуть еще глубже; аромат не описать, но он всегда одинаков, он заставляет подумать: «Весна. Это весна»,- и по-детски улыбнуться, замерев на месте.
Именно таким казался тот вечер – волшебным, новым. Не боясь сопливости и слащавости, увидев самую яркую звезду, мы решили, что она – наша. Правда, поскользнувшись на замерзшей лужице, чуть не разбили наши мечты, точнее лбы, еле успел подхватить С. когда мы оба смотрели на небо. Потом, в других странах, городах, у южного величаво-ленивого ночного моря и в армии, замерзая в зимнем неприветливом лесу, сквозь удаляющиеся в бесконечность верхушки сосен, глядя на небосвод, я находил эту звезду, и верил, что это она, поделенная поровну в середине марта.
Трудно представить, но не случилось у нас ни одной ссоры, не было и претензий друг к другу, ограничений, не было и запретов озвученных – мы все решали сами, подсознательно, с заботой ограждая нашу пару от любого негатива. И это, думаю, сыграло злую шутку с нами же несколько месяцев спустя.
…В начале лета началась пауза, во всех для меня возможных смыслах этого слова. Я пытался готовиться к поступлению, С. не пыталась сохранить свои чувства ко мне, самое страшное, что приходилось принимать и учитывать эти обе вещи. Вера в завтра незаметно становилась тоньше, глуше становился стук ее сердца, слабость и самокопание стали моими недобрыми постоянными товарищами. Винил во всем себя, так как был слишком сглаживающим положительным юношей, вел себя по отношению к ней как с близким другом, который просто обязан не обижаться на открытость взаимоотношений и понимать все абсолютно в нужном и правильном направлении. «Спасибо», «пожалуйста», смешно, но даже эти слова, как мне казалось, были виной нашего расставания, не нужны они были ей, а нужен был больший спектр мужских качеств и возможностей, чем был на тот момент у меня, наверное.
На фоне уменьшения проводимого вместе времени, все обернулось приходом к ней домой и беседой на лестничной площадке, которая до этого хранила только радость, ностальгию и тепло С.-ного присутствия. Это было невыносимо полтора часа переубеждать заранее все решившую уже ставшую чужой девочку.
Пешеходная дорожка, сигарета во рту, горечь в горле, стук крови в ушах.
«Как же быстро все … все это закончилось», — думал я, идя к школьному двору. — «Я думал это уже навсегда. Как это вообще может произойти, как нам быть раздельно? Как знать о том, что она кому-то другому гладит затылок, смотрит в глаза своим нескромным янтарным взглядом, кому-то другому звонит, когда ей грустно, смеется, говорит негромко, почти шепчет, с еле заметной трогательной хрипотцой».
А все происходит так, как происходить должно, хотя и не веришь в реальность, а веришь в то, что твои искренние мысли и мольбы к высшим силам обретут силу, изменят событийную матрицу. Но вот урок тех бесконечных трудных, но аварийно сформировавших мои характер и понимание безэмоциональсти и непреклонности этой жизни, дней – не все происходит только оттого, что ты этого очень хочешь. Есть чья-то совершенная воля.
И наступило завтра. Потом проведенное в забвении лето, успешное поступление в ВУЗ, отдых с друзьями, природой, спортом и квартирниками – своеобразная замена знаменателя. Хотелось переключиться на всевозможные альтернативные эмоции, начать успевать все. Вот таким озлобленно активным был привкус у горечи в то время.
В октябре в одном из своих приездов домой я увидел ее. Это было в доме культуры, меня заметила ее двоюродная сестра и позвала к себе. Зеленое платье, длинные волосы, те же мерцающие словно млечный путь глаза. И улыбка, тогда смущенная, более обычного сдержанная.
«Привет, С. Так давно не виделись…», — и еще что-то, что-то, что-то до конца вечера.
Пошел провожать сестер, нас с С. оставили чуть позади, тактично подарив возможность поговорить наедине. Пришли домой, С. показывала фото, что-то говорила, а я все смотрел на нее и думал, что в следующий момент мы обнимемся, и все пройдет: все это ожидание, вся эта пропасть. Так проходили минуты. Этого не произошло. На следующий день я уехал.
С тех пор, почти каждый день я звонил ей из Минска, рассказывал про веселую студенческую жизнь, про все свои новости, про все достижения и неудачи. Купюра в 500руб на полчаса строила виртуальный Тауэрский мост к ней, я как наркоман ждал вечера, ждал этот советский телефон в будке переговорки, дорогу к почте, возвращение домой, когда вспоминались все до единой показавшиеся мне родными фразы. Осенний дождь не мучил меня, а погружал в свои объятия, пробуждая аромат прелой листвы, осенней сладкой тревоги.
Приезжая домой, мы виделись, гуляли вместе. Это было моим спасением от минской чужой жизни.
Писал ей письма, и оставлял у себя. Но однажды, одно письмо передал, не вынеся этой нейтральности, пусть нужной и милой, но ненавистной по своему смыслу – С. была нужна мне. Однако письмо меняло жизнь только в лермонтовские времена, пожалуй.
А потом, была встреча, С. вышла на лестничную площадку. Я никогда не видел ее столь очаровательной. Спонтанно сняв с себя нательный крест, надел на нее, поправил волосы.
Тогда пронзительно, так глубоко и очевидно почувствовал, что мне было неважно, кому она принадлежит в мыслях и наяву, но хотелось просто, чтобы Всевышний в форме этих обводов маленького крестика передал ей все самое важное в этой жизни.
Обнял ее. Стало страшно. За свою жизнь без нее.
Но именно так я и живу сейчас. Без нее. И уже без того страха, а с большой любовью к нашему прошлому.