Двое

Много-много лет назад, когда люди были гораздо проще по своей натуре и найти подход ко взрослому для ребенка было не так уж трудно, в одной из серых трехэтажных школ одного города произошло это маленькое, незаметное, но знаменательное событие. Оно стало знаменательным для двух людей, потому что никто, кроме них, в нем никакого участия не принимал, а если и слышал что-то краем уха, то теперь давно уже позабыл, посчитав неважным. Эти два человека, благодаря которым произошло событие, были абсолютно различными как по положению в обществе, так и по количеству жизненного опыта.

Одного из них заботило то, что обыкновенно волнует всех взрослых и что всегда кажется скучным. Но она — а это была женщина — и по сей день поистине удивительна и необыкновенна. Имя ее я помню — и никогда не забуду, — но называть его не стану. Скажу только, что оно звучало так же мягко, как ее голос, обращенный ко вверенными ей на четыре полных года детьми.

Второго же человека интересовало совсем другое. Ей бы в силу возраста играть со своими сверстницами в «ручеек» и через скакалку прыгать да от сверстников бегать и прятать от их липких пальчиков свои темные косы, но нашу девочку — а это была девочка — отчего-то не интересовали ни подвижные игры, ни мальчики. На переменках она чаще всего хотела, чтобы все оставили ее одну и дали подумать. Как она любила думать! Закрывая глаза, представляла себе все, на что только было способно ее неискушенное воображение. Ах! Какое наслаждение — уметь думать. Думать так, как думали наши предки когда-то, когда еще не знали математики и логики, когда не пришел еще век науки, а у руля стояли инстинкты и эмоции. Вот оно, истинное наслаждение, когда ты не ограничен ни цифрами, ни законами физики, когда к твоим услугам вся твоя фантазия — вот что значит на самом деле думать.

Как звали девочку? Кажется, Лена. А может, и Настя. Возможно, Катя… Прошло много лет, на моей памяти промелькнуло много имен, и, к сожалению, позабылось и имя нашей девочки. Давайте дадим ей имя, которое, на мой взгляд, больше прочих подойдет ей. Елизавета.

За окном… а какая разница. Главное, что Лиза в это самое время занималась тем, что любила больше всего: думала о том, что находится сейчас в самом уютном классе на свете, что, словно корабль, в иллюминатор которого она смотрит, несет девочку-путешественницу сквозь шторм и дождь в новые невиданные страны. О том, что после уроков пойдет играть на детскую площадку вместе с друзьями и там будет представлять себя обезьянкой в джунглях, которая скачет с лианы на лиану с громким кличем. Наконец, о том, кто из класса любимый ученик…

Об этом рано или поздно задумываются все дети и начинают гадать:«быть может, я?» Порой такие мысли приводят к печальным последствиям, если учитель не умеет правильно отвечать на такого рода вопросы. Но та, о которой идет речь, была другая.

К счастью — а может, наоборот, — два наших человека в этот самый момент оказались рядом друг с другом. Едва только Лиза представила, как с ее губ срывается этот невинный вопрос, ее отчего-то охватило чувство стыда. Никогда раньше ей не приходилось спрашивать взрослых о чем-то настолько личном. Но не успела она опомниться, как глаза осмотрели класс и, не обнаружив там способных подслушать, приказали ногам сделать шаг. И он был сделан. Осталось только начать шевелить губами, а голос все сделает сам.

Глаза, которые оторвались от маленьких толстеньких, как и Лиза, книжиц и теперь были обращены к девочке, излучали тепло и доброту. Улыбка на приятном, за два года ставшем родном лице подбодрила Лизочку, и заветный вопрос прозвучал:

— Скажите, пожалуйста, а кто ваш любимый ученик?

Девочка покраснела. А может, и нет. Не знаю. Но одно справедливо: не в натуре Елизаветы было задавать такие вопросы, как этот, и потому ее с головой накрыла волна смущения и та стушевалась, не зная, что говорить дальше.

— Моя любимая ученица… Лиза Петрова, — и детский огонек озорства заиграл в добрых карих глазах. — Но ты только никому!

Указательный палец поднесли к губам, и уголки юных пухленьких губ дрогнули, готовясь улыбнуться и сохранить тайну.