Блюз водопроводных труб

Это блюз водопроводных труб.
Незатейлив и неказист.
Этот блюз водопроводных труб
Исполняет пессимист.

Когда на улице и в душе кавардак
Руки тянутся к бутылке.
Если понял, что всё сделал не так,
Значит есть нужда в разминке

Если долго сидишь на лавке
Под дождём и под огнём,
Смотришь на товары в прилавке
И ты думаешь о нём.

Ваш пыл любовный давно угас,
Хотя так круто было в начале.
И вот уже на исходе боезапас.
Ты смотришь в глаза, а он так печален.

Это блюз водопроводных труб.
Незатейлив и неказист.
Этот блюз водопроводных труб.
Исполняет пессимист.


Он сидел на лавочке окутанный ночной тишиной и туманом в полном одиночестве. Уличные фонари слабо подсвечивали струны. Пропевал одну строчку, зажимал на старенькой гитаре аккорд-другой и негромко подвывал на губной гармошке. Получалось, прямо скажем, не очень. Но Его это нисколько не смущало. Что ещё делать, когда нет ни дома, ни денег, ни, теперь, семьи, ни друзей, к которым можно пойти, а всё твоё имущество – это отцовская гитара, да губная гармошка, принесённая им же с войны? Ответ очевиден. Так Он и сидел уже который час под аккомпанемент своих инструментов, таких же безнадёжно устаревших, как и Он сам.
Она подошла совсем тихо. Её шагов не было слышно и в полной тишине, чего уж говорить о какофонии звуков, с которыми пытались бороться жители домов, окружающих сквер, где располагалась лавка, на которой сидел Он. Она что-то сказала, так тихо, что Он даже и не услышал. Но Она была настойчива и задала вопрос ещё несколько раз. Так, что даже Он, погружённый в свои мысли и “музыку”, не смог долго её игнорировать.
— Добрый вечер, — тихо сказала Она.
— Ну да, само собой, — усмехнулся Он и потянулся губами к гармошке.
— Можно присесть?
— А вам больше негде? – Не очень вежливо спросил Он.
— Теперь уже да, — еле слышно ответила Она и в голосе послышалась горечь недозревших рябиновых ягод. Такого даже Он не мог игнорировать.
— Присаживайтесь, коли так, — сухо ответил Он и продолжил играть, исподтишка косясь на незнакомку.
— Мне так понравилась ваша музыка, что я не смогла удержаться, — сказала Она, присаживаясь на лавочку. Так близко, что Ему стало бы не по себе, ещё какое-то время назад. Ближе, чем стоило бы садиться к совсем не знакомому человеку.
— Неплохая попытка, — сказал Он, отрывая губы от гармошки. – Но это не музыка. Бессмысленное бренчание да вой. Мой и её, — кивнул он на гармошку, особым образом прикреплённую к шее.
— Вы не подумайте, я обычно не знакомлюсь вот так, — быстро, и несколько скомкано, выпалила она. – Это произошло случайно. Мне действительно понравилась ваша музыка. И слова довольно… Они чем-то подкупают.
— Да мне плевать, если честно, — так же сухо заметил Он. Она не ответила. — Простите, — чуть мягче продолжил Он. – Со мной обычно не знакомятся так.
— Шутите? – немного обиженно спросила Она.
— Конечно, — ответил Он, чуть приподняв уголок рта. – Я просто весельчак.
— Это заметно. – Она внезапно улыбнулась.
— Бездомный весельчак. Работа такая, — продолжил Он и засмеялся. Мгновение спустя засмеялась и Она. На несколько минут тихий сквер заполнился смехом, а потом Она спросила:
— Почему вы здесь сидите в столь поздний час?
— А что вы здесь делаете в столь поздний час?
— Вам и вправду интересно?
— А вы всегда отвечаете вопросом на вопрос? – приподнял Он бровь, надеясь, что незнакомка не заметила.
Она слегка смутилась.
— Мне просто больше некуда пойти, — как-то обречённо ответила Она.
— “Время есть, а денег нет и в гости некуда пойти”, — процитировал Он.
— Вы знаете эту песню!? – встрепенулась Она.
— Само собой. Стыдно не знать Цоя.
Она снова улыбнулась, сказала, немного смущённо:
— Сыграйте, пожалуйста.
И Он сыграл. Хорошо сыграл. И спел. Тоже, надо заметить, недурно. Ему, когда-то, часто говорили, что Он неплохо имитирует голос Цоя. Ей понравилось.
— Вы очень хорошо поёте, — заметила Она. – И играете. Почему же до этого вы пели так печально?
— Хреново. Вы это хотели сказать?
— О, нет! Нет. Конечно же, не это, — замахала она руками. – Как вы могли такое подумать?!
Он рассмеялся.
— Вы слишком добры, мадам. Почти так же, как и красивы.
Она немного смутилась.
— Вы умеете делать комплименты. А по вам и не скажешь.
— А вы умеете шутить. По вам тоже не скажешь, — ответил Он и широко улыбнулся, не смущаясь.
— Вы первый, кто мне это говорит, — тихо ответила Она. А Он открыл рот от удивления.
— Вы шутите!
— Вовсе нет. Мой муж, уходя, сказал, что со мной скучно. Что я очень ранимая и совсем не умею шутить.
Он снова раскрыл рот. Он был шокирован.
— Он что, идиот?! – только и смог выдавить Он. Она молчала.
— Вы меня, конечно, извините, но нужно быть полным придурком, чтобы сказать женщине такое. Я бы за такое дал по роже.
Она рассмеялась.
— Вы очень добры. Но вы меня совсем не знаете.
— Чёрт возьми! Да вы первый человек за всю мою дрянную жизнь, которому понравились мои песни! Моя жена меня выгнала из дому за то, что я дерьмовый музыкант, а ничего другого я не умею! Но вы не побоялись подойти ко мне, совершенно незнакомому человеку, среди ночи и сказали, что вам понравилось, как я играю. Может я и был груб с вами в начале разговора, о чём уже сожалею, но мне с вами интересно общаться. Вы очень добры, милы и просто очаровательны. И будь я проклят, если ваш бывший муж хоть в чём-то прав!
Он замолчал и посмотрел на собеседницу. Она плакала. Совсем тихо, почти беззвучно, иногда всхлипывая. Он отложил гитару, снял с шеи губную гармошку на хитром креплении и сел рядом с ней, совсем-совсем близко. После секундного колебания обнял и стал гладить по голове, нашёптывая что-то ласково-утешительное. Так они и сидели, обнявшись, одинокие и никому не нужные, на лавочке в пустынном сквере под светом уличных фонарей. А потом пошёл дождь, и Она предложила пойти к ней на чай. Но Он сказал, что лучше просто проводит её до дома, а там видно будет. И они пошли. Он нёс в одной руке гитару, а другой обнимал Её за плечи. А Она несла в руке губную гармошку с хитрым креплением и смотрела под ноги. И на него. То под ноги, то на него. И улыбалась. Они оба улыбались. А потом остановились посреди дороги и стали целоваться. Ни о чём не думая, закрыв глаза. Потом она оторвалась, посмотрела на Него глазами, полными света, то ли отражённого, то ли своего собственного, и попросила спеть его песню. И Он спел. Потом он спел всё, что знал из Цоя, потом вообще всё, что знал. А Она шла рядом и слушала. И смотрела на него со счастливой улыбкой.
А потом они оба скрылись в подъезде, чтобы говорить о чём-то неважном. Или жить долго и счастливо. Или для чего-то ещё. Не знаю, не видел. Но, надеюсь, что у них всё было хорошо. А моя работа закончилась. Я улыбнулся им на прощанье, поднял голову к небу и крикнул:
— Сделано, шеф!!!