Воровка

Лето! Я приехала с дачи, чтоб заплатить за коммунальные услуги, купить продуктов. А ещё, мне нужны были деньги расплатиться с рабочими, сделавшими кое-как кое-какую работу на строительстве моего домика. Поэтому, я сняла всю пенсию. Рядом со сбербанком, буквально дверь в дверь, универсам. Я зашла, чтоб купить что-нибудь для хозяйственных нужд. В магазине никого не было, кроме двух девочек. Когда я подошла к кассе, чтоб расплатиться, ничего не купившие девочки, прошли сзади меня и вышли. А у меня в кармане денег не оказалось.
Что деньги! Вообще исчезло портмоне со всеми документами: паспортом, пенсионным удостоверением, справкой об инвалидности и другими. Да, такое время, что все документы должны быть при себе: подтверждать твою личность. Иначе льготный билет на транспорт не действителен.
Вызвали милицию. Она просмотрела видеозапись и сказала, что уголовное дело отрыть не могут: «нет оснований». Да, видно, как девушка залезла в мой карман, видно, что что-то вытащила, но не видно, что именно, так как на руке висел шарфик и закрывал добычу Так что, увы, не доказано, что она вытащила именно моё портмоне.
Я присмотрелась к девочкам. Блондиночки. Симпатичные такие, лет 16 -17-и. И вспомнилась мне моя юность. Разве мог кто-то из нас забрать последние средства к существованию у старого человека? Нет! Мы же были комсомольцы! Так захотелось спросить этих девочек: «А знаете ли вы, что такое комсомольцы? Комсомол?»
Эй, молодые люди! Третье, четвёртое и пятое поколения! Что вы думаете о комсомоле? Что это такое? КОМСОМОЛ?
Думаете, я знаю? Нет, я тоже не знаю. Знаю только, что понимаем и воспринимаем мы его по-разному. Во времена моего детства, отрочества и юности, то есть во время войны и после, иначе говоря, в течение всей моей жизни к комсомолу относились с большим уважением, а некоторые – благоговейно.
В комсомол принимали всех, кому исполнилось 14 лет. Сейчас это называется «оптом», тогда «коллективно». Нет, не всех принимали сразу. Некоторым ставилось условие – исправить к следующему приёму оценки. В комсомоле должны быть только лучшие. Это был отличный метод воспитания молодёжи. Считалось самым страшным наказанием за какой-то промах: изгнание из рядов ВЛКСМ, то есть – из комсомола.
Я помню, как я потеряла комсомольский билет классе эдак в седьмом. Я даже маме не сказала. Страдала в одиночку. Молодогвардейцы в такие жуткие времена, в оккупации, не теряли комсомольский билет, а я…… растяпа, предательница и…. Короче, чуть руки на себя не наложила. Надо было, чтоб никто не догадался о причине смерти. Иначе…позор!
Бедная мама, она не переживёт такого позора. Заметьте: смерть дочери она может перенести, но что дочь умерла не комсомолкой, ибо потеря билета – это автоматическое выбывание из комсомольских рядов – это перенести невозможно. Вот с такими мыслями я готовилась к смерти, откладывая её в надежде найти билет. И он, естественно, нашёлся. Но я всю жизнь помню эту муку совести.
Это сейчас гордо отвечают, что не был комсомольцем. Герой! А в чём героизм? Да он всю жизнь стеснялся сказать друзьям, что не комсомолец. Опускал голову и отвечал: «так получилось». И действительно, ни о каком протесте ОН не думал. Просто так случилось. Когда к очередной дате, например, ко дню рождения В.И. Ленина был приурочен приём тех, кто к этому времени достиг 14 лет – его по каким-то причинам могло не быть.
Потом, стало неудобно вместе с малолетками поступать. И пошло, поехало. Потом, о нём забыли и вспоминали только когда собирали взносы. «Ну, ты как? Когда собираешься вступать в комсомол? Давай, готовься!» Ну, одним словом: отстал. А не отличался ничем.
Когда гоняли на картошку или на хлопок, или на посадку овощей – никто не говорил, что не комсомольцы освобождаются. Все были равны. А кто не поехал, тот может быть и отчисленным из института, будь он трижды не комсомолец.
Но мы любили комсомол за то, что он ничего нам не давал. Нам от него ничего не было нужно. А мы в потенциале могли что-то Родине дать, потому, что мы – КОМСОМОЛЬЦЫ.
«….Началася кровавая битва.
И боец молодой вдруг поник головой.
Комсомольское сердце пробито….»

Из к-ф: «Как закалялась сталь».

Да, мы были идеалистами. Жили, готовые в любой момент к подвигу. «На целину!» Романтика! Кинулись осваивать целину. Что? Не комсомольцев не пускали? Ещё как пускали. А на первом же комсомольском собрании ЕГО принимали в комсомол. А тот, кто так и дожил до старости не комсомольцем, теперь набивает себе цену, странную цену. Ну, да Бог с ними! Живут, с горделиво поднятой головой, ну и пусть себе так живут. Никому от этого не холодно и не жарко.
Лучше я расскажу вам одну маленькую историю, что приключилась в нашей комнате, когда мы были студентками первого курса ЛИСИ – Ленинградского Инженерно-Строительного института.
Было это в 1951-ом году. Как раз в канун Нового года, то есть незадолго до первой сессии. Комната в общежитии на Курляндской улице. Общежитие это при царе и царевичах было домом малютки. Широкий коридор разделяет здание на две половины: с одной стороны комнаты маленькие – на три человека, с другой – большие – на 12-13 человек. Наши герои жили как раз в большой комнате.
Основной состав – это девочки с факультета ПГС,* две — с ГСХ** и две – сантехнички (ВК)***, причём, вечерницы. Всего 13 человек – чёртова дюжина.
Все девочки оказались покладистыми, и потому коллектив сложился дружный. Сантехнички — Рита и Женя были студентками второго курса. Старожилы. Они переселились из другой комнаты, где по каким-то причинам не смогли ужиться. В этом, скорее всего, виновата была Женя, ибо Рита – девочка тихая, безответная, компромиссная и в чём-то даже угодливая. Женя была старше своей подруги и, соответственно, всех остальных девочек в этой комнате.
Она была очень привлекательной, чем-то похожей на цыганку. Чёрные, красиво вьющиеся волосы, чёрные глаза – «Очи чёрные..», красиво очерченный маленький ротик с яркими от природы губами. У неё был довольно сильный и приятный голос. Она любила петь, смеяться и…. командовать. Пользуясь своим старшинством, она частенько навязывала своё мнение другим. Старалась выглядеть рассудительной, убедительной.
Среди новоиспечённых студенток были совершенные цыплятки, только что из-под мамы-клушки. Они смотрели Жене в рот, ловили каждое её слово. Но были среди них
и очень решительные, не менее рассудительные и убедительные, вполне самостоятельные девочки. И ей приходилось с этим мириться. Особенно выделялась Нина, которую девочки стали звать Нинча в отличие от другой Нины. Нинча – сирота. Они с сестрой выходцы из детдома. Детдом был не хуже Макаренковского.
Если девочки, оторванные от материнской юбки, были несколько растерянные, нерешительные, то Нинча обладала особой практичностью, как в делах хозяйственных, так и — в дипломатических. Она сильно отличалась от остальных девочек, включая Валю, очень деревенскую девочку, с природной смекалкой и практицизмом.
Нинча прекрасно готовила, рисовала, играла на рояле и гитаре, шила, вышивала (умела вышивать, но не любила). Детдом хорошо их подготовил к жизни. Их – это её и сестру Надю, которая посвятила свою жизнь музыке, обладая хорошим голосом. Но речь не о них. Все девочки были хорошенькие и прехорошенькие с разными, совершенно противоречивыми характерами: от любящих командовать, до не любящих подчиняться командам. Объединяло всех: порядочность, скромность, уживчивость и многое другое.
Девочки начинали притираться друг к другу и, с подачи Нинчи, решили жить коммуной.
Скидывались по 150 рублей со стипендии (стипендия – 220 руб) и поочерёдно по — двое «дежурили»: готовили обеды и ужины. На завтрак всегда бутерброды: по половине городской булки с маргарином и с несколькими кружочками колбасы или сыра и стакан какао с молоком (сгущенное какао).
Девочки в комнате уже стали группироваться: Галя сблизилась с Асей, Нина с Тамарой,
Валюша с Ларисой, Лида с Ирой, ну и так далее. Так, такими парами и дежурили по кухне. Валюша приехала с Владивостока. Лариса из Средней Азии. Галя из-под Ленинграда, Ася – из Севастополя.
Валюшка с Ларисой и спали рядом. Койки у стенки. Они ложились головами друг к другу и долго шептались, пока им не делали замечание. Как-то Валюшке с Дальнего Востока от родителей пришла посылка с яблоками – необыкновенно красивыми и вкусными. Яблоки были аккуратно завёрнуты в газеты и уложены рядами: шесть рядов по 20 штук в каждом.
Валя всем дала по яблоку – это минус 13 штук. Остальные потихоньку кушала сама, иногда они с Ларисой съедали по половинке яблока. Иногда она угощала кого-нибудь из девочек. Однако, яблоки исчезали быстрее, чем предполагалось. Валюша поделилась своим наблюдением с Ларисой.
Несколько ночей они старались бодрствовать. Валюша не выдерживала, и довольно скоро засыпала. Лора вообще плохо засыпала, а тут и вовсе не могла уснуть. И вот ожидание не оказалось напрасным. Она услышала, как кто-то очень тихо приполз к Валиной кровати, тихонечко взял яблоки и испарился. Утром двух штук они не досчитались.
Лора не могла разглядеть воришку, так как было темно, а главное: её голова направлена от Валиной кровати. Теперь они обе не спали: Лора время от времени дёргала Валю за косу – будила. А в это же время с нею поделилась Ира. Вчера она точно по количеству девочек нарезала колбасу, а утром одного куска не было. Пришлось отдать свой, раз «обсчиталась».
Обычно, в магазине дежурный просил нарезать тоненько колбасу или сыр. И каждый сам себе укладывал по нескольку пластинок на булку. Лишние ломтики разыгрывались.
Ручки – в кулачки. На счёт «три» отгибается несколько пальцев. Все пальчики подсчитываются, и начинается отсчёт от дежурного. Один, два… семь! Седьмой – счастливец!
А тут Ира порезала сама и точно в соответствии с количеством девочек. Она сказала, что кто-то съедает немного, и решила проверить. И…точно. «Что будем делать?» — растерянно спросила Ира. Девочки рассказали ей про яблоки. Теперь и Ира стала бодрствовать. Время шло. То одна засыпала, то другая, а яблоки по одному исчезали. Беда, что ни каждую ночь.
Теперь уже и Лора с Валюшей убедились, что количество сыра или колбасы к утру немного уменьшается. Наконец, повезло. Причём сразу всем троим. Судьба! Ира спала в том же ряду, что и Женя, только через кровать Риты. Она видела, как Женя встала. Но пошла не в туалет, а к Валюшкиной кровати.
Присела, несколько маленьких шажочков, рука под кровать и с яблочком она делает несколько шажочков вприсядку, выпрямляется и выходит из комнаты. Утром оказывается, и Лора видела Женю, и Валя. Валюшка так расстроилась, даже заплакала. Её так хотелось схватить её за руку, но они договорились, продолжать наблюдение и ловить, когда она на кухне будет лакомиться.
По тем временам студенты должны были периодически покупать облигации. В обязательном порядке. «Добровольно — принудительно». «Страна после войны в разрухе – нужны деньги». И вот студенты (вообще все граждане) покупали облигации и даже старались иногда на одну больше, чем требовалось – продемонстрировать свою сознательность.
К таким сознательным относилась и Валя. Не Валюшка, а другая, та, что из колхоза. Деревенская. Там у них все сознательные. Конечно, она ведь каждый выходной ездит домой, там питается, да ещё и для коммуны картошки мешок привозит. А остальные-то только на стипендию живут. А, кушать хочется просто катастрофически. Обед в коммуне после 4-х часов, а до него надо дожить. Все деньги уходят на буфет с пирожками и салатами, на чертёжные и на гигиенические принадлежности. Да, ещё же и на кино надо выгадать. Как без него?
Как-то Валя собралась домой в деревню и решила увезти облигации. Правильно решила. Только облигаций в чемоданчике не оказалось. Это вам не яблочки и не колбаски! Валя плачет. Наша троица девочек её утешает и обещает найти облигации. Когда остальных девочек не было в комнате, они рассказали ей про Женю.
В этот день девочки убежали с последних лекций. Лора и Валюшка пошли на лестницу смотреть, чтоб никто из их комнаты не пришёл, тем более: Женя с Ритой. А Валя с Ирой стали смотреть содержимое Жениного чемоданчика. Сначала нашли только нижнее бельё, пропавшее у Аси. Она хвасталась красивой покупкой.
Ася тоже после войны осталась сиротой и жила до окончания школы в семье тётки. Она любила всё вкусненькое и красивенькое. Потому, сэкономив немного денег, купила красивое нижнее бельё, чтоб в театре, куда мы любили ходить, «чувствовать себя королевой». Когда она обнаружила пропажу, то тихонько поплакала, никому ничего не сказав. Однако Ира, что спала с ней по – соседству всё-таки вызнала у неё про причину её слёз. Но, по просьбе Аси, никому ничего не сказала.
И вот теперь пропажа нашлась. А где же облигации? Но тут Валя сообразила, что раз она кладёт облигации под газету на дно, то и Женя так может поступить. Но, под газетами ничего не было. А вот в одной, то есть в сложенной вчетверо, газете нашли облигации. Валя – девочка предусмотрительная и, как оказалось, практичная переписала все номера и серии своих облигаций. Сверили и…точно. Они!
Теперь, что делать дальше? Всем рассказать, она скажет: подкинули. Или успеет перепрятать. Думали, думали и решили посвятить в эту тайну Нинчу. Та решительно велела идти к Борьке: «Пусть вызывает милицию». Так и сделали. Борька — комендант общежития. Звали его Борис Николаевич, но студенты звали его между собой Борькой – не пренебрежительно, а любовно. Борька вызвал милиционера, рассказал ситуацию.
Был разработан следующий сценарий. Милиция нагрянет неожиданно и скажет: «поступил сигнал, что в этой комнате пропали облигации. Будем делать обыск. Всем выйти в коридор и не шуметь». Так и сделали. Милиция проверила все чемоданы и …ничего не нашла. Ужас! Как быть? Милиции же тоже нельзя сказать, чтоб смотрели лучше. У неё там типа двойного дна.
Милиция обвинит девочек, да ещё и к ответу призовёт за ложноё обвинение. Валя тихо так говорит милиционеру: «Я растерялась и сразу не могла вспомнить. А теперь вспомнила: бумажка с номерами моих облигаций в середине газеты, которой дно застелено». Милиционер понял, и обыск начали сначала, так как у многих на дне лежали газетки, чтоб вещи не пачкались.
Ну, теперь нашли! Сверили. Да, точно. Это те, что пропали у Вали. Тут уже сказали милиционерам и об Асином нижнем белье. Женя ничего не отрицала, и её увели в отделение. Весть о воровке, поселившейся в общежитии, быстро облетела все женские комнаты. К Борьке то и дело стали приходить девочки с упрёками, что он им не поверил, когда они жаловались, что с чердака, где сушилось бельё, частенько исчезало что-нибудь. Как правило, то, что было практически новое.
Борис велел написать заявления и подробно описать вещи. У него собралась увесистая папка, которую он передал в милицию. Милиция работала совместно с администрацией института, с профсоюзной и комсомольской организацией. Оказалось, что у Жени аховая ситуация: она не являлась студенткой, а была зачислена условно, как кандидат с правом посещения лекций. И, только при условии успешной сдачи сессии, её должны были зачислить в ряды студентов. И вдруг – такая оказия!
Прошло несколько дней ожидания. В институте появляется объявление, что состоится открытое комсомольское собрание института. Повестка дня: персональное дело Евгении Тарасевич. Зал полон. На сцене стол, покрытый кумачёвой скатертью. Цветы! Всё так торжественно! Прошли на сцену и сели за стол представители низовых комсомольских ячеек, декан факультета, представители от профкома и студсовета.
В центре – Александр Масленников. Очень серьёзный молодой человек. Приятный, располагающий к себе, комсомольский вожак – секретарь комитета комсомола всего института. Тихий, скромный, непонятно как управляющийся со своей нелёгкой обязанностью. Да, и, кстати, Сталинский стипендиат! Он спросил: « Присутствует ли на собрании Тарасевич Евгения!» «Да» — сказала Женя и встала.
— Тарасевич, пройди поближе к сцене и сядь где-нибудь.
Женя встала, прямая, как столбик, с широко открытыми глазами и плотно сжатыми губками. И пошла как на эшафот. Остановилась у третьего ряда. Девочки передвинулись, освобождая место с краю. Женя села и замерла.
— Комсомольское собрание института объявляю открытым. На повестке дня персональное дело комсомолки Евгении. Перехожу сразу к делу. На заседании комитета комсомола мы рассмотрели этот вопиющий случай, произошедший в стенах нашего замечательного института. Больно и стыдно признать тот факт, что среди нас оказалась комсомолка, которая покусилась на личные вещи своих товарищей. А они ведь тоже не капиталисты. Многие тоже потеряли кого-то из родных на фронте. Передаю слово Овчинникову. Он подробнее введёт вас в курс дела.
— Мы много беседовали с Женей. Она рассказала нам, что в 1943 году потеряла родителей. Её приютила тётя, которая осталась одна с тремя детьми после гибели мужа. Женя ей очень благодарна. После окончания школы она приехала в Ленинград, чтоб поступить в наш институт. Всё шло хорошо. Она сдавала экзамены без троек, и даже четвёрок всего две. Но перед последним экзаменом она заболела двухсторонним воспалением лёгких. Её положили в больницу. Там за ней присматривала цыганка: подкармливала её, выводила на прогулку. Опекала. А, когда Жене пришло время выписываться, она выставила счёт. Теперь за все её благодеяния Евгения должна была расплатиться. А – нечем. Вот она и попала к ней в кабалу. Та научила, как воровать у подруг вещи, которые она как-то сбывала, давала немного денег Жене и, тем самым привязывала её ещё больше. Женя, девочки из её группы это подтверждают, подрабатывала: то на почте – разносила по праздникам телеграммы, открытки, то ездила в овощехранилища перебирать картошку, морковку. Но этих денег, чтобы питаться и расплачиваться в цыганкой не хватало. И она втянулась в это мерзкое занятие.
Мы советовались и с деканатом, и с милицией. Вырисовывается следующая картина.
Если мы отдадим её в милицию, то суд назначит ей срок не менее 2-х лет. Она будет, соответственно, отчислена из института. И как сложится дальнейшая судьба её, трудно сказать. Та же цыганка втянет её в более серьёзные кражи. И, считайте, она пропала. И какая-то часть вины ляжет на наши плечи.
Слово взяла девушка из их группы. Чуть не плача, она сказала, что они, то есть пострадавшие, согласны забрать из милиции своё заявление.
— Женя всё осознала и мы должны ей помочь. Администрация института согласна предоставить ей работу уборщицы. Это больше, чем стипендия, и она сможет со временем расплатиться с подружками. А цыганкой займётся милиция. Но мы не хотим, чтоб она нам возвращала деньги. Более того, мы просим поддержать наше предложение взять Женю на поруки. Только вот из комсомола её придётся отчислить.
И тут произошло что-то невероятное. Женя которая сидела тихо, опустив голову в плечи, вдруг резко и громко закричала: «Нет! Нет! Только не это! Только не это!»
Раздался странный звук – это она со всего маху рухнула на колени и поползла к сцене. Слёзы лились, как говорят: в четыре ручья.
— Нет! Я прошу, я умоляю: не выгоняйте меня из комсомола! Отчислите из института, посадите в тюрьму на два года или на три – я согласна. Только, умоляю, заклинаю вас: не выгоняйте из комсомола. Я умру! Как я буду жить? Как? Я не смогу без комсомола! Простите меня, девочки! Я расплачусь! Я отработаю, только оставьте, оставьте меня в комсомоле.
Она подползла к сцене, повернулась к залу и стала бить земные поклоны. И сквозь безудержные рыдания слышно было только: «Не выгоняйте меня, не выгоняйте! Простите, простите! Я докажу, я докажу. Поверьте, поверьте? Не выгоняйте? Умоляю!»
Зал сидел тихо-тихо. Шок! Неожиданность!
Наконец, Саша Масленников встал.
— Женя, Евгения! Где ты там? Встань с колен. Встань, поднимись к нам.
И опять душераздирающий крик:
— Нет! Не встану, пока не пообещаете, что не выгоните из комсомола!
— И всё-таки встань и послушай меня. Пойми. Мы ведь не на совсем тебя выгоня…отчисляем из комсомола. Будешь хорошо учиться, выполнять все общественные поручения, заслужишь доверие и подашь заявление на восстановление тебя в ряды комсомольцев. Вот ты сейчас согласна на тюрьму. Ну, как мы можем тебя оставить в комсомоле? Где ты видела уголовницу — комсомолку? Таких в тюрьме не бывает.
— Нет и нет. Я не смогу и дня прожить без комсомола. Лучше убейте меня, расстреляйте. Я умру комсомолкой.
В президиуме начали шептаться. Снова встал Саша.
— Голосование мы решили пока не проводить. Возможно, соберёмся ещё раз. А, возможно, решим всё в рабочем порядке. Нам в комитете надо ещё раз всё обдумать. Так что, собрание переносится на неопределённое время. Все расходимся. А ты, Тарасевич, поднимись к нам.
Но зал остался сидеть. Кто-то то тут, то там хлопал стулом, пытаясь встать, но, оглядевшись вокруг, снова садился. Женя встала с колен, и стояла, прижавшись спиной в борту. В президиуме снова стали совещаться. Тут послышался голос из зала:
— А можно мне сказать слово? Это не совсем моё слово. Мы тут посовещались….
— Давай, выходи к трибуне, а то многим не будет слышно.
На сцену вышел паренёк со старшего курса.
— Мы вот что надумали: надо голосовать сейчас. И по каждому предложению отдельно. Например: Первое. Кто за то, чтобы передать дело в суд? Пауза. Ни одной руки. Значит ли это, что девушки забирают своё заявление?
— Постой, постой, Михайлов. Тебя никто не уполномочивал вести собрание.
— Ну, так, уполномочте!
Смех в зале.
— Так, кто за предложение Михайлова голосовать сейчас?
Лес рук.
— Михайлов, иди сюда, напиши последовательность предложений, коль вы их продумали. Мы тоже подумаем
Паренёк уверенным шагом подошёл к Масленникову и протянул ему листок бумаги. Тот просмотрел, передал другому. Потом третьему.
— Садись, Михайлов. Да не в зале. Садись здесь, рядом. Так, Коля продолжай вести собрание.
— Кто за то, чтобы взять Евгению Тарасевич на поруки?
Лес рук. Шумок. Смешок. Атмосфера разом разрядилась.
— Кто за то, чтобы просить администрацию института не отчислять Тарасевич, а оставить её на прежних условиях?
Лес рук. Гомон! Редкие аплодисменты.
— Кто за то, чтобы просить администрацию предоставить ей работу уборщицей?
Аплодисменты. Поднятые руки. Настроение весёлое.
— Кто за то, чтобы отчислить Тарасевич из комсомола за недостойное поведение?
Поднялось несколько рук, меньше половины. Зал затих. Народ уж расслабился, а тут…
Тишину резко оборвал стук каблучков и какое-то завывание. Это Женя помчалась на сцену с каким-то стоном.
— Не выгоняйте! Дайте поручение! Пожалейте меня, — добавила она совсем тихо.
Встал Саша.
— Дорогие товарищи комсомольцы! Получается несколько странная ситуация: если мы её берём на поруки, то есть она не уголовница, то вроде бы можно и оставить её в комсомоле. Вынести ей строгий выговор с предупреждением. А? Коля!
— Кто за предложение товарища Масленникова, прошу поднять руки. Единогласно!
Зал зашумел, зааплодировал. Члены президиума стали поздравлять Женю, трясти ей руку.
Она стояла растерянная, не понимая счастья, что так неожиданно свалилось ей на плечи. Наконец, она поняла, что осталась в комсомоле. Кинулась целовать всех членов президиума, соскочила со сцены, и пошла по рядам, благодаря и целуя, целуя и благодаря.
До этого собрания мы договорились, что устроим её бойкот. Но, после…
После собрания Женю было не узнать. Вечером она покаялась перед всеми, у кого она что брала: тут и яблочки, и конфетки. И, про кухню не забыла: и супчик понемногу отхлёбывала и кашку, и прочее. Обливаясь слезами, она говорила: «Какой-то голод толкал меня на это. Смалодушничала». Просила прощение. И мы, естественно, простили. Утешали, как могли.
«Девочки, родные, милые, я клянусь вам, что этого больше никогда в жизни не повторится! Вы же мне поверили, оставили в комсомоле. Как я вам благодарна! Вы спасли меня от смерти. Как бы я жила вне комсомола? Я бы не жила!»
А, как она занималась! Рита оказалась настоящей подругой. Она была подготовлена сильнее Жени и помогала ей постоянно. Помогала ей разносить открытки с телеграммами и мыть полы в институте. Они занимались почти круглосуточно. Женя сдала замечательно сессию и была зачислена теперь уже нормальной студенткой.
Нда! Вот вам и комсомол. Так, что же это? Нет ответа.
Вот так мы в те годы и жили. Молодые были!
«Комсомольцы добровольцы.
Мы сильны нашей верною дружбой…»
А. Н. Пахмутова.

Вечером мы все собрались за «круглым столом». Это Нинча ввела такое правило: если двое начали ссориться, она тут же всё прекращает: «Так, замолкаем до вечера. Подумайте, над аргументами каждая в свою пользу. Вечером разберёмся». Этот приём очень действенный. Во-первых, к вечеру уже страсти утихают, обида становится уже не серьёзной, глупой. Во- вторых, отпадает охота «полоскать грязное бельё». Так что вечером, обычно вопрос и не поднимается, переходит в шутку. Заседание в весёлой форме переходит в ночные бдения над учебниками.
В этот вечер все собрались за столом молчаливые, подавленные. Мы не знали: зачем собрались? Всё ведь решено? О чём говорить? Женя, видимо, не выдержала напряжения. Встала. Из глаза вытекла слезинка. Ещё секунда и поток слёз хлынул по лицу. Захлёбываясь, она начала каяться во всех своих мелких прегрешениях.
И о яблоках, и о сыре и колбасе, и о нескольких ложках супа или каши, съеденных ею втихаря, и о каких-то конфетках. И всё просила прощение за свою слабую силу воли. Постоянное ощущение голода не давало ей покоя. Теперь она обещала взять себя в руки.
Мы тоже весь первый курс страдали от чувства голода. Мы – это азиаты. Холод порождал голод. Спасала коммуна. И пирожки, что продавались в буфете по 5 коп штука.

Женя с Ритой буквально вгрызались в науку. Женя просто летала из седьмой аудитории, где Борька не вырубал на ночь свет на третий этаж. Они занимались с ожесточением. Рита, судя по всему, была сильнее подруги, и часто можно было видеть, как она объясняла ей что-то. Женя и работала уборщицей, и разносила к Новому году поздравительные открытки. На усталость не жаловалась. Пыталась отдать девочкам деньги за вещи. Те, естественно, отказались. Сессию она сдала замечательно и была зачислена теперь уже как настоящая студентка. После Нового года их переселили в маленькую комнатку на четверых. Все – с одного факультета. И жизнь продолжилась.

P. S. С Женей-то всё закончилось наилучшим образом, а вот интересно бы проследить: как сложится судьба у тех девочек, что обчистили меня? Смогут ли они вылезти из этого грязного болота? Или трясина засосёт основательно? Как жаль гибнущие в водовороте «грязного капитализма» юные души! Как им помочь? «Русь! Куда ж несёшься ты? Дай ответ! Не даёт ответа!...» (Н.В. Гоголь)