Последний наследник Российской Империи

I
Николай Второй, не веря своему счастью, осторожно взял на руки новорожденного сына. Младенец недовольно закряхтел и зажмурился — солнечный луч упал ему на лицо.
— Аликс, он красавец! — восхищенно прошептал Николай. — Такой большой… настоящий богатырь.
— Теперь я совершенно спокойна, — отозвалась императрица.
Александра Федоровна была бледной и выглядела довольно измученной — роды были тяжёлыми, но, несмотря на это, лицо светилось радостью.
— И это благодаря тебе, — улыбнулся император. — Уверен, он будет прекрасным царем.
Романов передал сына жене и оставил их отдыхать. Было необходимо издать и подписать указы о всеобщей амнистии и об отмене телесных наказаний. Но тексты документов упорно не желали составляться: Николая переполняли счастье и облегчение. Даже донесения с фронта перестали его волновать*.
Он вертел в руках общую фотографию четырех дочерей – Ольги, Татьяны, Марии и Анастасии — и, казалось, до конца не верил в случившееся. После стольких лет, стольких попыток, бесчисленных шарлатанов, спиритов и магнетизеров, разочарованных телеграмм родственников — сын, наследник, будущее империи. Его мальчик. Николай верил, что рождение сына — доброе предзнаменование. Мальчик обязательно принесет победу на Восточном фронте и спокойствие в страну. А он будет, как и подобает отцу, защищать и укреплять Россию, чтобы однажды передать ее сыну. По всей стране радостно звонили колокола, народ ликовал, а император подписывал указ об амнистии подследственных и политических заключенных…На миг Николая посетила мысль о том, что никогда, наверное, он не будет так счастлив, как в этот день…

* имеется в виду русско-японская война
II
Однако счастье «венценосных» родителей было недолгим…Гемофилия…Любая травма, любая царапина могла оказаться смертельной для Алексея…Аликс стала болезненно религиозной. Молитвы и разговоры с многочисленными «божьими людьми» стали ее отдушиной. Однако никто из них не мог сравниться с Григорием, тем самым старцем из Тобольской губернии.
Император много раз отмечал, что в присутствии старца он ощущает уверенность и спокойствие, словно от него исходит неведомая сила. Подкупала и простота в обращении: Николай был для старца Папой, Аликс — Мамой, а дети — Маленькими. Неграмотный Распутин сыпал цитатами из Священного Писания и по-своему их объяснял. Он говорил, что греха не стоит бояться, что ему дарована способность брать на себя чужие грехи и замаливать их перед Богом…
Нравился старец и Алексею. Юный наследник любил слушать волшебные сказки или рассказы о путешествиях к святым местам. Когда Григорий брал ребенка на руки, Николай не боялся — отчего-то он твердо знал, что этот человек не причинит Алеше вреда. Николай очень переживал за сына. Он любил этого мальчика — любил это не по годам серьезное лицо, мягкие каштановые кудри, звук его шагов в коридорах дворца, его проказы и шалости. Любил и страшился потерять. Каждый порез или ушиб отзывались в Николае почти физической болью. В очередной раз сидя у кроватки больного сына, Николай чувствовал себя прежде всего отцом, и только потом — императором огромной страны. Ради безопасности наследника Николаю пришлось приставить к нему двух «дядек» со «Штандарта»: матроса Нагорного и боцмана Деревенько. Они контролировали каждый шаг мальчика, но все равно не всегда могли уберечь от беды…
Так пролетали годы…
Началось празднование столетия Бородина. Алексей был занят любимым делом: стоя возле отца, одетый в форму одного из своих полков, он любовался марширующими войсками и мечтал, что однажды тоже станет солдатом, а еще лучше — блестящим генералом, храбро сражающимся на поле боя и прогоняющим врага из России. Он обязательно совершит много подвигов, не проиграет ни одного сражения и будет заботиться о каждом солдате, как Суворов.
На торжествах в Москве Алексея познакомили с последним выжившим участником Бородина, чем привели мальчика в неописуемый восторг.
Постепенно празднования подходили к концу и уже осенью Николай, Алексей и остальная семья выехали в Беловежскую пущу. Там, среди подернутых золотом деревьев и тишины, которой так не хватало в столицах, император отдыхал от приемов и торжеств. Охота, теннис, тихие вечера с женой и детьми, лодочные прогулки — что еще для счастья надо?
В один из последних дней сентября Николай взял Алексея на очередную прогулку по озеру. Спокойствие, мерный плеск воды о весла, любимый сын рядом — все это внушало Романову чувство умиротворения.
Лодка плавно скользила по водной глади, ветер трепал ленты бескозырки Алексея, Николай налегал на весла. От него не укрылось, что мальчику отчего-то грустно.
— Что такое, Алеша?
— Можно мне тоже грести? — без особой надежды спросил он.
Николай нахмурился.
— Сыночек, ты же знаешь…
Алексей натянул бескозырку на глаза и поджал губы.
— Знаю, мне нельзя. Мне никогда ничего нельзя. Купаться с друзьями — нельзя, кататься на велосипеде — нельзя, даже в теннис играть нельзя!
— Мы заботимся о тебе, ты это знаешь, — примирительно сказал Николай.
— Деревенько и Нагорный все время ходят за мной и следят, чтобы я не бегал. Почему я не такой, как все? — с отчаянием спросил он.
Император долго смотрел на расстроенного, чуть не плачущего сына, и смягчился. Ему всего восемь, конечно, ему хочется бегать, шалить, играть со сверстниками, как остальные дети. Когда болезнь отступает, кажется, что Алексей о ней забывает, но им приходится помнить всегда и постоянно опасаться за жизнь сына.
— Что ж, может быть, позже…
Алексей поднял голову, сдвинул бескозырку на затылок. На солнце блеснули золотые буквы «Штандартъ».
— Может быть, на следующий день рождения мы подарим тебе велосипед.
— Это долго, — ответил Алексей, но уже гораздо веселее. — Но я подожду.
Лодка мягко стукнулась носом о берег. Алексей вскочил и прежде, чем Николай успел что либо сказать, выпрыгнул на землю.
Императора словно окатили ледяной водой. Уключина. Алеша ударился об уключину. От Царского до столицы рукой подать, а отсюда ехать и ехать. Что делать?
— Я первый, я первый! — радостно кричал мальчик.
— Алеша… ты ушибся?
— Мне не больно. Честно, совсем-совсем не больно! — горячо заверил Алексей.
— Алеша, осторожнее!
Но мальчик уже сорвался с места и побежал в сторону дома. Николай поспешил вслед за ним, надеясь, что все обойдется.

* * *
К радости императора, все и вправду было хорошо. То, чего он так боялся, не случилось, Алеша был в порядке. В тот же вечер он отобрал у Татьяны портрет месье Жильяра и пририсовал ему рожки, позже они играли с Анастасией в войну, плавно перешедшую в догонялки по всему дому. К отбою мальчик очень устал, но был здоров и счастлив.
На следующее утро Алексей с матерью совершили прогулку в экипаже по окрестностям, а после он увлеченно играл с новой железной дорогой — подарком ныне опального дяди Михаила*** на последний день рождения. Перед вечерним чаем Алексей и Николай гоняли мяч во дворе — и снова ни малейшего ухудшения после вчерашней травмы.
Так прошло около недели. Алексей чувствовал себя прекрасно, и Николай постепенно успокоился. Значит, вновь обошлось.
Теплым октябрьским днем Алексей и Анастасия решили в который раз обучить Джоя командам. Они попытались уговорить отца присоединиться, но Николай предпочел быть сторонним наблюдателем.
Дело не клеилось. Дети по очереди бросали Джою палку, надеясь, что он, в конце концов, принесет ее обратно. Но, кажется, у спаниеля было на этот счет свое мнение. Он все так же сидел в куче желтых и багряных листьев и невозмутимо вылизывал заднюю лапу.
— Не хочет, — развела руками Анастасия, в седьмой раз возвращаясь с палкой.
— Ага, — грустно вздохнул Алексей и потер лоб. — Что же делать? Может быть, надо его чем-то приманить?
— Вернее, поощрять. Если принесет палку — получит кусочек хлеба или мяса. Так в цирке дрессировщики делают, может, и у нас получится.
— Здорово! Я сейчас! — крикнул мальчик и убежал в дом.

Он вернулся с парой кусков хлеба в руке. Однако все усилия детей были тщетны — Джой съел все, что они принесли, но палку так и не принес.
— Ничего, Алеша, — сказала Анастасия, когда они поднимались по лестнице. — С первого раза почти никогда ничего не получается. Мы его еще надрессируем.
— Завтра продолжим, — кивнул Алексей и поморщился.
— Что такое?
— Ничего.
— Не ври, я видела. У тебя что-то болит?
— Нет, Швыбз, отстань, — отмахнулся мальчик, поднялся еще на одну ступеньку и остановился.
— Извинись перед сестрой, Алексей и не смей врать. Где болит?
Алексей ответил не сразу и с явной неохотой, стараясь не смотреть отцу в глаза.
— Нога.
* * *

Несколько часов спустя Алексей уже лежал в постели, рядом стояли родители.
Николай непроизвольно сжимал кулаки каждый раз, когда сын морщился и иногда коротко стонал. Он видел, как мальчику больно и это было невыносимо. Еще хуже было, пожалуй, лишь то, что Алексей старался героически терпеть боль с переменным успехом.

Он лежал с подложенной под ногу подушкой, в лихорадке и закусывал губы при каждом новом приступе.
— Почему ты не сказал мне, что ушибся? — с упреком спросила Александра, крепко держа мужа за руку.
— Я не падал… мне не было больно…
— Что врачи, Ники?
— Уже едут, не волнуйся. Евгений Сергеевич, Федоров, даже Раухфус.

Александра склонилась над сыном, забрала у него термометр.
— Тридцать восемь и пять. Жаль, что отец Григорий не с нами!

Вместо ответа Николай подошел к Алексею, положил руку на разгоряченный лоб.
— Скоро все пройдет.
— Не пройдет, ты же знаешь.
— Ники, завтра приезжают гости, приедет моя сестра Ирена… Я не смогу выйти к ним, я должна быть здесь.
— Я знаю, Аликс, но мы обязаны, — тихо, но твердо сказал Николай. — То, что Ирена приезжает именно сейчас — это хорошо. Она понимает нас, она поддержит.
После недолгой паузы Александра, наконец, ответила:
— Я постараюсь.
* *
Доктора ничем не смогли помочь, даже старый опытный профессор Раухфус был бессилен. Николай в сотый раз слушал рассуждения о большой гематоме и связанным с нею болевом синдроме и интоксикации, но не слышал ответа на главный вопрос: что делать?
Все говорили, надо ждать. Они ждали…
Но Алексею становилось все хуже. Температура перевалила за тридцать девять, нога распухла еще сильнее, боли мучили мальчика почти ежеминутно. Алексей больше не старался выглядеть мужественно, он стонал и кричал. От схваткообразных болей каждые несколько минут он не мог спать.
Александра проводила у постели сына каждую свободную минуту и всю ночь. Она держала его за руку, гладила по голове, горячо молилась или шептала что-то ласковое и успокаивающее.
Понимая, что ей тоже нужен отдых, Николай решил заменить ее.
— Аликс, отдохни, — сказал он на третий день, появляясь в комнате Алексея. — Я заменю тебя.
Услышав голос отца, Алексей едва заметно повернул голову на звук и приоткрыл затуманенные глаза. Николай ужаснулся переменам, произошедшим с мальчиком за последние дни — он заметно похудел, осунулся, все черты лица заострились, а само лицо приобрело восковой оттенок.
— Papa…
— Тише, тише, Алеша. Аликс, иди, все будет хорошо.
Александра не ушла, а всего лишь прилегла на диванчик у стены. Николай понял, что уговаривать ее бесполезно.
Алексей вновь застонал, а после еле слышно попросил воды. Николай с готовностью взял стакан и, осторожно приподняв голову мальчика, попытался его напоить. Половина стакана пролилась на рубашку и одеяло, Алексей вновь издал стон пополам со всхлипом.
Николай взглянул на термометр — тридцать девять и шесть.
— Papa… — вдруг начал мальчик. — Скажи… умирать — больно?
Николай растерялся. Он слышал, как на диване зашевелилась Александра.
— Нет, — с усилием выговорил он. — Нет. Это совсем не больно. Человек просто засыпает.
— Не думай об этом, слышишь? Ты не умрешь, ты обязательно поправишься.
— Я бы хотел. Тогда не будет больно. Только похороните меня в солнечный день.
Александра больше не сдерживалась и заплакала, да и Николай тоже чувствовал, что ему трудно говорить.
— Поставьте мне в саду маленький памятник. Хорошо?
— Аликс, прости, я…
Николай не договорил и вылетел в коридор, яростно утирая глаза.
*
Несмотря на молитвы, надежды и молебны в храмах по всей стране, Алексей медленно умирал. Николай сдался и разрешил печатать бюллетени о состоянии здоровья наследника, однако и слышать ничего не хотел о траурном поезде и проблеме престолонаследия. Ему было совершенно все равно, кто станет наследником после Алексея — непутевый Мишка или кто-то из многочисленных родственников. Какая к черту разница?
Было решено причастить и соборовать Алексея.
— Вот и все…Все… — сказал Николай. Он сидел в столовой, курил четвертую по счету сигарету и смотрел на собеседников невидящим взглядом.
— Нет, не все! Мы позвоним… напишем… или пошлем телеграмму отцу Григорию!
— Аликс, милая, это бесполезно, — спокойно сказала Ирена Прусская, сидевшая рядом с сестрой.
— Он поправится, он сильный мальчик!
— Я понимаю твое горе и от всей души тебе сочувствую — я тоже прошла через все это. Мой Генрих умер. Но мы бессильны что-то сделать. Не мучайте мальчика.
— И… что ты предлагаешь?
— Если вы его любите — помогите ему уйти. Без слез, истерик. Пусть он уйдет, окруженный спокойными любящими родителями.
— Ты так и сделала, когда умирал Генрих?
— Нет, — спокойно ответила Ирена. — Но его смерть научила меня многому. Я все так же беспокоюсь о Вальдемаре, но если случится непоправимое — я постараюсь облегчить его уход.
— Мы не опустим руки, Ирена. Я немедленно телеграфирую отцу Григорию.
И Александра ушла, оставив сестру и мужа.
Вечером того же дня в Спалу пришла короткая телеграмма: «Не отчаивайся. Маленький будет жить».
III
Григорий не обманул — после его телеграммы Алексей действительно стал выздоравливать. Несмотря на то, что весь следующий год мальчик не мог полностью разогнуть ногу и появлялся на романовских торжествах исключительно на руках казака, родителям было ясно — жизнь Алексея вне опасности.
Ярким разноцветным вихрем иллюминации, церковных свечей и тысяч подданных в праздничных одеждах пролетел 1913 год — год трехсотлетия династии Романовых. Ходили слухи о скорой войне, но Николай не придавал им большого значения. Все было хорошо: империя переживала экономический подъем, повышался уровень жизни, уже давно не было слышно выстрелов и взрывов, Алексей поправился, и страна надеялась на стабильность.
Но этим надеждам не суждено было сбыться, их развеял восточный ветер. Сначала содрогнулось от выстрелов Сараево, а уже 19 июля 1914 года Германия объявила войну России. Вслед за этим по стране прокатился небывалый патриотический подъем — все рвались на помощь братьям-сербам, многие добровольно уходили на фронт, девушки шли на курсы сестер милосердия, гимназисты убегали из дома, рассчитывая попасть на настоящую войну и «показать этим колбасникам». Воодушевленные русские войска в течение года выиграли битву под Гумбинненом, заняли Западную Галицию, Варшаву и Литву.
Не осталась в стороне и императрица. Ее стараниями были развернуты госпиталя в Петрограде, Екатерининский дворец тоже превратился в лазарет. Сама Александра Федоровна и обе старшие дочери прошли курс сестер милосердия и самоотверженно ассистировали на операциях и ухаживали за ранеными, не боясь страданий и смерти. Казалось, удача всегда будет сопутствовать русским войскам, но вот оставлены Ковно, Вильно, Перемышль, Варшава, осажден Осовец… Началось Великое отступление. Виня во всех неудачах армии верховного главнокомандующего, своего дядю Николая Николаевича, император принял решение — он сам встанет во главе войск. Присутствие государя, считал он, поднимет боевой дух солдат, и неудачи на фронте закончатся. После некоторых колебаний Николай решил взять с собой и сына…
*
Царский поезд медленно, но верно набирал скорость, унося из Петрограда «венценосных» отца и сына. Алексей, одетый в форму рядового (чем был необычайно горд) и полностью оправившийся от случая в Спале, беспокойно вертелся на месте. Он то смотрел в окно на проносившиеся леса и луга, то утаскивал со столика печенье и отдавал лежащему на полу Джою.
Николай наблюдал за действиями сына со снисходительной улыбкой, которую тщательно скрывал стаканом с чаем. Было очевидно, что мальчику очень нравится их необычное путешествие, и он рад наконец-то вырваться из-под материнской опеки. Словно прочитав мысли отца, Алексей вдруг сказал:
— Спасибо, что уговорил маму взять меня с собой.
— Это было непросто.
— Она до сих пор считает меня ребенком, а мне уже одиннадцать! И вообще, я думаю, что будущему государю обязательно нужно знать, что происходит на фронте. Не читать газеты, а самому все увидеть, понимаешь? Император должен интересоваться жизнью народа и солдат…Пап, а мы поедем на линию фронта?
— Я подумаю, — уклончиво ответил Николай, втайне надеясь, что больше этого вопроса не будет. Ведь это безумие – везти в зону боевых действий мальчика, который может погибнуть от простого ушиба или царапины! Туда, где бомбят аэропланы и не прекращается артиллерийский огонь!
*
Несмотря на принятие Николаем должности Верховного Главнокомандующего и пребывание Алексея в войсках, Нарочское наступление и Барановичская операция закончились полным провалом и колоссальными потерями со стороны русской армии. В столице набирала обороты «министерская чехарда», усиливались слухи о шпионаже императрицы в пользу Германии и о ее связи с Распутиным, который, как утверждали, сам снимал и назначал министров. Постепенно крестьянская фигура затмила царя. И вдруг, словно компенсация за все волнения и тревоги — грандиозный Брусиловский прорыв, Австро-Венгрия оказалась на грани поражения. Николай был счастлив. Его солдаты доказали, что Россия может выиграть войну; рядом был Алексей, чья мечта наконец-то сбылась — он попал на линию фронта и его даже наградили Георгиевской медалью за храбрость. Они начинали и завершали каждый день молитвой, в течение дня — принимали доклады, объезжали войска. В свободное время Николай и Пьер Жильяр занимались образованием мальчика. Иногда Алексей гулял и играл с Джоем…
IV
Из Петрограда приходили телеграммы о народном недовольстве и о Распутине, но Николай считал, что это клевета. Кому мог помешать простой сибирский мужик? Но, как выяснилось, Распутин все-таки мешал. Дворянство, которое десять лет назад восторгалось необычностью сибирского старца, теперь было совсем не против его убийства. Воплощение мечты не заставило себя ждать.
В конце декабря из Невы выловили окоченевший труп Григория, наполовину завернутый в ковер. Высший свет вздохнул с облегчением и чествовал Феликса Юсупова и князя Дмитрия как героев, а императрицу охватила паника. Распутин в последние годы часто повторял, что своей смертью он не умрет, и если его убьют члены царской фамилии — императору и его семье останется жить не более года. Если эти слова еще можно было списать на попытку Распутина повысить собственную значимость, то как быть с тем, что Алексей остался без своего целителя? Докторам Аликс уже давно не верила, окончательное разочарование наступило в Спале…
IV
Алексей, не вставая лежал в кровати и мучался от никак не проходящей гематомы. Ужасная боль каждую минуту пронизывала его тело насквозь, но мальчик уже давно к ней привык…
Солдаты охраны с издевкой называли его «Ваше Высочество», надеясь вызвать у несчастного гнев или обиду. Но Алексей, измученный болезнью, не обращает внимания на грубость. Он снисходительно улыбался и отвечал на вопросы тихим вежливым голосом.
— Настенька, почему я не такой, как все? Неужели я хуже их? — спросил он однажды у сестры, которая пришла проведать его.
— Ну почему хуже, Алеша? Почему ты так решил? Ты ведь такой веселый и… добрый.
Алексей нахмурился. Такая характеристика ему не понравилась. Он знал, что сестра хотела сказать совсем другое, но боится ранить его и потому придумывает разные небылицы.
— И вовсе я не добрый. Ты и сама об этом знаешь…
— Что ты такое говоришь?! Опять кто-нибудь из этих солдат наговорил тебе гадостей?
— Я и сам знаю, какой я. Что мне эти солдаты. Хоть все разом начнут смеяться. — Мальчик отвел взгляд в сторону.
Анастасия удивленно смотрела на брата, понимая причину этой грусти, но не зная, как его утешить.
— Вот что, — наконец объявила она, — ты совсем не такой, как все… Потому что… Ты лучше, намного лучше всех!
Алексей кивнул. Посмотрев с минуту на окно, которое было замазано плотным слоем краски, он вдруг перевел грустные светло-голубые глаза на сестру, а затем потянулся к ней и крепко обнял. Анастасия придвинулась ближе, чтобы брату было удобнее, и в ответ осторожно обвила руками его тонкую шею.
— Знаешь, — прошептал мальчик, — ты мой самый лучший друг. Когда ты рядом, я не чувствую боли.
— И я буду им всегда, Алешенька, — еле сдерживая слезы, сказала Анастасия.
Если бы кто-нибудь из солдат вошел в комнату и увидел эту умилительную сцену, то непременно бы проникся состраданием к маленьким узникам и прекратил отпускать едкие замечания в их сторону. Но увы, ни о какой симпатии между охранниками и заключенными, даже малейшей, не может идти речи.
А тем временем приближалось 17-ое июля 1918 года