дом

выход из душного и тесного метро дается мне с трудом.
я с ощущением непривычного головокружения набираю полные легкие прохладного осеннего воздуха и чувствую, как тело тяжелеет от усталости. в сотый раз нервно нащупываю в кармане розовой куртки проездной, чтобы на всякий случай снова убедиться в том, что я его не потеряла, и оглядываюсь по сторонам, пока медленно бреду к пешеходному переходу. Площадь Мужества. гордое и красивое название для полуразрушенного временем и людьми места. на площади около станции кое-где раскиданы выкрашенные белой облупленной краской лавочки, и старые бабушки, утром приезжающие сюда непонятно, откуда, сидят на них, подобно нахохлившимся снегирям, в цветастых платками, укутывающих седую голову, и совершенно пустым затуманенным взглядом наблюдают за тем, как я неспешно прохожу мимо, разглядывая грязные огурцы, побитые встряской в автобусе помидоры и поникшие полевые цветы, которые они безуспешно пытаются продать хоть кому-нибудь. зачастую люди здесь просто останавливаются перед ними, критическим взглядом окидывают скромный товар, спрашивают цену и, неудовлетворенно нахмурившись, уходят. рядом с метро много каких-то странных забегаловок, откуда пахнет жареной тощей курицей, несвежим хлебом и грязью, но люди там все равно есть, — в основном, мужчины, все, как один, хмурые и угрюмые, в черных кожаных куртках, на воротниках у которых уже слезает искусственное дешевое покрытие, следящие за тобой взглядом, когда ты проходишь мимо больших окон в разводах от мокрой тряпки, на которых наклеены глупые картинки, изображающие красивую еду, которую здесь никогда не готовят и не подают. больше всего меня почему-то печально забавляет так называемый “лучший бизнес-центр”, на деле представляющий из себя сборник каких-то унылых и абсолютно никчемных магазинов: дешевая одежда, свисающая с погнутых вешалок на пластиковой двери, декор для дома в виде парочки никому не нужных фарфоровых ваз с незатейливыми грубыми узорами, парикмахерская и магазин электроники, где на полу и потолке постоянно танцует цветной круг жужжащего прожектора.
покачав головой, рассеянно отвожу взгляд и быстро перехожу широкую дорогу, представляя себе раздражение водителей многочисленных автомобилей, не успевших проскочить на догорающий зеленый свет и теперь вынужденных ждать целых двадцать секунд, ничтожно бессмысленных и коротких. теперь передо мной открывается настоящее постсоветское пространство, когда я спешно подбегаю к очередному пешеходному переходу, равнодушно оставив позади себя мужчину, молчаливо протягивающего каждому встречному листовку с рекламой какого-то захудалого магазинчика, — я почему-то даже ни разу не посмотрела, какого, — и проталкиваюсь сквозь обычную для этого места толпу странноватых шумных подростков, идущих домой из школы, и чуть не врезаюсь в спешащего мужчину на синем обшарпанном самокате: я до сих пор не привыкла к тому, что здесь так много людей. зеленый свет догорает, но я не спешу: вторую часть дороги можно переходить даже на красный, потому что машины стоят в ожидании своего сигнала, что дает людям лишние пятнадцать секунд, чтобы успеть попасть на новый пешеходный асфальтированный островок посреди бесконечных полос проезжей части. я привычно смотрю направо, где располагается импровизированная парковка для местных жителей, чтобы глазами отыскать машину, которую вижу здесь каждый день: заниженную «ладу-приору» серо-коричневого цвета с тонированными стеклами, какой-то надписью на лобовом стекле, которую я с первого раза не могу прочитать, и специально стертым номером спереди. довольно глупо, учитывая, что сзади номер на машине все так же оставался полным. разочарованно смотрю на вывеску “Пятерочки”, откуда редко выходят одинокие люди с полупустыми пакетами, потому что покупать там практически нечего, и перевожу взгляд вверх, на два одинаковых дома старой постройки из коричневого кирпича, однозначно больше пятнадцати этажей. странно, что я еще не посчитала. пробегаю глазами по бесконечно длинным рядам с горящими желтым огнем пастями голодных стеклянных окон, окидываю взглядом надпись “1945” на крыше дома, и меня почему-то передергивает, когда я сверху вниз смотрю на ряд темных, абсолютно черных, маленьких окошек, которые, вероятно, выходят на улицу из подъезда этого старого облезлого дома. я ни разу не видела, что там внутри, но мне неизменно представляется старость, грязь, пыль и неизмеримая грусть людей, там живущих. пожарные лестницы на тех домах закрыты хлипким забором, но я вижу, как компания мальчиков, намного младше моего возраста, перелезает через железную решетку и, громко смеясь и ругаясь, уходит по бетонной площадке в темноту. не хочу думать о том, чем они там занимаются, и подхожу к очередному переходу, наблюдая за стареньким трамвайчиком, ожидающим возможности, скрипнув и как будто тяжело вздохнув, двинуться куда-то вперед, по длинному, привычному маршруту. людей внутри почти нет, и те немногие, кто неуютно устроился на жестких креслах, глядят из окон на улицу. видя этот маленький хилый трамвайчик я неизменно начинаю вспоминать участь Берлиоза из “Мастера и Маргариты” и, пока размышляю об этом, на несколько секунд выпадаю из окружающей меня реальности. опаздываю на зеленый сигнал светофора, из-за чего дорогу приходится перебегать. это последняя.
устало огибая ямы и трещины на асфальте, я все равно спотыкаюсь, потому что смотрю влево, на точно такой же высотный дом с темными страшными окнами, совершенно безжизненными, на крыше которого огромные цифры складываются в число “1941”, и заглядываю в витрину магазина одежды, где свет всегда такой яркий и желтый, что по вечерам режет глаза. людей вокруг меня уже немного, никто больше никуда не спешит, только курящий противные горькие сигареты низкорослый мужчина, прислонившись к заброшенному ларьку с изрисованными граффити стенами, безучастно провожает меня взглядом. поднимаюсь по лестнице ближе ко всем известному продуктовому “Магнит” и сворачиваю немного влево, за него. около стены как обычно стоит продавщица, держа в руках потухающую сигарету и поправляет синий фартук. тут мне становится немного не по себе. я прохожу мимо пожарной лестницы того самого высотного дома, и колонны, которые держат площадку над лестницей, меня почему-то всегда пугают: грязные, с оборванными желтыми листками объявлений предлагающих любовь Лолы и Наташи, работу или помощь людям, попавшим в сложную жизненную ситуацию, они такие широкие и небезопасные, что я поневоле думаю о том, что из-за них на меня непременно должен кто-то наброситься. пахнет мусором, испражнениями и грязью. спускаюсь вниз и теперь оказываюсь на прямой дороге к моему временному дому.
типичная старенькая хрущевка из грязно-серого кирпича, кое-где уже он уже угрожающе пошел трещинами. справа на площадке носятся задержавшиеся на улице дети и кричат, пытаясь догнать друг друга, шумные компании пьющих взрослых сидят неподалеку, рядом со старым столом для пинг-понга, в который здесь, конечно, никто никогда не играет. смотрю налево и вижу точно такой же дом, ничем не отличающийся от десятка ему подобных, с темными стеклами окон, которые не менялись тут, наверно, с самой постройки дома, на балконы каких-то людей, где свалены горы хлама и мусора, совершенно не нужного, но зачем-то все еще хранимого. хоть мне и боязно, но коротаю путь через неосвещенную дорожку между деревьями и, разминувшись с женщиной, привычно выгуливающей здесь свою старую пухлую таксу с лоснящейся седеющей шерстью и плешью на лбу, так на нее похожую, подхожу к подъезду и дрожащей рукой открываю тяжелую железную дверь. где-то за мной раздается гулкий мужской смех, к нему присоединяется визгливый женский, но их заглушает тяжелый удар входной двери.
я дома.