Киргизенок

— Ма-а-а-ма!!! Ма-а-а-ма!
— Ну вот, начинается… Редкая ночь проходит спокойно. — Татьяна Николаевна зевнула, сильно надавила ладонями на веки, пытаясь перебороть набежавшую волну дремоты. — Не спать, не спать. Кто там опять зовет маму? Ни разу за многие годы работы воспитателем в детском доме не слышала, чтобы ребятишки бредили о своих папах. Никто не кричит: «Па-а-па!» А все только: «Мама! Мама!» Что это за невидимая пуповина, которая веревочкой связывает мать и дитяти? Неужели она не рвется с годами? Так, кто же это сейчас кричит? А… Киргизенок… Привезли недавно из Ленинского детского дома. Бунтарь, независимый, с обостренным чувством достоинства. Говорят, начал драку с самим директором. Директор ударил мальчика за непослушание по голове, а тот в свою очередь накинулся на него волчонком, стал царапаться, кусаться, пинаться. Начальник стал орать: «Уберите отсюда этого звереныша, увезите куда хотите, видеть не могу! Задушу!»
Убрали. Увезли. Татьяна Николаевна увидев «ссыльного», свои впечатления от его внешности определила одной фразой: « Ну, вот и киргизенок появился?» Прозвище Киргизенок за Володей Тимурляевым моментально закрепилось. Он не обижался. Разглядел себя в зеркало. Вначале сам удивился: «Почему все дети в этом доме бледнолицые, с белыми или рыжими волосами, с круглыми голубыми или карими глазами, а у него на голове – черные до синевы короткие торчащие волосы, кожа лица коричневатая, да и гляделки поуже»? Затем решил не обращать внимания на отражение, а быть как все пацаны.
Татьяна Николаевна подошла к кровати Киргизенка. Он спал, но его смуглые щеки были мокры от слез, хотя, видно было, что он спал. Воспитательница погладила головку, почувствовав, что короткие волосы мальчика моментально стали под руками жесткими.
— Ну, точь в точь, как ежик, заостряет иголки в минуты страха и опасности. С ним можно справиться только лаской. Вова, Вовочка, Киргизенок…
Вова открыл глаза, посмотрел на нее и улыбнулся:
— Мама моя. Ты моя мама? Ты мама моя?
— Ну, да, да, — быстро согласилась Татьяна Николаевна, так как было уже не привыкать. Многие первоклассники звали ее мамой, и ей уже надоело им объяснять, что никакая она им не родительница, а просто воспитательница. У самой были две малолетние дочери, которые сейчас спали одни дома за сорок километров от места ее работы, хорошо, если соседка их вечером уложила, а так… тоже переживай, как они там одни, маленькие, справляются.
Вова со счастливой улыбкой повернулся на бочок, сжался калачиком, и моментально попал в объятья добрых сновидений.
Воспитательница сидела на табуретке рядом с кроватью и пыталась мысленно размотать сложный клубок судьбы мальчика:
— Как сложится жизнь этого человечка? Чудес не бывает, вряд ли найдет свою маму. По сопроводительным документам — сын татарки. Осуждена. Отбывает наказание в местах строгого режима, где-то, вроде бы, в Губахе. Вова с двухмесячного возраста рос в различных домах ребенка. Где Тимурляева сейчас? Освобождена ли, жива ли или?.. Нет, жива! Иначе, Киргизенок не организовывал бы побеги под лозунгом «Ищем маму!» Чувствует, что есть мать. Но где?.. В первый раз Вова и его друзья Саша и Серегой пошли пешком до Юрлы, не зная, что прошагать им придется до сорока километров. Куда дальше ехать, сами не знали. Хорошо, что навстречу им ехала детдомовская
машина, везла продукты. Шофер узнал «своих родных» и вернул. Второй раз беглецы отправились до манящего райцентра по лесным тропам и заблудились. Переночевали в лесу, а на утренней зорьке вернул их местный житель, собиравший грибы по тем местам.
Ничего, послезавтра пойдут в первый класс, закончатся его побеги. Не будет времени и места для посторонних мыслей. Уроки, кружки, культмероприятия, экскурсии. Неуемная энергия, буйная фантазия и организаторские способности Киргизенка направятся в другое русло. А сейчас постараться не уснуть, надо караулить, чтобы опять не убежал в поисках мамы.
Эх, эти мамы. Мама для них – это спокойствие, уют, теплота, защита, ласка, любовь, доброта… Если продолжать, то можно столько слов найти, что хватит и до утра. А вот уже первые лучики солнца, теплые, нежные как руки наших матерей.
* * *
— Эй, Киргиз, обернись!
— Зачем? Позади меня уже ничего нет! Детский дом закрыли, сирот пораскидали по новым местам жительства. Нам дали вольную: «Вам по пятнадцать лет, взрослые люди. Выучились профессии столяров-плотников. Идите по своей самостоятельной дороге, работайте честно, живите… Живу, радуюсь теплым лучам июньского солнца, которые гладят меня, как руки нашей воспитательницы Татьяны Николаевны, которая заменила мне маму. Хотела же усыновить, но испугалась… Испугалась, потому что удочерила уже двоих девчонок. Четыре дочери, а тут бы появился сын, да еще такой «непохожий» на всех. Вообще-то, нации я татарской. Хотя, какая разница? Буду получать паспорт, могу стать коми-пермяком, как ты, Сергей, или русским как ты, Сашка… Все равно же будет то же солнце над головой и луна в ночи светить.
— Да, оглянись же ты! – засмеялись друзья, — сзади идут дети очень похожие на тебя.
— Интересно, — Вова оглянулся. – Верно. Особенно мальчик, вылитый я, когда увидел себя в первый раз зеркало. Можно немного и пошутить. Простите, можно Вас спросить: «А Вы не теряли своих детей?»
Маленькая, сухонькая, с ситцевым платочком на голове, незнакомка остановилась, посмотрела пристально в глаза Вовы и неожиданно сухо и резко сказала:
— Разувай левый ботинок!
— Что? И правый тоже? В носках, что ли я пойду по дороге, ведущей к самостоятельной жизни?
— Разувай только левый и носок снимай! Делай, что говорю!
Вовка оторопел от такой бесцеремонности, но подчинился, удивляясь в то же время своей необычной покорности.
Женщина посмотрела на его ногу, нагнулась и провела указательным пальцем по линии шрама на большом пальце. Затем стала приседать тихонько на колени и неожиданно рухнула на пыльную дорогу. Подбежали девочка и мальчик, стали трясти ее: «Мама, мама, встань…» Появился и мужчина, стал орать на подростка:
— Ты что с ней сделал? Она же потеряла сознание?
— Папа, он ничего не сделал, — заплакали дети, — просто показал ей ногу…
— Что?! Такой сногсшибательный запах что ли от его лап?
Муж плеснул воды в лицо жены.
Вовка же так испугался, что не мог подняться с земли, не понимая, что происходит с этой женщиной. Друзья тоже стояли с открытыми ртами.
Наконец, незнакомка очнулась, села и как-то облегченно выдохнула:
— Парень, а ты ведь, действительно, мой сын. Не знаешь, что этот шрам достался тебе с первых минут рождения. Врач настолько растерялся, когда увидел, что появляется еще другой, что выронил тебя из своих рук, задев скальпелем ножку… Он как раз пуповину твою обрезывал… На всю жизнь тебя отметил. Есть у тебя еще брат, близнец твой. И родились вы за колючей проволокой. По воле злого рока лишилась свободы я. Посадили за воровство, хотя ни одного зернышка, даже прилипшего, у меня не было в руке, не говоря уже о карманах. Была трактористкой. Зато нашли у подруг, которые работали на сеялках, которые тащил мой трактор по полям. Высыпали они, по грамм сто, а в куче получилось вроде бы более килограмма. Первый год после войны, времена и законы строгие и жестокие. Групповое преступление – расхищение народного добра. Десять годков лишения свободы, никаких адвокатов и амнистий. Жениха даже еще не было. А в местах наказания встретила такого же мытаря из нашего народа. Рядом была мужская половина. Полюбили друг друга. Родились вы. Но на меня глаз положил один надзиратель. Домогался. Не выдержала. Надерзила. Он быстро отправил меня на несколько дней в камеру строго режима, и в это время успел и вас отправить по различным местам. Твоего брата, говорят, усыновила какая-то вышедшая на свободу арестантка. Куда она его увезла, никто не знает. Про тебя, вообще, ничего не знали, пожимали плечами. Отомстил мне этот подлец. Плакала долго, пока не освободилась. Приехала на север этого округа, в леспромхоз, больше заработать можно. А честно говоря, не хотелось возвращаться на родину, в Татарскую республику. Встретила мужчину, тоже нашей национальности, родила сына и дочку… Говорят, чудес не бывает… Но судьба предоставила возможность встретиться мне с моим сыном. Понимаю. Ты во мне уже не нуждаешься, ты вполне взрослый человек. Но, сынок, я в тебе нуждаюсь… Муж мой больной человек. А вот твоего братишку и сестричку надо поднять на ноги. К тому же, нет у меня веры в себя, когда наплывают черные моменты воспоминаний, начинаю глушить их водкой, хотя знаю, что с каждым граммом алкоголя уходит в небытие мое здоровье… Решай, сынок, какую дорогу выбирать – на север, ко мне, или на юг, в Кудымкар, а там – все дальше и дальше от меня и навсегда.
К остановке подъезжал автобус.
— Эй, Киргиз, ты с нами?
— Езжайте, Серега и Саня, без меня, я остаюсь с мамой!