Крутится, вертится...

Она всегда напевала эту песенку. Голос у нее был высокий, но какой-то нежный и в то же время звонкий. Но главное, она как-то по-особому очень чисто и красиво выводила эту простенькую мелодию, и тогда тем, кто ее слышал казалось, что они тоже вертятся вместе с голубым шаром бескрайнего неба, пролетая мимо белоснежных причудливой формы облаков.
* * *
Группа будущих педагогов-строителей СП-71 приехала на геодезическую практику в Абзаково в конце июня на 2 недели раньше нас, трех групп чистых строителей, в том числе и нашей С-71-5. Мы еще только ставили палатки, а эспэшники уже заканчивали свои топосъёмки на отведенном им полигоне.
* * *
Управившись с палатками за 2 часа до обеда, наша группа разбрелась по лесному склону ближайшей горы, которую, наша гордость – штангист, полный, добродушный, но ехидный остряк Кругликов, окрестил «мелкой горушкой», имея ввиду расположенные подальше довольно солидные покрытые густым лесом горы. Лагерь расположился в очень красивом месте. Буквально в ста метрах протекала мелководная, но с идеально чистой водой, с заросшими ивняком берегами, речка Малый Кизил, которую давно окрестили Кизилкой. С одной стороны лагеря — не крутой, заросший смешанным лесом склон горы, с другой – большое поле посреди лесного массива, разбитое деревянными колышками на квадратные участки, размерами 30х30м, подготовленное для наших топографических съемок. Для сдачи отчета по геодезии, которую вел для нас пожилой преподаватель, геодезист-топограф, Крохалев, мы разбились на пары по принципу совместимости взглядов и знаний предмета «Геодезия и топография».
* * *
Разглядев вдалеке на поле несколько работавших «педагогов», я решил подойти и посмотреть, как они там рисуют диагонали участка из снятых точек. Тем более, что мой напарник – грек Петаниди, из семьи репатриантов, приехавших после войны в Магнитогорск на заработки, ушел с Кругликовым исследовать берега Кизилки. Кто-то сказал им, что в этих местах в речке водятся небольшие черепахи с плоским панцирем.

Первая девушка, попавшаяся мне на поле съемок, была одна. Стройные ноги в коротких шортиках, спортивная фигура, лихо сдвинутая на затылок летняя женская шляпка – все это требовало определенного внимания. Хотя стояла она ко мне спиной и смотрела в окуляр нивелира. Смотреть то особо было не на что. Рядом лежала рейка, на которую и полагалось смотреть через прибор для определения превышений между точками. Однако, я все же, хотел пройти мимо, но услышал тонкий и красивый голос, напевавший про голубой шар, который крутился вместе с дворником и его метлой. Пришлось остановиться и послушать. Как только она исполнила последние строки
… … … …
— Крутится, крутится, крутится шар,
Душу кидает, то в холод, то в жар.
… меня бросило в жар, потому что она вдруг обернулась, и я увидел настолько красивое лицо, что тут же отвел в сторону глаза, покраснел и вроде пролепетал:
— Я, это… красиво поешь!

Она засмеялась, посчитав мою растерянность, итогом своего неожиданного поворота. Потом заглянула мне в глаза и пропела:
— Не смотрите на меня, глазки поломаете.
Я не с вашего села, вы меня не знаете!
— Я бесплатно не пою! Хочешь рассчитаться за песню – бери рейку и вперед… Мне осталось снять десять точек. Зойка, напарница, вот, отлучилась. Так что у меня одно вакантное место!
Я схватил рейку и чуть не бегом кинулся на первую, указанную точку. Она снова запела про шар, про улицы, церковь дома и, наверное, про то еще, как у меня от счастья кружится голова. Пока мы снимали остальные десять точек, незаметно подошли трое моих друзей – одногруппников: Кругликов, Петаниди и Жаднов Игорь.
Ехидный и толстый Кругликов сразу же перебил ее пение:
— Не о том поешь, красавица!
— Ну тогда спой ты, — хмыкнула она.
И Кругликов гнусавым, но тоже довольно мелодичным голосом
запел:
— Крутится вертится теодолит.
Крутится, вертится лимбом скрипит.
Крутится, вертится угол дает.
На две минуты он все-таки врет!
— А дальше? – заинтересованно попросила девушка. Кругликов загундосил дальше:
— Я микрометренный винт повернул
И одним глазом в трубу заглянул.
Вижу вдали там, где липа цветет,
Девушка в платьице белом идет.

Мигом влюбился я в девушку ту
И сфокусировал в темпе трубу,
И любовался я девушкой той,
Хоть и была она вниз головой…
В это время раздался звонкий сигнал обеда из подвешенного на цепи куска рельса об который наши повара застучали своим большим половником. И народ потянулся к летней столовой к длинному наспех сколоченному деревянному столу и такими же скамейками из досок на слегка врытых в землю сосновых чурбаках. Поварами были наши же студентки, готовившие на трех походных солдатских котлах «первое», «второе» и компот. Им повезло. За свою работу их освободили от самой практики и обещали зачет поставить автоматом.
Уходить не хотелось. Да и есть тоже. Я не хотя поплелся следом за товарищами, несколько раз оглянувшись на эту девушку, что осталась ждать свою подругу.
— Это кто? Что за принцесса? — спросил я друзей. Ответил Игорь Жаднов — тоже наша гордость, чемпион города по конькобежному спорту.
— Что? Уже влюбился, Шурик? Не ты один! Это Земфирка Билалова, конькобежка из нашей секции. Наши спортсменки самые красивые девчонки в институте. Но по Земфирке не то, что конькобежцы – по ней все спортсмены города сохнут.
* * *
Вечером у костра собрались все практиканты: и уже опытные «старички»-педагоги, ну и мы, вновь прибывшие «эсэшники».
Оказалось, что у педагогов до нас не было ни одного гитариста. Да и где ж им было быть, если в двух группах СП-71-1 и СП-71-2 было по два парня на каждые тридцать девушек. За то теперь нас было целых трое. Сашка Лебедев, Коля Селезнев и ваш покорный слуга. Был еще и четвертый, грек Петаниди. Но это был представитель студии «классическая гитара». Популярные песни не любил, петь не умел. Зато виртуозно исполнял на шестиструнке Кубинский танец, «К Элизе» Бетховена и мелодию к романсу «На заре ты ее не буди». Больше всех слушали Сашку Лебедева или Лебедя. Его репертуар был самым востребованным. Это был полублатной шансон и несколько студенческих песен, типа:
— Счастья нет, нет, нет
И монет нет, нет,
И кларнет нет, нет
Не звучит.
Под луной ной, ной, ной
Не кивай в ответ,
Все равно твое сердце молчит…
Зато одну песню Михаила Акимова лучше меня никто исполнить не мог:
— Как турецкая сабля твой стан
Рот рубин раскаленный…
Песню эту пели все вместе, хором. Так же, как и Черную розу, и Дорогую пропажу. Песни на слова Есенина пел Коля Селезнев. В общем у каждого был свой репертуар, и никто чужие вещи не исполнял. В ту первую ночь Земфира пришла позже других. Присела у костра не далеко от меня. И тогда мне показалось, что подпевает она только мои песни.
А когда я заиграл «Крутится вертится …», она пела ее одна, в полной тишине. Остальные просто заслушались, боясь испортить песню. А потом долго-долго аплодировали ей.
В ту ночь я со страхом почувствовал, что влюбился, причем на смерть. Уже тогда каким-то чутьем я понял, что хотя и нравлюсь ей, но только нравлюсь, и ничего более. Во-первых, она умопомрачительно красива. Никакие киноактрисы ей даже в подметки не годились. Во-вторых, влюбиться можно было даже в ее волшебный голос. Когда она пела, ее пение срывало настежь запоры самых черствых сердец и мне казалось, что если она захочет, то бросит под свои стройные ноги всю эстраду страны нашей, если не больше. В-третьих, мне передали, что у нее просто море воздыхателей… В общем налицо полная недоступность и безысходность.
На вторую ночь у костра она пришла и села рядом со мной. В тот раз я уже не сводил с нее глаз и заливался просто соловьем, исполняя свои песни.
Она тихо тронула меня за руку.
— Саш! Пойдем погуляем, сходим к речке.
Я вскочил, схватил свою гитару, и мы пошли к реке. Ночь была очень теплой. Ярко светили звезды. Надрывались кузнечики. Какая-то птица заливалась вдали, непрерывно повторяя свою счастливую песню. Мы молча сидели в густой траве на берегу речки. Кизилка нежно журчала внизу. Разбегаясь небольшими потоками, ее воды ударялись о крупные камни, потом разбивались о них чудными хрустальными брызгами.
Потом я что-то ей пел, но хотелось просто сидеть с ней рядом, а еще больше уткнуться в ее волшебные волосы, вдыхая в себя их нежный аромат и целовать, целовать ее всю от кончиков волос до пальчиков ее красивых ног. На самом же деле я тогда боялся даже дотронуться губами до ее щек.

Но, ту самую, третью и последнюю ночь я помню до сих пор. Помню почти каждую ее минуту. Мы снова были с ней на том же месте у реки. Она сидела с какой-то своей милой улыбкой и напевала что-то мелодичное, но печальное. Слова я не понимал. Да и до слов ли мне было? Я лежал, положив голову ей на колени и слушал ее дивный голос, готовясь слушать его всю оставшуюся жизнь.
— Саша! – шептала она, склонив свое лицо надо мной. – Ты хороший, очень хороший… Но у нас с тобой вряд ли что получиться…
Сердце у меня сдавила глухая боль.
— Почему, почему? За что ты со мной так? – без конца твердил я, хотя понимал прекрасно, что не стою ее, ни капельки.
— Нет, не в этом дело! Много причин… Одна из них — у меня закончилась практика. Я завтра уезжаю в город в общагу. Потом домой в Абзелиловский район. И вообще, следующий семестр после каникул будет у меня последним в этом институте. Родители договорились и меня со второго семестра переводят в Уфу в МИНХ имени Г. В. Плеханова на первый курс факультета экономики и права. В прошлом году я провалила там вступительные экзамены и еле успела сдать их в МГМИ у вас в Магнитогорске.
На следующий день она не пришла на завтрак. Потом меня нашел Игорь Жаднов и передал мне:
— Земфирка ждет тебя с рюкзаком у своей палатки. Иди провожай ее на станцию! Что она в тебе нашла? Черт тебя знает! Но не спеши прыгать от счастья. Не хотел я тебе говорить. Был у нее какой-то очень крутой парень. Не то боксер, не то самбист. Он всех поотшивал от нее. А этой весной они, то ли поссорились, то ли разбежались, не знаю…
Я тогда слова эти просто мимо ушей пропустил. Тут как раз ехидный Кругликов, что провожал нас с Земфиркой от костра завидущим взглядом, заныл мне в след:
— Куда, куда вы удалились
Весны моей златые дни…

* * *
Она действительно ждала меня возле своей палатки. Ее внушительных размеров рюкзак лежал рядом, дожидаясь моего внимания. Я шел к ней и думал, что буду делать и как мне до осени придется жить без нее? Не проходило и минуты, чтобы эти три дня я не думал о ней. А теперь, когда она уезжала я просто считал эти минуты и молил бога, чтобы он растянул их на часы. Уже тогда наступающие без нее 2 месяца каникул: июль и август, представлялись мне годами. Абзелиловский район Башкирии я нашел в атласе у Крохалева еще утром до завтрака. Где ее деревня Хамитово, я спросил у Сергея Бочарова, что был родом из тех мест и проживал в поселке Верхний Авзян. Серега мне сказал, что этот район – вообще глухомань и что там может быть и радио нет, и свет лишь от генератора.
Подруги ее оставались в лагере еще дня на два. Они обнялись с ней на прощанье, пожелав всех радостей на дорогу. Земфира показала мне рукой на свой рюкзак и дала команду:
— Вперед, мой рыцарь!
Девчонки рядом дружно рассмеялись. Я молча закинул рюкзак за обе лямки на плечо и пошел за ней следом, глядя на ее стройную и такую дорогую для меня фигуру, словно пытаясь отложить в памяти все ее прекрасные линии.
Минут пятнадцать мы молча шли в стороне от тропы напрямую по лесу мимо молодых сосенок и елочек. Потом вышли к переходу через речку.
Мостки через Кизилку были в ста метрах выше по течению, где тропа наша превращалась уже в наезженную дорогу. До электрички оставалось полчаса, а идти еще нужно было минут двадцать. Я не раздумывая отдал ей рюкзак и просто подхватил ее на руки. Вначале она испуганно ойкнула, а потом засмеялась:
— Я вспомнила мультик про Чебурашку, который решил помочь другу. Ты, говорит устал, давай теперь я понесу наши вещи, а ты понесешь меня?
Кизилка впадала в Урал в Магнитогорске, и я готов был нести на руках такую милую и дорогую мне девушку до самого города.
На станцию мы пришли за пять минут до прибытия пригородного поезда Белорецк – Магнитогорск. Я отнес в вагон рюкзак и посадил ее на деревянный диванчик.
— Ну все, иди! Я провожу тебя, — сказала она и подтолкнула меня к выходу. Я спрыгнул из вагона и пошел вслед за поездом. Она стояла в проеме. Потом вдруг быстро заговорила:
— Саша! Слушай… Обещай мне, что забудешь все…меня, костры, речку… Я не хотела расстраивать тебя до последней минуты. Так будет лучше… У меня есть парень…Он меня ждет в Магнитке, в нашем общежитии… Мы в мае с ним немного поссорились… Он гордый… мириться не захотел. А я не могу без него. Обещай, что не будешь искать меня и оставишь нас в покое…Слышишь?
Я люблю его…
Поезд набирал ход. Жить не хотелось…

* * *
Прошло полгода. Боль от потери Земфирки не проходила. Особенно тяжело было первые дни, недели. Оставшуюся часть лета я провел у родителей отчима в деревне Покровка Ново-Сергиевского района Оренбургской области. Каждый день за рыбалкой на реке Самара немного приглушили эту боль разлуки. Но потом в сентябре начались занятия и снова навалилась эта жгучая тоска. За четыре месяца первого семестра второго курса я виделся с ней на лекциях всего раза четыре. В одной из двух самых больших аудиториях 329 и 331 наши группы «С», «СТ» и «СИ» пересекались с педагогами лишь на лекциях по философии. Она садилась от меня как можно дальше и никогда не смотрела в мою сторону. Я же эти четыре дня за четыре месяца ходил не на философию, а чтобы только увидеть ее.
Потом подошел Новый Год, началась сессия. После экзаменов она уехала из города насовсем.
* * *
Перед днем студента нам выдали стипендию. Я тогда получал повышенную, так как вторую подряд сессию сдавал без троек. 25 января с сорока пятью рублями стипендии в кармане я отмечал сдачу сессии и день студента вместе со всеми в ресторане Березка. В тот вечер в кабаке были практически одни студенты. Выпил я не много. Стоило выпить чуть больше — тоска по этой девушке начинала просто сводить меня с ума. Все парни танцевали с девчонками. За столиками сидели лишь два человека: я за своим и за соседним столиком здоровый, как черт Корнилов Вовка, из параллельной группы С-71-3. Я его мало знал. Слышал вроде лишь о его связях с блатными в городе. Его побаивались даже преподаватели, зачеты ему ставили исключительно за посещаемость, а не за успеваемость. Корнил развалился на весь стол в сигаретном дыму, закинув ногу на ногу и наблюдая за танцующими. Заметив меня, он поднял рюмку с водкой и махнул мне рукой. Я подошел и сел за его столик.
— Выпьешь? – спросил он.
— Не пьется – буркнул я в ответ.
— Что так? Настроенье хреновое?
— Хреновое.
— Вчера у нас из общаги уехала самая красивая девка в институте, слыхал?
— Слыхал.
— Знаю я и про тебя с ней.
— Откуда?
— От другана ее, Василька! Он ведь тоже учебу бросил. Поехал к старикам домой в Миасс доложиться, а потом за ней следом…хочет, в Уфу.
— Ты его знаешь, Корнил?
— Знаю, тварь последняя.
— Почему?
— Он ведь самбист, а весной поперли его из секции за драку. Мужика одного в этом вот кабаке калекой сделал, да и второго чуть не убил. Ни за что, так… Дурь свою показать. Ладно уехал вовремя…Не успели мы наказать его в общаге.
— Земфирка год назад влюбилась в придурка этого, а потом, как узнала про тот случай, хотела бросить его. Тут папаня Василька приехал. Он там в Миассе в горкоме пахал. Отмазал сыночка и вроде как помирил их. Договорился в Уфе чтоб ее приняли в какой-то престижный ВУЗ.
= Он скотина, все хвалился нам, как трахал ее, гад! Я, — говорит, — ей все про звезды, планеты и космические корабли напою, она уши развесит, разомлеет и мы с ней пол ночи потом барахтаемся!
Мне стало дурно за столом. Я был в костюме и при галстуке. Галстук я рванул с шеи и хотел врезать Корнилу, да потом понял, что не причем он тут. Он ведь ее жалел. А потом все, кто ее видел уже не могли ее забыть. Я силился представить себе, что это была не та Земфира, что была со мной те три ночи. Не получалось. И тут Корнил стал заканчивать свои речи:
— В общем после практики в Абзаково она приехала и вроде совсем было помирились они. Но он стал нам жаловаться, что как-то охладела к нему она. Стал он докапывать всех на предмет, с кем это она там снюхалась, потом про тебя спрашал. Говорит, мол что-то изменилось в ней. А я так думаю, что изменил ее ты, друг мой. Не зря же Василек так интересовался тобой? Это Земфирка отговорила его продолжить твои поиски. А то б он и тебя уродом сделал бы. В общем похоже, что отбил ты ее у него…
— Наливай! – сказал я Корнилу.
– Давай за них, за баб! С ними беда, а без них худо совсем!

Не помню, сколько я выпил в тот вечер и что пил. Помню, что пропил всю стипендию. Водка не брала меня… Хоть я и всю ночь добирался потом до дома и шел по улицам не вдоль тротуаров, а больше поперек их. Но я дошел, потому что душили меня слезы, когда я понял, что тогда в поезде пыталась она спасти меня от этого урода. И еще я понял, что если бы Василек не уехал из Магнитки, я бы в тот же день убил его.
* * *
Годы! Они летят, как поезда в песне. А три остановки в пути – это три моих безрадостных брака. Две дочери, как два светлых пятна за 40 лет, пролетевших с того дня студентов. Где-то далеко в прошлом остались детство и моя глупая, взбалмошная, но все же по-своему счастливая юность. Такая же, как и у миллионов молодых людей того времени.
Я смотрю на стрелки больших настенных часов в моей комнате и прошу их отмотать время на несколько лет назад. И стрелки часов послушно начинают двигаться в обратную сторону. С начала так медленно и неуверенно, а потом все быстрее и быстрее. И вот уже умчались в прошлое последние десять лет моей жизни.
* * *
Мы с женой приехали в это экскурсионное бюро в Уфе по совету наших знакомых. Тогда мы впервые рискнули выехать по турпутевке в Эмираты. Офис этого туроператора располагался в шикарном многоэтажном здании. Жена сразу же устремилась к словоохотливому менеджеру, который просто засыпал ее подробностями предстоящего путешествия и проживания. Я же устроился в сторонке на мягком диване, стоявшем у одного из окон помещения. Соседним окном занималась уборщица, а рядом со мной у моего окна расположились две довольно молодые работницы этой фирмы. Мое внимание привлек их разговор.
— Неля! Говорят, ты снова села на диету? – спросила одна другую.
— Что поделать, — пожаловалась подруга, – Полгода как бросила свое голодание, а потолстела чуть не на 10 кило.
— А я считаю, что полнота не портит человека и вообще, что суждено, то суждено. Вон, гляди, наша уборщица – разве дашь ей пятьдесят? Фигура у нее, как у двадцатилетней девчонки. Да и на лицо она – просто красавица, хоть и башкирочка.
— Где они так здорово сохраняются? – посетовала первая.
— Не поверишь! Где? – В тюрьме! Она говорят двенадцать лет там отсидела. И это с двумя высшими образованиями.
— И за что?
— Говорят, мужа убила. Издевался он над ней все десять или двенадцать лет. Бил унижал. А сам, говорят, пьяница и бездельник. Бывший спортсмен, а все туда же.
— Слушай, а еще говорят, голос у нее, как у Анны Герман с каким-то прямо волшебным тембром!
— О! Вон послушай, она как раз поёт.
Я вздрогнул, не просто вздрогнул, а прямо затрясся. Я столько лет и столько раз слышал во сне этот голос!
Крутится, вертится шар голубой,
Крутится вертится над головой.
Крутится вертится хочет упасть…
И тогда я тихо произнес:
— Земфира!
Но она услышала. Пение прекратилось. Тряпка выпала у нее из рук. Она медленно-медленно повернулась и взглянула на меня. За двадцать пять лет ее лицо почти не изменилось. Я видел, как наполняются слезами у нее глаза.
— Саша! – это крикнула моя жена. Иди скорей в кассу, а то они сейчас закроются на обед. Ну что ты там стоишь, как столб, давай быстрее!
И я снова услышал ее голос.
— Вы обознались, гражданин! Идите скорее в кассу, а то жена ваша рассердится не дай бог. Идите, не мешайте мне работать …
И отвернулась. А плечи у нее затряслись…

_______________