Художник ?

Владимир Хомичук.

– Художник? Ну-ну. Посмотрим. У меня дочь – красавица. Скоро замуж выходит. Хочу подарок сделать. Вот ты и сварганишь ей портрет. А мы уж посмотрим, что ты там за художник. Вопросы есть?
– Так точно, товарищ майор!
– Слушаю.
– Я, товарищ майор, всё больше стенды оформляю, а портретами как-то никогда не занимался…
– Отставить! Придётся заняться, значит.
– Но, товарищ майор…
– Разговорчики! Ты дочь увидишь, сам захочешь портрет рисовать.
– Портреты не рисуют, их пишут.
– Не понял?!
– Ну, рисуют карандашом. Картинки в школе. А портрет пишут красками.
– Пишут ручкой, а кистью рисуют. Нарисуешь портрет дочери. Это приказ.
– Есть!
Самая консервативная, неизменная организация в мире – это армия. Не думаю, что армейские устои разных стран чем-то сильно отличаются друг от друга. Хотя должны существовать, конечно, свои особенности. Но, в сущности, они основываются на одних и тех же принципах. Так что им положено быть схожими. В советской армии особенностью офицерского состава была непрошибаемая тупость, а новобранцы – восемнадцатилетние мальчики – за два года службы постепенно зверели и превращались не в настоящих мужчин, как принято было говорить в народе с трибунной подачи, а во властолюбивых идиотов. Не все, но общая картина была такой, грустной.
Служил я в кабинете политической подготовки при учебной части ракетных войск стратегического назначения. Находился в подчинении инструктора этой самой подготовки майора Ярмолицкого. Числился художником-оформителем: выводил шрифтовым почерком цитаты военачальников и переправлял фамилии ежемесячно менявшихся членов политбюро (на них как раз мор напал в восьмидесятые годы). В кабинете я к тому же был «кинщиком», то есть оператором задрипанного кинопроектора с ленточными бобинами, которые должен был то и дело менять вручную. Был оформлен также электриком, мне приходилось менять транзисторы в пульте управления экраном, хотя и паять-то я толком не умел. Но де факто был кем-то вроде денщика при майоре. Что только не входило в мои обязанности… Красить стены в его квартире, менять обои, убираться на даче и ещё много чего А теперь вот в приказном порядке был назначен портретистом подрастающей принцессы.
– СА, выручай! – заорал я, как только примчался в клуб части и забежал в каптёрку. Здесь собирались все, кто, так или иначе, состоял при клубе: киномеханик, личный шофер начальника клуба, почтальон, солдаты, обслуживающие хозяйственную часть и такие же бедолаги-оформители, как я. Но был среди нас и настоящий профессиональный художник. Им был СА.
– Ты чаго крычыш? – ответил высокий брюнет с проседью, откликавшийся на данную курьёзную аббревиатуру и разговаривавший со мной исключительно на белорусском языке.
– Меня майор мой опять на гауптвахту отправит!
– Опять жену его чуть не прибил? – спросил мой друг, имея в виду недавний случай починки переносной стиральной машины, которую я исправил, но плохо спаял и замотал изоляционной лентой контакты аккумулятора. Жену майора дерябнуло током, когда она наполнила мини-аппарат водой и включила его. Майор аполитично ругался матом, грозился сгноить меня с потрохами и отправить в стройбат.
– Нет, пока ещё ничего не сделал, но если сделаю, тогда мне точно конец.
– В смысле?
– Он меня снарядил портрет дочке состряпать.
– Ну, и?
– СА, если я портрет напишу, квазимодо отдыхать будет, а майор меня просто расстреляет за осквернение облика наследницы.
– Не бзди, напишем портрет вместе, ты ему скажи, что тебе подмастерье нужен, краски там мешать, кисточки промывать.
– Не, лучше тебя отрекомендую по всей форме, а сам в подмастерья устроюсь.
– Можно и так. Дочка-то на самом деле красивая?
– Да не знаю я, не видел ещё: она в Пскове учится, должна на пару недель домой приехать. Майор в ней души не чает и петухом заливается о её красоте.
– За две недели успеем. Только всю организационную часть бери на себя.
Я облегчённо выдохнул. «Бери на себя» звучало «бяры на сябе», но от этого не утрачивало своего спасительного притяжения. СА был из Гродно, отучился в Белорусской Академии Искусств на отделении монументальной живописи. Художником был от бога, это сразу бросалось в глаза по его изобразительной манере, хотя в клубе он в основном создавал настенные панно с ликами бравых защитников родины. Звали его Сергеем. Но узнав отчество, я прозвал его СА. Это сокращение от «Советская Армия» мы носили на погонах. Теперь появилось новое значение – Сергей Аркадьевич. Самое забавное произошло потом, когда эта кликуха настолько приклеилась к нему, что в разговорах между собой вся солдатня начала, следуя незыблемым законам славянской лингвистики, склонять её по падежам. И вот уже можно было услышать странные, совершенно непонятные не сведущим людям выражения, типа: «Вчера были в каптерке усы». А значило это, что кто-то был в мастерской у СЫ – Сергея, то бишь Аркадьевича. Мы с СОЙ стали друзьями по многим причинам. Но об этом чуть позже.
– Товарищ майор, разрешите обратиться.
– Обращайтесь.
«Оба-на, опять на взлёте. А-а-а, сегодня же пятница», – подумал я. Когда майор употреблял в обращении ко мне «вы», это означало, что он надрался водки. Происходило это обычно по пятницам. Опасность подстерегала меня в разговорах с ним всегда, но на «взлётной полосе» по пятницам – особенно.
– Я тут много думал насчёт портрета вашей дочери.
– Для таких слабых головок, как у тебя, думать вредно.
– Но вам же хороший портрет нужен…
– Данный факт не подлежит никакому сомнению, юноша. Я хотел сказать, товарищ… тьфу… рядовой Хомичук.
– Ну, так вот в клубе служит молодой, но очень талантливый художник. Подаёт большие надежды, может стать довольно известным в будущем. Я узнавал, в Минск с почты звонил специально.
– В клубе, говоришь… У майора Поволоцкого, значит, в подчинении?
– Так точно.
– Поволоцкий – офицер правильный, – задумалось вслух боевое начальство, – но… не пьющий, с командиром части опять же на одной ноге… В понедельник будем разбираться.
– Надо бы разобраться, товарищ майор. Портрет может получиться не хуже кисти Крамского там или Брюллова.
Майор долго, сосредоточенно и явно оторопело смотрел на меня с минуту. Сообразил наконец.
– Шедевр, говоришь?
– Так точно, я и краски нужные уже подобрал. Вы хотите, чтобы маслом или темперой?
– Чтобы сверху лаком.
– Маслом, значит.
– Ну а я о чём?
– Будет сделано, товарищ майор.
– Проследи, чтобы как надо, и вообще будешь за всё отвечать.
– Я и хотел к вам по этому поводу с просьбой обратиться.
– Слушаю.
– Хорошему художнику всегда помощник нужен. Он, значит, мастер, а помощник его – подмастерье. Который кисти промывает и подаёт, краски правильно смешивает…
– Всё понял, оформим тебя. Но смотри, чтобы всё в лучшем виде. А то я тебе физиономию подмастерю.
– Есть, товарищ майор!
В понедельник меня и СУ вызвали в штаб части, почему-то оформили на нас служебную командировку, хотя майор проживал в военном городке, расположенном прямо за оградой в ста метрах от части. Никуда выезжать нам не надо было, видно химичили что-то с деньгами служивые. Мы вышли, и лоб в лоб столкнулись с обоими нашими майорами. Поволоцкий картавил.
– Ядовой Гьиневич!
– Я, товарищ майор, – ответил СА.
– Пьиказом начальника штаба вы пееходите в яспояжение майоя Яймолицкого на двухнедельный сьёк. К исполнению пейейти немедленно!
– Есть, товарищ майор!
Так мы и приступили к исполнению обязанностей придворных художников. Ярмолицкий самолично сопроводил нас к себе домой и познакомил с дочерью. Юная студентка весила наверняка побольше нас обоих, отощавших к тому же на солдатских харчах. Размеры её внушали опасение за здоровье молодого лейтенантика, маячившего рядом и представленного нам в качестве жениха. Роговые очки с толстенными линзами покрывали тем не менее довольно красивые глаза. Я обратил на это внимание.
– Под Рембрандта придётся косить, – пробормотал растерявшийся Сярога (я иногда его так называл в отместку за назойливые уроки белорусского языка), когда мы оказались одни, чтобы подготовить холст.
– СА, ты что, сдурел что ли? Или тоже в стройбат хочешь?
– Подставил ты меня, Воха.
– Придётся тебе её поубавить немного. Но глаза, Сярога, глаза надо выделить. Это единственное красивое место в ней.
– Пожалуй, ты прав. Зараз паглядзим.
Я позвал девушку и попросил снять очки. СА долго рассматривал её, держа кисть в руке и производя фигурные мазки в воздухе, бедная дочь майора аж зарделась. Потом с видом мастера произнёс вердикт, полностью разрядивший напряжение:
– Это будет прекрасно.
Потянулись наши командировочные отлучки в майорскую квартиру. Уверен, что для СЫ это был самый сложный экзамен по изобразительному мастерству в жизни. И опасный, если не судьбоносный даже: на кон была поставлена наша дальнейшая армейская жизнь. Отличительной чертой Сяроги было спокойствие, невыразительность в движениях и мимике лица, я его за это ещё и «флегмой» нарекал, а он злился и обзывал меня «живчиком», страдающим недоумием. Но за напускным безразличием на этот раз скрывалась нервозность и опаска. Он не раз перемазывал холст и начинал заново. Вообще, это совершенно неординарная личность: у него очень своеобразный юмор, все свои смехотворные «залепы» он произносит с серьёзным видом, и невнимательный слушатель часто не сразу вникает в смысл сказанного, но когда наконец понимает, не может остановить оголтелый смех. Этим он и подкупил, наверное, невесту. Мы ведь проводили с ней дни напролёт.
– Воха, вспышка слэва! – командовал он мне, имитируя голос сержанта Попеску.
Я подходил к девушке и осторожным движением руки медленно поворачивал её голову в левую сторону, причём когда мне следовало остановиться, отдавался приказ голосом майора Поволоцкого:
– Закончить пьиём пищи. Я-я-язойдись!
Имитировать голоса и, особенно, манеру походки и жесты он мог блестяще. Это во многом и сдружило нас, ведь я всегда любил подмечать в речи других людей своеобразные обороты и огрехи – перлы, как я их называл. В армейской повседневной муштре нас спасало умение подтрунивать над собой и другими. Мы не раз приходили на помощь друг другу в сложных ситуациях.
Наступил стержневой день. Портрет был готов. Надо было представать перед трибуналом. В его состав входили майор, жена и дочка. Жених отсутствовал по неизвестным причинам.
– Сейчас посмотрим, поглядим, объективно оценим, так сказать, – потирал руки главнокомандующий.
– Да, пора бы уже лицезреть, – поддакивала супруга.
– И мне не терпится, устала я тут каждый день позировать, – с томным волнением произнесла преемница.
– Послужи Царю и Отечеству! – брякнул автор огромного, в полстены холста, покрытого ажурной простынёю.
Я подошёл, резко сдернул её и повернулся. Майор стоял с открытым ртом, то ли от слов СЫ, то ли от увиденного, непонятно было. Жена почему-то нахмурилась. И только в глазах дочери – не зря они мне сразу понравились – светилось довольство и благоволение. Она приосанилась даже.
– Не шедевр, – прогремел майор и подошёл к портрету поближе. Постоянно оборачиваясь, принялся сравнивать портрет с оригиналом. Потом отошёл подальше и обратился к дочке:
– Очки сними, – сказал он ей уже более ласковым голосом.
Девушка послушалась. СА подкусил нижнюю губу. Я тоже постарался абстрагироваться и взглянуть на оба экземпляра как бы со стороны. С холста на меня улыбчивым взглядом, буквально льющимся из огромных прекрасных глаз, смотрела юная нимфа, не очень красивая, с несколько тяжеловатым подбородком и слишком тонкими губами («Блин, Сярога, не мог уже хоть не ради искусства, а ради нашей шкуры немного подштукатурить...», – прокручивал я в голове), но загадочная и на что-то намекающая, дающая свое женское обещание с годами раскрыться и похорошеть.
– Не шедевр.., – повторил Ярмолицкий, – но похожа. Похожа, чёрт возьми!
– Копия, один к одному, точь-в-точь, – где-то даже удивлённо забормотала мамаша.
– Моему Славику понравится, – радостно промурлыкала невеста.
– Рядовой Гриневич!
– Я, товарищ майор!
– Рядовой Хомичук!
– Я, товарищ майор!
– Объявляю вам благодарность, и в присутствии родных и близких, приглашаю за стол: выпить и закусить по случаю будущей свадьбы, так сказать.

Вот это да! Ну, СА! Ну, настоящий художник – гений, да и всё тут.
Да и я не лыком шит…