Нет, давай всё-таки поговорим!

Владимир Хомичук.

Если женщина не сдается, она побеждает,
если сдается,
диктует свои условия победителю.

Карел Чапек

– Нет, давай всё-таки поговорим!
– Алина, ну сколько можно? Я ведь уже раз пятьсот тебе объяснял: мы просто работаем вместе, поэтому и видят нас так часто. В фирме всего три человека. И к тому же, я каждый день её на машине в офис подвожу.
– А вот интересно, почему ты не обедаешь дома и предпочитаешь обедать с ней чёрт знает где?
– У нас перерыв почти всегда только час времени, и то от силы. Мы едва успеваем и сразу возвращаемся. А до нашего дома езды минут двадцать, парковку искать – ещё минут пятнадцать. Не уложусь я в час.
– Да? А твою машину почти каждый день видят припаркованной возле её дома.
– Неправда, этого просто не может быть. Иногда, очень редко, я подвожу её домой после работы и она приглашает меня на чашку кофе.
– Да тебя с ней именно в обеденный перерыв возле её дома и видели! И вы целовались!
– Бред сивой кобылы! Что я, болван, что ли?
– Вы – любовники. Ты с ней спишь!
– Нет. Не сплю я с ней!
Глеб поморщился и отвернулся.
В последнее время такие перепалки стали у них обыденным делом. Раньше всё было иначе. Высокий, прекрасно сложённый брюнет с зеленоватыми глазами, он всегда нравился женщинам, хотя сам в этом убедился не так уж и давно. Или не осознавал этого, не обращал внимания и вообще не задавался подобным вопросом. Однако пришлось. Алина однажды заявила ему, что сексуального наслаждения с ним не испытывает, что «это» ей не противно, приятно даже, но оргазма она никогда не достигала, ни раньше, ни тем более теперь. «Наверное, я фригидна», – сказала белокурая невысокая женщина с несколько укрупнённым в размерах задом. Она не была некрасивой, нет. Многие находили её даже очень привлекательной, но рядом с красавцем мужем она как-то блекла, скукоживалась, что ли. Тем не менее, Глеб любил её искренне и нежно, хотя женился, как говорят испанцы «по пенальти», то есть по факту непредусмотренной беременности. Молодые они тогда были, зелёные ещё. А теперь его так обрубили… Под самый корень, что называется. И, как следствие, – молодой мужчина ударился во все тяжкие.
Не сразу и не вполне осознанно. Поначалу он долго и настойчиво пытался обсудить с женой тему надуманной холодности и припудренной апатии к плотской любви. Предлагал различные варианты, уговаривал сменить рутину, обратиться к врачу, в конце концов. Безуспешно. Тяжеловатая на подъём Алина категорически отказывалась от всех его начинаний и упорно бубнила свою сказку о неизлечимой фригидности. Потом в горячке (а может и нет) даже выпалила новость о новоиспечённой подруге-лесбиянке и заявила о желании попробовать себя на этом поприще, если уж с мужем у неё ничего путного не выходит. Глеб переживал, маялся, попивать стал с уныния. Такого с ним ещё не приключалось: он с детства занимался спортом и к спиртному прикладывался умеренно, и то лишь по праздникам. В этом тоже Алина с готовностью усмотрела криминал. Муж был без промедлений обвинён в алкоголизме, причём в присутствии маленького сына Вовки, который и раньше служил тяжеловесным орудием дешёвого открытого шантажа в отношении мужа, любившего сынишку (кстати, физическую копию отца) до умопомрачения. Самое странное в том, что Алина глупой и скандальной бабой не была, в общем-то. Но и умной её назвать можно было с трудом. Преподаватель русского языка и литературы, с детства выписывавшая в специальную тетрадку изречения знаменитых писателей, она любила их цитировать и стряпать при этом глубокомысленное выражение на лице. Но, в принципе, ни черта в литературе не смыслила, а в жизни и того меньше, коль скоро переносила изображённых на бумаге героев в реалии повседневной суматохи и превращала их в объекты для подражания. Глебу очень часто приходилось выслушивать рассуждения насчёт того, что «такая-то их знакомая поступает с таким-то неправильно, потому что, как сказал в своё время...» Заумная галиматья, произносимая с выражением на одухотворённом лице, свойственном утонченному интеллектуалу.
Вот и сейчас, после очередного «серьёзного разговора» об их отношениях, она вновь попыталась продолжить в том же духе, сидя на диване в их скромной, но со вкусом обставленной квартирке с видом на шумную узкую улочку в старой части города:
– Ты ведь сам всегда говоришь, что для тебя неважно, с кем, когда и при каких обстоятельствах я буду тебе неверна, если это временно, случайно или в заблуждении. Ну, так тебе же ещё больше должно быть всё равно, если я попробую «это» с женщиной. И потом, вспомни Оскара Уайльда, а лучше Вирджинию Вулф.
Глеб собрался было, как всегда в таких случаях, промолчать, но не удержался на этот раз:
– Ну, во-первых, я старался употреблять сослагательное наклонение, то есть говорил не «будешь», а «была бы». Во вторых, что за дикообразная привычка заменять нормальное слово «секс» мещанским «это»? И третье: ты что, считаешь себя знаменитой писательницей?
– Нет, конечно, но…
– Да пробуй ты своё «это» с кем угодно!
– Так тебе всё равно, что ли? Я так и знала.
– Ну очень женская логика…
– А вдруг именно так и проснётся во мне либидо?
– То есть, я должен сейчас дать тебе своё добровольное согласие на измену мне с лесбиянкой во имя возрождения твоего желания к мужу? Не хило! Ну, тогда уж лучше с мужиком…
Глеб ушёл из дома. Сделал это неумело, сгоряча, глупо. Заявился в банк, снял со счёта огромную сумму денег наличными под недоумённым взглядом сотрудницы отделения банка, некоторым образом походившей на его жену, пробормотал ей в лицо что-то злое, совершенно несуразное и, не размышляя, отправился в гости к компаньонше. Рассказал всё, напился, расплакался и попросил приютить на некоторое время. Потом выпил ещё и заявил, что любит её и хочет с ней жить. Утром проснулся рядом с роскошным женским телом, ничего толком не помнил, но и так всё было ясно.
За завтраком он впервые познакомился с дочкой Сусанны, десятилетней Наталией, чьи чёрные непослушные кудряшки забавно подрагивали и настойчиво падали на лоб, почти закрывая огромные бурые глаза, когда она с серьёзнейшим видом выпытывала у пришельца, кто он такой, почему заявился на завтрак, почему разговаривает со смешным акцентом и нравится ли ему её мама.
– Очень нравится, потому что у твоей мамы есть такая симпатичная дочка, – решил слукавить и отвлечь девочку Глеб.
– Хитрый ты, но я и так всё понимаю, просто притворяюсь. Я уже много чего о тебе знаю: ты из России, раньше учил маму русскому языку, потом потерял работу в университете и стал помогать маме в фирме, а сейчас влюбился в неё и пришёл к нам жить.
– А ты не против?
– Нет, потому что мама тебя любит, с папой они разошлись, а она ведь красивая! И хорошая. Если не будешь её обижать, то живи с нами.
– Ты уверена, что мама меня любит?
– Да. Разве ты сам не видишь?
– Наташа…
– Меня зовут Наталия. Наташа – это русское имя, а я испанка. Называй меня Наталией.
– Наталия, можно я ещё немного подумаю насчёт того, чтобы жить вместе с вами?
– Думай, только маму не зли, а то я с тобой больше и разговаривать не стану.
– Понял.
– Ну вот.
«Дела!», – призадумался Глеб, попросил прощения и смылся в туалет: надо было спрятаться и как-то обмозговать свалившуюся на голову ситуацию. Очень хотелось пива, голова раскалывалась от боли и шквальных мыслей. «Так можно и тронуться потиху», – пробормотал он себе под нос и вернулся на кухню. Девочки уже не было, убежала на улицу. Сусанна спокойно посмотрела ему в глаза:
– Ну, а что ты думал? Надо же было ей как-то объяснить…
– Что-то очень подробно ты ей всё разложила.
– Уж лучше сразу, чем в обход. Она у меня очень смышлёная.
Высокогрудая брюнетка с испепеляющим взглядом гордо откинулась на спинку стула.
– Я несколько выпил вчера,… – промямлил Глеб.
– Но вёл себя достойно, по-мужски, — заискрилась в улыбке Сусанна, показывая пальцем в сторону спальни. – Успокойся, Глеб! Разберись сначала с самим собой, с женой и сыном, а потом уж поговорим всерьёз. Мы с тобой далеко не юнцы уже, такие решения не принимаются впопыхах. Не буду я тебе больше напоминать о твоих ночных словах, не волнуйся.
Глеб помолчал, с умоляющим видом попросил пива, выпил и тяжело вздохнул. Домой он, конечно, вернулся. Выслушал очередной разнос и отдал снятые в банке деньги. С тех пор и начались его скитания по чужим домам, ночные кувыркания в машине со всякими,… ну просто всякими женщинами и девицами. Любовниц он завёл себе сразу три, включая Сусанну. Само собой как-то вышло. Отлучённый от семейного ложа, измождённый недостатком женской ласки тридцатилетний мужчина и усилий-то особых не прилагал к поиску внебрачных сексуальных контактов: женщины сами к нему липли. Просто укладывали под или на себя. Ханжой он не был, не сопротивлялся и не утверждал, что ему это не нравится. Глеб давно заметил, что в Испании женщины гораздо свободнее в своём поведении, чем в его родной стране, где в советские времена на молодых девушек набрасывали своего рода паранджу, сотканную из дурацких табу и недостатка сексуального воспитания вперемешку с нехваткой противозачаточных средств. Здесь же слабый пол был более активен в своей инициативе, не переступая при этом определённую грань между здоровым желанием обрести наслаждение и пошлостью.
Между тем, скандалы в семье стали неотвратимо нарастать. Впервые было упомянуто слово «развод». Глеб не находил себе места. Подолгу смотрел на Вовку, печалился и не знал, куда деваться. «Ну, и что мне делать теперь? Половому остракизму себя предать, что ли? И сохранить семью, сына вырастить, а потом уж уйти?»
Несмотря на свои похождения и определённую симпатию, граничащую с более глубоким чувством к Сусанне, он всё ещё любил свою жену. Алина иногда позволяла ему приближаться, отдавалась безмолвно и с выражением святости на лице. Он же испытывал искреннюю радость даже от её прикосновений к своему телу, втайне надеясь, что всё-таки пробудит когда-нибудь в жене и желание, и страсть. «Блин, все тётки, с которыми я был и есть, получают удовольствие, а эту я люблю, но удовлетворить не могу. Чертовщина какая-то!» Ему и в голову не приходило, что Алина его не любит, просто придумала эту любовь, еще в юности сделала себе очередную инъекцию вычитанных в книгах чувств. Вышла замуж, родила сына и на этом временно успокоилась. Но, оказавшись в другой стране и обнаружив его сногсшибательную притягательность в глазах испанок, она позволила проснуться в своей душе зверю под названием «ревность». И тут начитанная особа оплошала, решив ещё больше привязать к себе мужа совершенно идиотским, ну очень русским способом: меньше постели, больше заботы о сыне. Его привязанность к Вовке, обожание сынишки она использовала нелепо и при каждом удобном случае. Когда Глеб по пятницам после работы заходил в бар у подъезда их дома и попивал сухое красное вино, там обязательно минут через пятнадцать «нарисовывался» Вовка и заявлял:
– Папа, пошли домой. Мама сказала, что ты слишком много пьёшь.
– Нет, сын, я не пью много, только вот рюмку вина себе позволяю в конце недели. Возвращайся домой, я приду через пять минут.
– Хорошо, папа. Обещаешь?
– Да, Вовка. Разве я тебя когда-нибудь подводил?
– Нет.
Отношения с сыном были замечательными. Они дружили, проводили вместе много времени, играли в теннис по выходным, а когда шли по улице, то прохожие, завидев их, невольно улыбались: эдакие близнецы, большой и маленький, да ещё и с совершенно одинаковой походкой.
Как-то, подъехав к колледжу сына на своем чёрном «Крайслере» (предмете гордости несколько тщеславного в этой теме Глеба и зависти знакомых), чтобы забрать Вовку после занятий, отец с удивлением обнаружил на его заплаканном лице огромный фингал под левым глазом.
– Кто? – коротко спросил Глеб.
– Старшеклассник один, – всхлипывая, промямлил Вовка. – Но кто, я тебе не скажу.
– Боишься, что-ли?
Вовка насупился и ничего не ответил. Дома малыш поведал ту же короткометражку маме. Алина стала готовиться к вояжу в кабинет директора, но под рёвом Вовки и протестами Глеба сдала позиции. Глеб выждал недели две и вернулся к больному вопросу:
– Вовка, все мужчины рано или поздно попадают в такие передряги. Ничего страшного в этом нет. Тебе драться надо научиться. Хочешь, я запишу тебя в секцию кикбоксинга?
– Туда, куда сам ходишь? И перчатки мне купишь, как у тебя?
Глаза юного бойца загорелись.
– Конечно куплю. Ты какие хочешь, красные или синие?
– Красные. Только… Что мы маме скажем? Она говорит, что драться – это плохо.
– Одно дело – драться, другое – защищаться.
– Правильно, папа. Так и скажу, чтобы честь свою и дамскую защищать!
– Где это ты про дамскую честь набрался?
– Так мама же мне книжки всякие про эту самую дамскую часто читает.
– Ну, на том и порешим, сынок.
Прошёл год. Вовка и в спорте оказался похожим на отца. Тренировался с энтузиазмом и детской настырностью. Не зря, как оказалось. Глеба с Алиной однажды вызвали в колледж. В кабинете директора с ноги на ногу переминался довольно-таки крупный верзила с огромными фонарными «бланшами» под двумя глазами и разбитой губой. Рядом стоял угрюмый Вовка. Глеб выслушал историю хулиганского поведения сына с затаённой улыбкой в глазах.
Но в последнее время и с сыном начало что-то происходить непонятное. Это «что-то» было едва уловимым, но Глеб стал ощущать во взгляде сына какое-то вопросительное отчуждение. В секцию мальчик ходить перестал, сославшись на нехватку времени. Часто опускал голову, отказываясь от разговора или совместных игр на компьютере. Глеб не выдержал и спросил однажды:
– Что с тобой, Вовка?
Молчание.
– Сын, что-то не так?
Опущенная голова, потупленный взгляд.
– Вовка, что я тебе сделал?
Сын вдруг пробубнил:
– Мне ничего, маме.
– Сынок, речь сейчас не обо мне и маме, а обо мне и тебе. Ты что, меня больше не любишь?
– Не знаю, папа. Мама мне про тебя столько всего рассказала!
После этого разговора события разворачивались в наступательном направлении сами по себе. В городе объявился закадычный друг Глеба по имени Сэнди. Приятельствовали они давно, ещё с институтских времён. Были абсолютно разными, но умели находить общий язык. Сэнди был самым заядлым бабником на факультете испанского языка в далекие студенческие годы и обладал непредсказуемым чувством юмора. Любил выпить, и тогда его уже было не остановить. От его натиска не укрывалась ни одна из избранных жертв женской половины общежития, где они с Глебом обитали в одной комнате. В Испанию он приехал вслед за приятелем, по уже проторенной дорожке, как он сам и выражался. Однако потом перебрался на южное побережье, где занялся, и довольно успешно, бизнесом с недвижимостью. Сейчас прибыл по делам и зашёл в гости. В этот же день к Алине приехала та самая подруга-лесбиянка, о которой она когда-то повествовала мужу. Высокая, плотная, мужеподобная Асусена была торжественно представлена Глебу и Александру, то есть Сэнди – как его все друзья называли, да и сам он в забывчивости или из-за куража часто так представлялся. Глеб к этому моменту уже успел рассказать ему о своих затруднениях в семейной жизни. Реакция Сэнди в очередной раз подтвердила его истинную сущность:
– Да какая мне разница, пьём всё, что горит и трахаем всё, что шевелится.
За обедом, проходившим в напряжённом молчании, он вдруг встал и торжественно объявил, обращаясь сугубо к женщинам:
– Нет, девушки, давайте всё-таки поговорим. Но сначала выпьем. За вас! За вашу небесную красоту и неповторимое очарование!
Впоследствии обе дамы были опьянены и обольщены. Проснулись они вместе с Сэнди в одной кровати в самом шикарном отеле города. Так лесбиянка стала бисексуальной, Алина избавилась от фригидности, а Глеб подал на развод и перестал изменять Сусанне, с которой теперь живёт в простом счастливом гражданском браке.