Икра чёрная

Владимир Хомичук
Денег стало катастрофически не хватать. Надо было что-то делать. Андрес предложил привезти из России кучу чёрной икры и продать знакомым владельцам баров и ресторанов. Уверял, что со многими из них уже разговаривал и заручился обещаниями в немедленном сбыте продукции. С рук на руки, что называется. Вообще-то Андрес – это Андрюха Кузнецов, мой студенческий однокашник и закадычный друг. Именно с ним мы сорвались с советских просторов и оказались в Испании. Здесь я и переименовал его в Андреса, на кастильский манер. Он всегда был более пронырливым, чем я в меркантильных делах. Хотя и отдавало от его коммерческой деятельности потугами мелкого торговца, но до барыги Андрес не скатывался. Обделывал он свои делишки с неподражаемой улыбчивой физиономией, которая заставляла подельщиков враз проникаться к нему доверием.
– Тачку только вот надо бы добыть. Лучше всего ехать на машине с иностранными номерами. Меньше мороки на границе, да и подвязки у меня на таможне есть. Может, поговоришь с Хуаном Карлосом, он же к тебе того… неравнодушен, – сказал Андрес, обращаясь ко мне со своей знаменитой, по-детски наглой, но открытой улыбкой.
– Достал уже своим ухаживанием и намёками, – мрачно отозвался я. – Даже Марию Хесус полураздетую пришлось в ванной прятать на днях, когда он заявился в гости поздно ночью.
– Ну, да. Я ж её и прятал. Но щас не об этом. Надо воспользоваться его… заинтересованностью в тебе. Не упустить шанс, так сказать, – опять улыбка симпатяги.
– Ох и врежу я тебе когда-нибудь, губошлёпу!
Жили мы с Андресом вместе на съёмной квартире, где обитало ещё несколько человек. Работали тоже вместе в частном языковом колледже преподавателями. Колледжем заправлял Хуан Карлос – запавший на меня пузатый сморчок с залысинами. Одним из методов его обольщения была попытка поймать меня на увлечении автомобилями и желании получить водительские права. Он не раз предлагал мне сесть за руль своего чёрного бумера. Удержаться от соблазна я не мог и вскоре действительно научился водить довольно сносно. Но на права пока ещё не сдал. Так что даже если и удастся уговорить влюблённого афериста насчёт машины, надо будет искать водилу. Именно это соображение я и выложил предприимчивому Андресу, настаивавшему на поездке. Тот решил всё просто и быстро. Переговорил с Хорхе, братом своей испанской пассии, сманил его перспективами посещения постсоветской Москвы и дополнительным заработком, а меня отправил с той же миссией к Начо – моему ученику английского языка и другу, мечтавшему побывать в России, где в девяностые годы, по его мнению, зарождалась новая демократическая жизнь. Так у нас объявились два водителя. Вопрос с машиной тоже решился совершенно легко. Хуан Карлос просто запросил двадцать пять процентов с общей суммы продажи икры. Любовь-морковь, в общем.
В путь отправились не рано утром, как планировали, а после обеда: Андрес всё утрясал какие-то торговые вопросы. В этом, в какой-то мере, и кроилась наша ошибка: путь-то предстоял немалый, мы собирались пересечь пол-Европы на машине – Францию, Германию, Польшу – до Беларуси, где мы раньше жили с Андресом. Так что Францию пришлось проезжать ночью. Именно поэтому на какое-то время за руль сел я: договорились не напрягать наших испанских водил, тем более что автострада казалась лёгкой для водителя-новичка – прямая такая дорожная лента без изгибов и резких поворотов. Я был доволен даже: за рулём, на крутой машине, по Европе. Андрес сидел рядом на переднем сидении, включил негромкую музыку, испанцы дрыхли сзади. Ехали мы небыстро, спать не хотелось, ничто не предвещало опасности. Всё шло чин чинарём до подъезда к Лиону. Андрес пустился в своё любимое занятие – стал цитировать Шарикова из «Собачьего сердца» Булгакова. Но на фразе «Вчера котов душили, душили...» резко замолк и заорал от боли:
– Уй, блин!
Удар пришёлся как раз в правую сторону автомобиля, где сидел он. Дело в том, что я переехал на другую полосу, чтобы выбраться из почему-то образовавшегося затора, но спустя минуту впереди нас совершенно неожиданно вырос перевернувшийся грузовик. В попытке избежать фронтального столкновения я крутанул руль влево, но всё-таки врезался боком. Бедолага Андрес выбил башкой треснувшее от удара переднее стекло и приземлился плечом на асфальт. Я шибанулся грудью в руль и дышал с трудом.
– А что случилось? В чём дело? – загалдели едва проснувшиеся ополоумевшие испанцы, на которых не наблюдалось ни единой царапины.
Мы выбрались наружу и поспешили на помощь Андресу, распластанному напротив и тихо постанывавшему. Тут же подъехала машина скорой помощи, раненого осторожно подняли и положили на носилки, нас всех сопроводили внутрь и повезли в госпиталь. Перед выходом, то есть его выносом, мой покалеченный товарищ проскулил, обращаясь к Хорхе:
– Приедет полиция, скажем, что за рулём сидел ты: у Влади и прав-то нет. Не хватало нам ещё судебного разбирательства.
Хорхе замялся, его опередил Начо:
– Машину вёл я, как раз моя очередь была.
Я благодарно посмотрел на своего ученика и пожал ему руку.
Нас поместили в палаты, меня с Андресом – в одну, испанцев – в другую. Удивительная страна Франция. Удивительные люди. К нам отнеслись, как к давно знакомым молодым сорванцам, с симпатией и даже лаской. Есть всё-таки нечто исторически общее в двух культурах и характере обоих народов, русского и французского. Над нами нежно подтрунивали и нас холили как младенцев. Разговаривали мы с медицинским персоналом на каком-то тарабарском языке. Это была гремучая смесь английского в моём скромном исполнении, немецкого, на котором изъяснялся вздутыми губами Андрес и одна из медсестёр, картавого испанского со стороны некоторых врачей, отдельных русских фраз из песен Окуджавы в полупонятной интерпретации уборщицы, жестов, улыбок и кивков.

МИКРОСЦЕНА 1

Медицинская палата во французском госпитале. На кровати лежит Андрес с загипсованной правой и примотанной бинтом к подвесному треугольнику левой рукой, к которой подсоединена капельница. Под правым глазом у него огромный бордово-синий фингал, губы разбиты и вздуты, еле шевелятся. Рядом сижу я и пытаюсь понять, что он мне силится сказать. Заходит медсестра, красивая такая жгучая брюнетка и говорит:
– Ну, мальчики, как самочувствие? Чем могу помочь?
– Сш… ха-а-а, – отвечает Андрес, двигая бульдозерным ртом, потом реагирую я на английском, – Он чего-то целое утро просит, а я не могу понять.
– Ой, я английский нихт, вот джёрман – йес.
– Бм… ришт, – настаивает Андрес с выпученными глазами и облизывает губы, учащённо дышит.
– У меня такое впечатление, что он просит у вас поцелуя, – выдаю я на русском и с ухмылкой смотрю на товарища. Тот отрицательно мотает головой, но улыбается, глядя на медсестру.
– А-а-а! Потцелуй. Уй! Высотский, – неожиданно реагирует девушка на знакомое русское слово и подходит к кровати, нагибается, чтобы исполнить желание страждущего. Тот в последний момент уклоняется и тычет ей носом в грудь, как дятел. Медсестра отскакивает, вздёргивает в испуге руки, и из её нагрудного кармана на пол падает пачка сигарет.
– Я! Я! Я! – рычит больной, затем облегчённым голосом довольно сносно артикулирует, – Дас ист рихтих.
– Да он просто курить хочет, – радостно заливается смехом медсестра на своём родном языке. Эту фразу понимаю даже я, так как французский глагол «курить» почти созвучен своему испанскому родственнику. Потом она округляет глаза, с подозрением смотрит на дверь, но согласно махает рукой, – Бистро! Бистро!
Я прикуриваю и засовываю сигарету Андресу в рот. В его глазах светится счастье.

Пробыли мы в госпитале с неделю, пока Андрес отходил от ударов, восстанавливал сломанную ключицу и нарушенную речь. За это время нас всех тщательно обследовали, у меня ничего серьёзного не обнаружили, испанцы были целы и румяны, как спелые яблоки. Нам с Начо пришлось съездить в полицию, опознать машину с выбитым передним стеклом и приплюснутым боком без фары, ответить на вопросы и переговорить по телефону с хозяином бумера – Хуаном Карлосом, сыпавшим через слово матюками. Через пару дней в госпиталь явился инспектор полиции и сообщил нам, что по условиям достигнутой договорённости между двумя страховыми компаниями машина будет эвакуирована в Испанию и передана владельцу, а нам обеспечивается бесплатный проезд либо в город выезда, либо в пункт назначения прерванной в результате ДТП поездки. Ответ необходимо было дать немедленно. Мы собрали экстренное совещание у Андреса в палате, где тот настоял на необходимости продолжения нашего экскурса. Его доводы были весьма основательны: Хуан Карлос уже настаивал на оплате ремонта машины, так что изначальная потребность в деньгах крайне обострилась. На том и порешили. Сообщили об этом полицейскому, договорились о вылете в Варшаву через Париж: авиарейсов в Минск ещё не существовало в то время. Сказали, что из Варшавы доберёмся на поезде до Минска. Инспектор всё записал и удалился, упомянув перед уходом, что как только билеты будут оформлены, он поставит нас в известность. Вот так – прощай гостеприимная Франция.
Варшава встретила нас замызганной серостью аэропорта, а затем шипением привокзального шныряющего туда-сюда люда. В этой стране гостеприимностью и не пахло. К нам, русским, по крайней мере. Пока мы определялись с поездом, кто-то постоянно подходил и что-то предлагал, мы отнекивались, как могли, вежливо и корректно, тогда шипение становилось зловонно-агрессивным и неприглядным. За полчаса до отхода поезда в здании железнодорожного вокзала раздался оголтелый хохот и послышались испанские восклицания. Приунывшие Начо и Хорхе, длинноволосый курчавый брюнет и коротко стриженый блондин, встрепенулись, завертели, аки наседки, головами в поисках земляков, определили их местонахождение и отправились обниматься. Вернулись, сказали, что приглашены в бар неподалеку на рюмку вина за встречу и ушли. Больше мы их в тот день не видели, они просто пропали. А поезд между тем уже тронулся. Мы сидели в вагоне, недоумевали, но предпринять ничего не могли. Так и доехали одни до Бреста. Пришлось выходить. Что же делать? Андрес стал названивать своим таможенным «подвязкам». Через некоторое время к нам подошёл молодой пограничник.
– Нашлись ваши оболтусы. Они там в Варшаве чуть ли не политическую демонстрацию устроили с группой туристов из Мадрида. Все пьяные вдрабадан. Завтра приедут утренним поездом.
Мы облегченно вздохнули. Теперь стоило переждать ночь. Но это не проблема: в Бресте у меня жили родители. Мы вышли на улицу, остановили такси. Уселись и услышали знакомый мне до боли родной голос:
– Куда поедем? К мамке или ко мне? – Сюрпризы продолжались. Таксистом был мой старший брат Славка.
Занимательные колёса, однако, у судьбы-судьбинушки: с братом мы не виделись с тех пор, как он ушёл в армию лет пять назад, и вот те раз… Поехали мы, конечно же, к родителям. Отметили встречу и рано утром сорвались за испанцами, которых привели на вокзал пограничники с автоматами наперевес. На наших сотоварищей жалко было смотреть. С серыми лицами от бодуна они испуганно косились на оружие. Но завидев нас, ожили и расплылись в облегчённой улыбке. Мы все обнялись и под смешки развернувшегося к выходу конвоя двинулись покупать билеты в Минск, где у Андреса осталась отцовская квартира. В столице Беларуси мы пробыли всего день, за который Андрес навёл справки и подтвердил свою ранее оговорённую «предпринимательскую» идею – за икрой надо было ехать в Москву, на Арбат.
Знаменитая улица, ставшая в настоящее время одним из популярных мест среди иностранных туристов, обладающая глубокой культурной историей, где до сих пор живут старые московские интеллигенты, воспетая в стихах и песнях, в шальные девяностые годы прошлого столетия походила на барахолку. Здесь можно было купить всё или договориться о покупке чего угодно, от нижнего белья до предметов искусства. Так Начо открыл для себя новую русскую демократическую действительность в самом своём зародыше. Смотрел он на этот базар в центре города с нескрываемым удивлением. Хорхе лыбился и взмахивал руками. Как бы там ни было, интересующий нас деликатес продавался на каждом шагу, так что набрали мы икры ну очень много. Товар был закуплен. В тот же день, после экскурсионной поездки по московским достопримечательностям, организованной заботливым Андресом для наших испанских подельников, мы отправились в обратный путь.

МИКРОСЦЕНА 2

Минская квартира ночью перед возвращением в Испанию. За столом сидит Андрес. Стол завален прославившимися во всём мире чёрными с синей этикеткой стеклянными баночками. Андрес берёт их по одной, внимательно осматривает каждую с помощью настольной лампы, затем аккуратно заворачивает в обрывок газеты и делает пометку на калькуляторе. Вхожу я.
– Ну, что? Купил билеты? – спрашивает меня упаковщик.
– Да. Поезд Москва – Берлин – Париж, отправление завтра в 10:30 утра, отдельное купе.
– Нормалёк. Садись, помогай. Надо каждую обернуть, чтобы не звякали и не разбились.
– Угу. А где иберийские молодцы?
– В спальне. Спят. Ждать от них помощи в данном производственном процессе – утопия, легче корову оседлать.
Выдержал я часа два, потом сдался и рухнул на диван. Неугомонный предприниматель не отступил. Утром он меня расталкивает и указывает пальцем на выстроенные у стола четыре огромные спортивные сумки, набитые банками зернистой чёрной икры вперемежку с одеждой. Выдерживает паузу и торжественно оглашает:
– Пятьсот шестьдесят восемь.
– Чего пятьсот? – оторопело смотрю я на него.
– Товарных единиц. Иди и буди этих двух идальго: на поезд пора.

Ночью на границе между Польшей и Германией нас арестовали. Подвела одна стеклянная баночка. Но не икры. Заботливая мать зачем-то сунула мне в чемодан банку зернистой домашней горчицы вместе с неизменной курицей в дальнюю дорогу. Она стояла на столике и привлекла внимание немецкого пограничника. Он стал что-то спрашивать, грозно нахмурившись и тыча пальцем в банку. Из всей неблагозвучной белиберды я различил лишь слово «дроген», произнесённое множество раз.
– Подозревает, что это наркотик. Спрашивает, есть ли ещё, – пояснил мне оторопевший Андрес.
Я отрицательно замотал головой и пробубнил знакомое по фильмам про фашистов слово «нихт». Но немец не сдавался и принялся проверять багаж. После обследования злосчастных спортивных сумок была вызвана полиция, нас обвинили в контрабанде, застегнули на запястьях наручники и повели в ближайший полицейский участок. Меня и Андреса – пешком по улицам Берлина, испанцев почему-то посадили в машину и повезли отдельно. Той ночи я в жизни не забуду. Обращались с нами, как с настоящими преступниками, злодеями, осквернившими своим появлением бравую немецкую землю. Приказы отдавались лающими голосами, если мы не реагировали (я – потому что не понимал ни бельмеса, Андрей – от испуга, наверное), нас толкали и пинали. Всунули в камеру временного задержания, закрыли дверь.

МИКРОСЦЕНА 3

Тюремная камера в бывшей ГДР, совсем недавно воссоединившейся с ФРГ. На полу стоит одинокая железная кровать без матраса. На ней, соорудив из одежды подобие подушки, лежит Андрес: ему выпало спать первым. Я сижу на краю и ошалело читаю надписи, выцарапанные на кирпичных стенах. Через некоторое время просыпается Андрес.
– Ложись теперь ты, братик. Твоя очередь передохнуть перед допросом и тевтонскими пытками.
– Неа, я все равно не засну.
Андрес смотрит на меня, некоторое время молчит, потом спрашивает:
– А чё ты уставился в одну точку шизоидным взглядом?
– Смотри, что тут написано.
– Где?
Я показываю. Андрес читает. Спать он уже больше не может. На одном из кирпичей начертано по-русски: «Пацаны, отомстите за нас немчуре, они нас в задницу отделали».
Дверь открывается. Нас вызывают на допрос.

Допрашивали всех поодиночке. Передо мной предстали рыжий толстяк и поджарая блондинистая дамочка средних лет, походившая на облезлую селёдку. Толстяк задавал вопросы, фрау переводила, тоже спрашивала и записывала. Я, по предварительной договорённости с Андресом, косил под беднягу, попавшего в аварию во Франции по дороге в отпуск на чужом автомобиле, ремонт которого необходимо было оплатить по возвращении в Испанию. Именно этот несчастный случай якобы подвиг нас на авантюру с икрой. Толстяк понимающе кивал, задавал уточняющие вопросы, даже хмыкал сочувственно. Продолжалось это довольно долго, час с лишним. В конце перекрёстного допроса женщина вылезла из-за стола и протянула мне бумажный лист для «вознокомления», как выразилась эта рыбина. Я взял бумагу и увидел текст, написанный по-испански от руки. Незнакомым мне почерком описывалось, как два русских подговорили своих испанских приятелей отправиться с ними в Россию для закупки контрабандного товара, количество которого было определено заранее. Документ подписал Хорхе.
Я всё отрицал, подписывать что либо отказался и был сопровождён обратно в камеру, где меня уже дожидался угрюмый Андрес: его обработали быстрее. Рассказал про свой допрос, стал расспрашивать товарища о его варианте. Почти как под копирку, только подпись Начо. Про икру нам сказали, что она конфискована властями. Никакого акта о конфискации мы в глаза не видели. В тот же вечер матёрых контрабандистов отвезли на другую сторону Одера и вышвырнули из машины. Стояли мы Андресом, смотрели, как через пограничный мост туда-сюда проходят люди, не знали, что делать дальше. Решили прошмыгнуть в толпе обратно в Берлин и как-то двигать домой в Испанию. Не знаю, что нами двигало, отчаяние, скорее всего.

МИКРОСЦЕНА 4 (короткая)

Пограничный мост через реку Одер. Мы пристраиваемся к идущим в сторону Берлина людям, пытаемся беззаботно смотреть по сторонам и не привлекать внимания. Впереди никого не останавливают, шагающие перед нами спокойно пересекают границу. Наши русские хари вычисляют сразу. Останавливают, требуют предъявить документы. Дальше в течение нескольких долгих минут происходит монотонный до неприличия диалог между пограничником и Андресом:
– Цурюк, – командует пограничник, возвращая наши паспорта.
– Варум? – спрашивает мой друг.
– Цурюк, – невозмутимо отвечает страж.
– Варум? – настаивает Андрес.
И так раз десять.
– Назад.
– Почему?
– Назад.
В конце концов, нам не остаётся ничего другого, как двинуться в указанном направлении.

Во время вышеприведённого диалога мне в голову пришла мысль – позвонить в Испанию. Но для этого следовало ехать в Варшаву, только там в аэропорту можно было воспользоваться сервисом оплаченного телефонного звонка. Ведь немногим раньше мы с изумлением обнаружили, что немецкие власти вместе с икрой конфисковали у нас и деньги, оставив лишь смятую сотню баксов. Добирались мы до Варшавы на пригородных поездах, в одном из которых поцапались и чуть не подрались с какими-то пьяными румынами, приставшими к нам с требованием угостить их водкой. По их мнению, должно быть, русский без водки – что кобыла без хвоста. Отделался Андрес от озверевших плохо пахнущих идиотов, повторив неоднократно слово «презент» и протянув им шапку-ушанку с военной кокардой, которую купил кому-то в подарок ещё в Москве. Когда мы наконец оказались в варшавском аэропорту, я позвонил Хуану Карлосу, наврал ему с три короба. Что в поезде нас, мол, ограбили и оставили без денег. Попросил оплатить билеты до Мадрида с уверением в том, что икра с нами в целости и сохранности, ждёт не дождётся вылета в Испанию. Хуан Карлос клюнул. Через пару часов билеты были оплачены. Мы вылетели домой.
В Сарагосе нам стало хоть и свободно, но туго. Пришлось признаваться во всём Хуану Карлосу. Тот требовал немедленной оплаты билетов и ремонта машины. Грозился увольнением и подачей на нас иска в суд. Денег – с гулькин нос, даже на билеты не наскребли. Встретились с предателями. Их из Германии спокойно отправили домой на поезде. За наши конфискованные деньги, наверное. Хорхе отказался помогать наотрез, Начо что-то мямлил насчёт трудного финансового положения в семье и недовольства родителей его дружбой с русскими эмигрантами. Облом, короче. Мы не стали говорить про подписанные ими «путёвки» на нашу экстрадицию в Польшу. Бес-по-лез-но. Просто ушли.
Спасло нас яркое, удивительное, неподражаемое, эфемерное, никем чётко не определённое, зыбкое, непонятное, но реально существующее чувство.

МИКРОСЦЕНА 5 (финальная)

Наша съёмная квартира. Прошло два месяца после возвращения. У нас с Андресом запой. Тяжёлый, гнусный. Раздаётся звонок в дверь. Открываю я. Пришёл почтальон, спрашивает Андреса, протягивает телеграмму, просит расписаться. Я заглядываю через плечо друга и вижу текст на немецком языке. Почтальон уходит.
– Что это за телеграмма? Нас что, опять немцы обложили? – спрашиваю.
– Нет, это Жозефина.
– Какая ещё Жозефина?
– Медсестра французская. Забыл, что ли?
– А почему она… тебе… телеграмму?
– Я с ней уже полтора месяца переписываюсь, она первая письмо прислала, – на лице Андреса появляется та его неизъяснимо плутоватая улыбка, которую я уже стал подзабывать.
– Ну, не томи, переводи. Что в телеграмме?
Мой друг издевательски выдерживает мучительную паузу, затем оглашает: «Не волнуйся зпт любимый тчк завтра выезжаю тчк деньги собрала тчк отдашь зпт когда сможешь тчк».

Имя у этого чувства простое, но очень благозвучное – любовь. Икра была чёрной, а любовь оказалась красной. Красивой, значит.