Фишка

Сегодня она будет ТОска.  В десятый раз за этот месяц. Рейс задержали, и она, замерзшая и уставшая, ввалилась в гримерку за полчаса до начала. Пока верная Ирочка ругалась с администрацией театра, она замерзшими пальцами пыталась расстегнуть свой старый замордованный чемоданчик, который опять заклинило. Чёрт бы его побрал, давно надо было купить новый. Но нет, как можно… твоя вечная идиотская сентиментальность, и привязанность к старому барахлу. Наконец замок сжалился и открылся. Теперь быстро, почти не глядя в зеркало, наносим базу и рисуем неотразимую итальянку. Гримировалась всегда сама, не любила чужих прикосновений к своему лицу. Ну вот и готово. Зеркало предъявило Тоску. Почти. Не могло у Тоски быть этого взгляда загнанной лошади.  

 

Соберись! Пару глотков коньяка из фляжки обычно приводили в тонус, прогревали горло и окрашивали мир в более приятные тона. Но сейчас не помогло. Ей не хотелось быть Тоской. Ей хотелось чаю, а лучше – какао, плед, ковёр с оленями на стене, и продавленное вельветовое кресло-кровать, которое она за немыслимые деньги перевезла в свою элитную московскую квартиру из Кишинёва после смерти бабули. Только этот затертый бордовый вельвет ассоциировался у неё с домом.   По молодости, перед особо важными выступлениями, её трясло, и единственный способ расслабиться был – забиться в эту бордовую мохнатость и закрыть глаза. И сон приходил мгновенно. Но кресло осталось в Москве. А это Вена. И тысяча семьсот человек, заполнивших зал, ждут Тоску в её исполнении. Заплатили дикие деньги и ждут. И поэтому, Алиса Александровна, будьте добры, осчастливьте талантом своим волшебным. А страдания свои климаксические держите при себе. Она почувствовала лёгкое дуновение воздуха в затылок.   Ну, слава богу, наконец-то. Она быстро повернулась к зеркалу. Это давняя привычка, ещё с тех пор, когда Раиса Витальевна ездила с ней на областные конкурсы. В гримерке она всегда становилась за спиной у маленькой Алисы и разговаривала с ней через зеркало.  

 

Раиса Витальевна была, как всегда, в своём темно-сером брючном костюме и бордовой водолазке. Темно-каштановое каре волосок к волоску, неброский, но идеально подобранный макияж, цепочка из черненого серебра. Словом, такой, какой она была всегда. Даже на собственных похоронах.  

 

И, как всегда, она появилась точно вовремя, за десять минут до выхода. Раиса Витальевна была пунктуальной, и никакие препятствия, включая переход в мир иной, не могли её остановить. В день выступления она должна быть рядом с любимой ученицей. А ведь ей в этом году исполнилось 94.  

 

– Как хорошо, что вы пришли – выдохнула Алиса.  

 

– Куда ж я денусь – кокетливо прожурчал родной с детства голос – ну что, опять психуешь?  

 

Алисе был знаком этот тон. С первого дня их знакомства, когда бабушка привела её на занятия. Хотя стоп! Все началось гораздо раньше.    

 

С раннего детства Алиса, тщедушный еврейский ребенок, не вылезала из бесконечных простуд, ларингитов и прочих радостей. Алисина мама была знакома со всеми мало-мальски стоящими детскими врачами в городе. На Алисиной дыхательной системе были опробованы все варианты лечения, начиная от настойки из сосновых почек (бррр) и заканчивая ампулами антибиотиков, купленные по блату за безумные деньги, которые вызвали аллергический приступ.    

 

Врачи разводили руками и надеялись, что с возрастом все пройдет. В качестве профилактики советовали петь. Петь – так петь. Еврейский ребёнок не может петь просто так, поэтому решено было записать Алису в музыкальную школу. Однако, в школе обучение вокалу не было основным направлением, требовалось выбрать инструмент. Алисе нравилось фортепиано, но группа там и так была переполнена, и Алису определили на виолончель.    

 

И началось хождение по мукам. Алиса ненавидела инструмент, который был с нее ростом и который они с бабулей таскали на занятия и домой, в любую погоду. Ненавидела смычок и канифоль, которая воняла. Ненавидела классы с ковровыми покрытиями, в которых она задыхалась и кашляла. Уроки пения обычно были последними, так что на них Алиса приходила замученная, надышавшись пылью, и ее блеяние, перемежаемое кашлем, не вызывало у учителей ничего кроме раздражения. Бабуля искренне не понимала, за что мучают ребенка, но свою роль оруженосца исполняла самоотверженно. Наконец маму вызвали в школу. Завуч, мамина знакомая, деликатно объяснила, что девочка очень старательная, но, к сожалению, одних стараний мало, а способностей за ней не замечено. Стоит ли мучать ребенка? Зачем ей музыка, может она художник?    

 

Пока мама с напряженным лицом тащила ее к выходу, у Алисы в голове боролись и толкались две мысли. Первая – что кошмар окончен, прощай виолончель – орудие пыток. И вторая – что она опять налажала, и не понятно, как это исправить. Маму окликнула очередная знакомая и предложила отойти покурить. Алиса осталась ждать у входа. Слезы текли легко и быстро затекая под нос, за шиворот.  

 

Рядом простучали каблуки. Мелькнул серый брючный силуэт в облаке бордового шарфика. И насмешливый глубокий голос  

 

– И чего психуем?  

 

Алисе почему-то захотелось ответить.    

 

– Мама хотела, чтоб я пела. И я хотела. Чтоб дыхалку тренировать. А сказали, что не получится. Что я художник.  

 

– Ну художник — это как бы тоже не плохо. И если хочешь петь – пой. Для этого школа не нужна. Тоску ты может и не споешь, но дыхалку выровняешь. И не реви!  

 

Сказала и ушла. Через минуту вернулась мама и они уехали домой.  

 

И Алиса стала петь. Везде. Во время ингаляции над картошкой, в ванной, на улице. Так и не ясно, помогло ли пение, или она переросла свои болячки, но со временем они пропали. И обнаружился голосок. А точнее, Голос.   Любую песню, услышанную по радио или по телевидению, Алиса воспроизводила с удивительной точностью, полностью повторяя модуляции и самые сложные обороты. Родители задумчиво переглядывались, но помня неудачный эксперимент с музыкальной школой, побаивались повторить попытку обучения. Однако после школьного похода в оперу, когда возбужденная Алиса, пытаясь описать увиденное, пропела выходную арию Кармен, мама не выдержала. Позвонила знакомой учительнице из той же музыкальной школы и попросила порекомендовать частного учителя по вокалу. Как оказалось, выбор был невелик. На весь город таких было три, с двумя из которых Алиса успела познакомиться в прошлый раз и возобновлять общение не хотела, а третья брала за уроки немыслимые деньги, которые инженер и учительница русского языка просто не могли себе позволить.    

 

– Правда есть еще Раиса Витальевна Розеберг – задумчиво сказала знакомая – Но, она вряд ли согласится. Во-первых, она на пенсии, во-вторых, она работала только с оперными, а в-третьих, у нее абсолютно невыносимый характер.  

 

Но мама, уцепившись за “оперных”, решила рискнуть. Позвонила договорилась о встрече.    

 

Для первого знакомства Алису нарядили в “приличное” шерстяное платье гольф с карманом на животе. Платье противно чесалось в подмышках и давило на шею. На встречу она пошла с верной бабулей, мама пропадала в школе допоздна. Добравшись с двумя пересадками на другой конец города, они очутились в однокомнатной квартире, половину которой занимало старое, но все еще потрясающе красивое фортепиано. Остальное пространство занимали стеллажи с книгами. И никаких тебе стенок-сервантов, обоев в цветочек, и фарфоровых слоников. Словом, ничего того, что было у всех вокруг. Две стены были темно бордовыми, две – светло серыми. Небольшой раскладной диван в тон стенам, столик-куб и пара стульев. А посреди всего этого нового – уже знакомый брючный силуэт, на сей раз гораздо более четкий. Раиса Витальевна.    

 

Пока бабуля пыталась в двух словах рассказать предысторию их взаимоотношений с музыкальным образованием, Раиса Витальевна молча внимательно смотрела на Алису, которая не знала куда деться. Неожиданно посреди бабулиного монолога она встала, подошла к инструменту и, набрав несколько нот, кивнула Алисе: повтори. Алиса повторила.    

 

– У тебя есть любимая песня?  

 

– Есть. Песня Золушки.  

 

– Пой.  

 

Алиса начала петь. Ее хватило ровно на то, чтобы спеть первые три фразы. На момент, когда “принц ко мне примчался”, голос осел почти до шепота. Под умоляющим взглядом бабули она начала заново и снова задохнулась. Раиса Витальевна все это время молчала. После третьей попытки растерянная бабуля начала извиняться. И тут Раиса Витальевна встала, вышла на кухню и через минуту вернулась с ножницами. Подошла к Алисе и одним движением разрезала воротник платья освобождая шею.    

 

–Пой!  

 

И словно кран открыли. Полилась серебряная музыка. Нежный, хрустальный чистый голос. Так они нашли друг друга.  

 

Они виделись ежедневно. Даже в выходные. Раиса Витальевна была беспощадна и неутомима. Алиса старалась соответствовать. Так что выбора не осталось и полноценное музыкальное образование пришлось получить. Началось время первых серьезных конкурсов и концертов. Про Алису заговорили. Раиса Витальевна стала практически членом семьи. Родители соглашались на любую Алисину поездку, поскольку знали, что Раечка рядом.  

 

Алиса росла. Превращения из гадкого утенка в белого лебедя так и не случилось. Она оставалась тщедушной, угловатой, сутулой. Нос с характерной горбинкой сильно выдавался вперед на узком лице. Как-то сидя в гримерке Раиса Витальевна постановила:  

 

– Голос у тебя, конечно, от бога, но этого мало. Тебе не хватает стиля. Какой-то фишки. Элемента, по которому тебя будут узнавать. И если городская филармония не предел твоих мечтаний, то надо собой заняться. Осанка, прическа. И гардероб, конечно. На носу международный конкурс в Болгарии. Надо соответствовать  

 

– Раиса Витальевна, вы же не на сцене монолог толкаете. – разозлилась Алиса – какой к черту гардероб? На какие шиши?    

 

Раиса Витальевна молча вышла. Обиделась, наверное, решила Алиса.  

 

Однако на следующий день та вернулась и вела себя, так как будто не было этого разговора. А через неделю, принесла чемодан, в котором было несколько платьев, два костюма, три пары туфель, и целая армия шарфиков.  

 

– Решила подкинуть тебе барахлишка. На меня они давно малы, да и одевала я эти вещи раз или два, а тебе думаю в самый раз  

 

Вещи были немыслимой по советским меркам элегантности, и сидели как влитые. А о том, что Раиса продала свой инструмент, чтобы их купить, Алиса узнала только, когда они вернулись с Болгарии. Скандалила страшно. Но Раиса Витальевна была счастлива.       

 

А потом был театр. Роли. Успех. И по иронии судьбы ей предложили роль Тоски. Но, как это всегда бывает, мечты сбываются не вовремя. Не до Тоски ей было. За пару месяцев до этого, она влюбилась вусмерть. И залетела. А очнулась, когда ей внятно объяснили, что двухнедельное приключение – это не повод жениться. Раиса Витальевна нашла тогда хорошего врача, который сделал все быстро и аккуратно. И не его вина, что последующие проверки показали, что на этом аборте ее детородная функция закончилась.  

 

Вся ее боль и злость вылилась на железную Раису Витальевну. Алиса уехала в Москву и прекратила всякое общение ней. Да и вообще со всеми. Детство кончилось. Оставалось работать. До изнеможения и психоза. Тоска – вот ее цель. И через год ее Тоску узнал весь мир.       

 

Как-то будучи на гастролях в Бухаресте, сидя в гримерной перед выходом, она почувствовала ветерок со спины. Обернулась – дверь была закрыта. Развернувшись к зеркалу, она чуть не вскрикнула. В зеркале так знакомо за спиной стояла Раиса Витальевна. Она умерла за месяц до этого, так и не встретившись, не поговорив со своей девочкой, по которой безумно скучала. А теперь, когда ни время, ни расстояние ее больше не останавливали, приходила поддержать. И на каждое выступление приходила сквозь стекло, ровно за десять минут до выхода.  

 

Алиса смотрела в зеркало.  

 

– Раиса Витальевна, я все спросить вас хочу… оно того стоило? Любая продавщица счастливее меня. Ей есть, куда возвращаться. Ее ждут дома.  

 

– Ну так иди и продавай помидоры.    

 

– Причем здесь помидоры?  

 

– А при том. За кулисами полный зал людей, которые решили этот вечер отдать тебе. А ты сопли размазываешь. Выпрямись. И иди! Иди девочка.  

 

Слепящий свет. На сцену выходит Тоска. Вокруг шеи у нее облако бордового шарфика. Фишка такая.