Поездка

Мало что может сравниться с очарованием майских вечеров. В другое время года вы никогда так явственно не ощутите одновременно и тепло, и прохладу. Никогда не вдохнёте такую ароматную сырость. Один вдох – и внутри вас как будто пошёл дождь. А если вам повезёт в такое время оказаться в саду или парке, то можете считать себя настоящим счастливчиком. Здесь сама природа пребывает на пике гармонии. Деревья одарят вас липким ароматом свежих листьев и цветов. Каждое растение, даже самое маленькое, в мае наполнено живительными соками и жертвует частичкой себя ради расцветающего мира. Цветы на клумбах выглядят сонными: их стебли ещё не окрепли. Даже земля в это время пахнет по-особенному. От неё веет прохладой, сыростью и каким-то сладковато-душистым ароматом.

На её лоне всё постепенно оживает. Вечером это не так заметно, но зато днём можно без труда разглядеть сотни насекомых, снующих туда-сюда: они спешат сделать все свои дела вовремя. Ближе к закату трудолюбивые муравьи, мохнатые пчёлы, нервные мухи уходят в тень, и им на смену приходят насекомые, которых мы, люди, обычно не видим. Поэтому, встретив невзначай какого-нибудь паучка, старательно перебирающего ножками, мы часто пугаемся. Вечером в кустах деревьев тоже кипит жизнь. Там птицы, немного отдохнув от дневного воспевания весны и тепла, решают свои житейские вопросы.

Марк сидел на деревянной лавочке, которая стояла в 30 шагах от его дома. Эта самая лавочка – с историей. Она стоит на этом месте давным-давно. Её сколотил господин Альфред Линк в те времена, когда промышлял плотничеством. У Альфреда Линка была дочь, и она однажды чуть не утонула в реке. Её спас Мартин, дед Марка, который, к тому же очень любил сидеть на этой скамейке. Она стояла у самой калитки Альфреда Линка – почти напротив дома семьи молодого Мартина. С неё можно было любоваться домиком, тогда ещё совсем незатейливым, и потрясающим садом, который окружал его. В общем, с тех самых пор Альфред Линк подарил скамейку Мартину, предварительно дав ей название «Скамейка Мартина». Она перешла по наследству сначала к дяде Марка, а затем – к самому Марку. Мартина уже давно нет в живых. Дядя Марка давно не появляется в здешних местах. А старый Альфред Линк всё ещё продолжает ухаживать за лавочкой, покрывает её краской и ремонтирует. Он очень рад, когда Мартин сидит на ней.

Марк провожает майский день, пребывая в странном настроении. Если бы его спросили, как он себя чувствует, то он вряд ли бы смог вразумительно ответить. Ему было и хорошо, и плохо, и спокойно, и тревожно. Марк смотрит на прекрасный сад, обнимающий его дом, – на вишни и яблони, которые превратились в одно большое белое море. Ему нравится небо: его краски такие разные и в то же время они так гармонично сочетаются. С одной стороны небо тёмное, как ночью, дальше оно окрашено в тёмно-синие тона, дальше – изумрудная полоса, а ещё дальше – светлая часть. Там садится солнце. Здесь всё начинает путаться – жёлтый, белый, розоватый, голубой. Марку нравится тишина и умиротворённость, царящие вокруг. Их привела с собой весна; природа уже вошла в уютное состояние покоя. Тихая улица готовится к тому, чтобы попрощаться с уходящим днём. Марк тоже внутренне прощается с ним, но ему грустно прощаться. Он не уверен, что ему ещё раз, когда-нибудь, удастся испытать подобное чувство. Ничего не может повториться дважды. Каждый пережитый момент, даже самый счастливый – уйдёт безвозвратно. От этих мыслей становится страшно и тревожно. Ему стоит отвлечься на что-нибудь другое. Он уже начинает подозревать, что сильные эмоции – палка о двух концах.

Марк вспомнил прошлое лето. Он вспомнил, что тогда, в погожий день, шагая по траве, он уже знал, как со странными чувствами будет вспоминать это время. Солнце скрывалось за белоснежными облаками. Сухая трава сочно хрустела под ногами. Какие-то колючки облепили его носки. Воздух казался твёрдым – его можно было толкнуть и он бы упал. Виднелся край леса – до него оставалось меньше километра. Он посмотрел направо: там расстилалось жёлтое море с редкими зелёными волнами. Немногочисленные цветы, встречавшиеся на пути, казались чем-то инопланетным. Беззаботность и лёгкость, которые он ощущал, были настолько упоительными, что в них можно было заподозрить что-то преступное. Он подумал, что ни в коем нельзя быть настолько счастливым именно сейчас. Это счастье необходимо оставить и на будущее. Но ничего не мог с собой подделать. Ему стало жалко себя. Мика, вдруг обернувшись, увидела, что он плачет. Но сделала вид, что ничего не заметила – просто отвернулась и уверенной походкой пошла дальше к лесу. Мысленно он поблагодарил её.

Он вспомнил влажную деревянную скамейку на набережной реки. Она была намного хуже той, на которой он сидел сейчас. Ногтем он проводил по сырой поверхности, и древесная мякоть легко отслаивалась. Налетавший ветер то и дело раскачивал ветви тополя, сдувая капли прямо на их головы. Уже почти стемнело, но небо оставалось светлым. Дикие белые облака уносились прочь, освобождая место себе подобным. Мика вдруг заговорила о своём поступлении в университет – едва ли не в первый раз за всё лето.

– Мама хочет, чтобы я поступила на юридический факультет. Я подумала: а почему нет? Дизайны я и так смогу рисовать, и шить тоже. Тем более что нет у нас в городе места, где бы учили дизайнеров. Придётся ехать куда-то…

– А сама-то ты хочешь быть юристом?

– Пока нет. Но всё может поменяться. Я же ещё не пробовала там учиться.

– Нужно делать то, что хочешь.

– В тебе говорит юношеский максимализм.

– То есть?

– В жизни часто приходится делать то, что не сильно хочешь делать или совсем не хочешь. Просто сейчас мы молодые, и нам кажется, что мы всегда будем делать только то, что захотим.

– Это тебя мама сказала? Или в книжках вычитала?

Мика посмотрела на Марка чуть пренебрежительным взглядом – будто сверху вниз.

– Своим умом дошла.

Пахло холодом и тиной. Над рекой болталась чайка, с трудом справлявшаяся с порывами ветра. Фонари не зажигали. Они всегда загораются в определённое время – в зависимости от захода солнца, а не от погоды. Марк подумал, что это не совсем справедливо. Мимо них прошёл оборванец, похоже, он был немного пьян. Красный дырявый свитер ему очень шёл. Чёрные кроссовки скорее напоминали банные тапочки. Он даже не взглянул на них – ушёл по тропинке в ночь. Такой отважный и непоколебимый, как корабль, пробивающийся сквозь непогоду.

– Слушай, а часто ты делаешь что-то наперекор маме? Ну, я имею в виду, она тебе говорит: делай так-то, а ты делаешь по-своему.
Мика посмотрела на Марка так, будто его вопрос показался ей наивным.

– Я люблю свою маму.

– И всё-таки? У тёти Сары такой характер… Мне всегда она казалась строгой. Может быть, в сравнении с моей мамой…

– Чаще всего получается так, что её мнение совпадает с моим. И мне не приходится совершать поступки наперекор ей. Я понимаю, к чему ты клонишь. Ты хочешь сказать, что у меня напрочь отсутствует собственное мнение. Что я не способна принимать решения самостоятельно. Со стороны так может показаться, наверное. Но это не так.

– Я и не говорю, что это так. Просто… мне хотелось убедиться, что это не так.

– Ты убедился? А ты знаешь, что слишком часто стал задавать странные вопросы. И вообще стал странным. В детстве ты таким не был. В детстве ты бил своих друзей по лицу, стоило им только обозвать тебя как-нибудь. Ты даже Арнольда пару раз пробовал побить. Помнишь, когда тётя Ева не дала тебе торт после того, как ты разбил соседское окно мячом? Ты тогда спрятался в саду, и тебя не могли найти полдня. Тётя Ева чуть не позвонила в полицию. А помнишь, как ты развлекался? Ты сажал несколько солдатиков в спичечный коробок и затем поджигал его.

– Ты считаешь, это было не странно?

– Это было естественно. Странности начались, когда ты начал писать романтические стихи. Я замёрзла, пойдём домой.

Возвращаясь в настоящее, Марк услышал их весёлые голоса, уносящиеся вглубь парка. Май всё ещё был здесь – он никуда не ушел, не бросил его. Ветерок пробежался по веткам деревьев, от чего те дружно заговорили. Берёзы как всегда высказывались громче остальных. Солнце уже скрылось за дома, но ещё было достаточно светло, чтобы Марк мог разглядеть несколько воробьёв, суетящихся в вишнёвых ветках. День остывал, и Марк чувствовал это. На его кисть присел жирный комар; он сделал лапками переступ, устроившись поудобнее, перед тем как вонзить иглу. Комар уже коснулся хоботком кожи, но в этот момент Марк ловко схватил его за самое крыло. Комар запищал и попытался вырваться. Марк приблизил его к глазам, ощущая хрупкость крошечного тельца. У комара тоже были глаза, но он не видел Марка – зато ощущал его силу. Через секунду комар снова оказался в воздухе – целый и невредимый.

Именно сейчас, в этот майский вечер, когда лето уже стояло на пороге, а сидеть на деревянной скамейке, сколоченной Альфредом Линком, было так приятно, Марк почувствовал, как сильно ему не хватает Мики. Последний раз они виделись в сентябре, за пару дней до того, как в их семье случилась довольно нелепая драма.

Сара, тётя Марка и приёмная мать Мики, вернулась из командировки на день раньше. Необходимо упомянуть, что они с мужем Раймондом живут в предместье. Уставшая после утомительного слушания (тётя Сара – респектабельный адвокат), она загнала машину в гараж и отправилась на лужайку – выкурить сигарету и посидеть в тишине. Она сидела на раскладном стульчике и смотрела на ряды изумительных десятилетних сосен, горделиво зеленевших среди потускневших дубов и берёз. Смотрела на позолоченные пики, украшавшие металлический забор. Смотрела на сороку, разгуливающую по газону с рябиновым стебельком в клюве. Затем она посмотрела на дом; небольшую террасу от кухни отделяло «французское окно». Тётя Сара забыла выдохнуть дым – он так и остался в ней навсегда.

Она увидела ладони и обнажённую грудь своей младшей сестры Евы, прислонённые к стеклу. Та стояла чуть изогнувшись, в позе человека, у которого очень хорошая осанка, но проблемы с поясничным отделом. Мама Марка, подобно сороке, зажала в зубах – нет, не рябиновый стебель – а собственный палец. На её лице читалось неподдельное блаженство. За её спиной находился Раймонд. Он двигал своим тазом с завидным энтузиазмом.

Отношениям двух сестёр, которые и без того никогда не отличались особой теплотой, пришёл конец. Выяснилось, что Раймонд и Ева были любовниками последние 6 лет. Новость, естественно, стало шоком для всех. Родственники не знали, как на это реагировать. Многие прекратили общение с Евой и заодно с тремя её детьми: кроме среднего сына Марка, у неё был Арнольд и 17-летняя Донна. Раймонд с позором был изгнан из загородного дома; он переехал на юг. Их единственный ребёнок Мика, которую они удочерили, когда ей было пять, разумеется, осталась с матерью. Отношения Мики со сводными двоюродными братьями и сестрой по понятным причинам стали невозможны. И теперь из-за излишней любвеобильности своей матери Марк был лишён общества Мики. Впрочем, он не осуждал маму. Вообще, Ева удивительным образом воспитала своих детей: они восприняли новость о её связи с их дядей относительно спокойно. Хотя, по логике, именно они-то первые, кто и должен был морально пострадать. Они даже оказали ей поддержку – не словами или действиями, а тем, что не изменили ровным счётом ничего в их отношениях. Причём внешне казалось, что это не стоило им никаких усилий. Свободолюбивая Донна пошла ещё дальше, как-то сказав Марку:

– Наша мама молодец. Сексуально раскрепощённые люди всегда находят друг друга. Вот они с дядей Раймондом и нашли друг друга. А такие фригидные феминистки, как тётя Сара, обречены на то, чтобы до конца своих дней спать с вибратором.
Марк укоризненно посмотрел на Донну, но ничего не сказал.

Улица погрузилась в сумерки. Прохладный ветерок донёс до Марка сладкий запах сирени, которая росла на противоположенной стороне улицы. Это был большой куст, росший на общей земле. Марк почувствовал себя озябшим и решил, что посидит ещё 5 минут и пойдёт домой. Его занятия в университете подходили к концу. Завтра утром, в субботу, ему нужно будет посетить две лекции, которые, в сущности, можно и не посещать. В конце мая многое начинает приобретать чисто символическое значение. Лекции, оценки, выговоры, сплетни. Даже болтовня с друзьями в перерывах между занятиями – и та становится более поверхностной. Повседневная рутина меркнет на фоне расцветающих красок природы. Ощущение беззаботности начинает превалировать над бременем ответственности. Солнце согревает кровь, а она, в свою очередь, подпитывает сердце, за холодные месяцы тоже успевшее остыть. Марк решил обязательно пойти завтра в университет, не столько потому, что любит учиться, а потому, что просто любит туда ходить. Тем более что эта одна из последних возможностей увидеться с друзьями до каникул.

Марк уже собирался вставать, когда тишину улицы нарушило гудение автомобильного мотора. Он сразу распознал это корыто. Водитель был в солнцезащитных очках, несмотря на то что сумерки уже поглотили солнечный свет. Машина остановилась у дома Марка, и через пару секунд из неё вышла невысокая девушка с русыми волосами. Водитель тут же стал сдавать назад, хотя мог спокойно развернуться. Так и ехал до самого конца улицы задом. Девушка подошла к Марку.

– Донна, давно хотел спросить. У твоего парня что, какая-то глазная болезнь?

– Нет, мой парень – просто идиот.

– Зачем же ты с ним встречаешься?

– Из сострадания к больным людям. Мама дома?

– Да.

– Арнольд?

– Да.

– А ты здесь сидишь и мёрзнешь? Или решил заняться медитацией? А, нет, знаю, знаю. Набираешься вдохновения, чтобы потом написать стихотворение про распустившиеся цветы вишни, и про то, как они с безысходностью падают на сырую землю, и про то, как они одиноко лежат, не замечаемые мерзкими людишками. Я угадала?

– Как всегда – нет.

– Как всегда – да. Пошли пить чай.

***

Дома приятно пахло сдобой. Оказалось, что мама испекла клубничный пирог. Она сдёрнула с себя фартук, когда Марк и Донна вошли в кухню.

– Я еду в аэропорт встречать господина Ханинга. Марта позвонила и сказала, что Йонни упал с лесенки и сломал руку. Какой хрупкий у неё ребёнок! Вечно куда-то падает и что-то ломает. Гадкий Ханинг – почему он решил прилететь именно сегодня? Наверное, на курорте кончились все девки, которых он… ну ладно… Донна, почему ты бросила свои грязные манатки в мою корзину для белья? Это происходит уже не в первый раз. В следующий раз я отправлю их прямиком в мусорный ящик. Марк, почему у тебя такой болезненный вид? Ты пьёшь витамины? Пьёшь? Конечно нет. Стоит купить тебе витамины для памяти. Ешьте пирог, пока не остыл. И поднимитесь наверх к своему старшему брату, узнайте, жив ли он там вообще. Я не видела его двое суток…

Ева умчалась из кухни – решительная и изящная, как секундная стрелка часов.

– Как ты думаешь, через 25 лет я буду такой же активной, как мама? – спросила Донна, отрезая себе большой кусок пирога.

– Нет, тебя будут возить в колясочке, потому что ты куришь с 14 лет, – ответил Марк.

– Дурак! Ведь это дамские сигареты, в них никотина почти нет. У меня непременно будут такие же волосы, как у мамы, такая же фигура, как у мамы, такая же грудь, как у мамы, такие же бёдра, как у мамы, а вот ноги у меня будут, не как у мамы.

– А как у кого?

– Как у Моны Альсон.

– Это та, которая поёт песню «Все мужчины ползают у моих ног»?

– Нет! Эту песню поёт Хильда Тарк. А Мона Альсон поёт «Светло-синюю любовь», «Вывернутый карман» и… «Мальчика без имени».

– Один чёрт. Поют такую чушь, что уши вянут.

– Ну да, куда им до изысканных вкусов некоторых молодых людей. Ты вообще никакую музыку не слушаешь. Таких персонажей, как ты, сейчас и не встретишь. У тебя даже наушников нет – о чём с тобой можно разговаривать? Ты единственный из моих знакомых, кто не слушает музыку.

– Что выгодно выделяет меня на их фоне.

– Ага, умничай. Помнишь, как тебя вырвало, когда дядя Генрих без конца слушал свои «Банды Лесной улицы»?

– Это была естественная реакция на идиотскую песню, которую ставят двадцать раз подряд.

– Естественная реакция? Ничего себе естественная реакция! Ты заблевал бабушкино платье. Она потом избегала сидеть с тобой рядом. А когда мы приходили к ней, она каждый раз спрашивала: «Марк, в комнате не слишком душно для тебя. Может быть, открыть окно?». Или: «Марк, ты сегодня уже обедал? Если обедал, я положу тебе небольшую порцию жаркого».

– Всё-то ты помнишь.

– У меня фотографическая память. Кстати! Мика тоже, кажется, не слушает музыку. Как я могла забыть. Она однажды сказала: «Музыка отвлекает меня от звуков жизни». Или что-то в этом роде. По-моему, она иногда чересчур умничает.

Марк отламывал от своей порции пирога маленькие кусочки, вяло жевал и с момента, когда Донна вспомнила про Мику, перестал слушать сестру. Он вспомнил дождливый летний день – это была середина июня. Они вчетвером – с ними были Арнольд и Донна – отправились на пикник. Пошёл сильный дождь, и им пришлось быстро возвращаться к машине. Донна и Арнольд убежали вперёд, а Марк с Микой отстали. Всю дорогу Марк уговаривал её взять у него куртку, но она упорно отказывалась. Они шли по мокрой траве под оглушительные раскаты грома. Весь мир вокруг как будто стал тёмно-серым. Даже деревья на кромке леса потемнели, утратив изумрудный оттенок. Как глупо бежать от дождя – подумал Марк в том момент, различая впереди фигуры Арнольда и Донны. Ему казалось, что Мика придерживается такого же мнения. Глядя на бескрайние просторы, раскинувшиеся впереди, он подумал, что, кроме них двоих, на Земле больше нет никого. И что они могут ещё долго так идти – пока не кончится дождь. И даже когда он кончится, их путь продолжится, и весь мир будет открыт перед ними. Марк увидел светлый краешек неба: где-то там дождь уже закончился. Они подошли к машине Арнольда и сели на заднее сиденье. Донна как всегда сидела спереди.

Они тронулись. Мика сняла промокшую олимпийку. Марк увидел, как по её влажной коже побежали мурашки; через мгновение они будто перепрыгнули к нему на шею и на спину. Он мог бы поклясться, что ощущал тепло, которое исходило от её тела. Её мокрые волосы прилипли к щекам, которые были цвета едва спелой вишни. От неё пахло грозой, свежей дубовой листвой и юностью. Марк подумал, что такой красивой ещё ни разу её не видел. Впервые в жизни он захотел прижать Мику к себе и подарить ей своё тепло.

Марк посмотрел в окно. Несмотря на темноту, поглотившую сад, можно было разглядеть, как колышутся ветки яблонь и грушевых деревьев. Через приоткрытую створку до Марка долетел прохладный воздух. Он дожевал последний кусочек пирога и встал из-за стола. Донна погрузилась в свой телефон: она увлечённо печатала сообщение. Её большие пальцы напоминали две маленькие щёточки.

Марк пошёл на второй этаж. Там было три комнаты, в одной из которых жил его старший брат Арнольд. Две другие стояли пустыми. Получалось, что Арнольд занимал целый этаж, хотя в другие комнаты даже не заходил. Раньше на втором этаже жили бабушка с дедушкой Мартином, а другие комнаты в разное время занимали многочисленные братья, дядья и их жёны. Когда бабушка и дедушка постарели, они перебрались на первый этаж, а наверх переехали Ева, тётя Сара и их старший брат. Ева жила там вместе со своим мужем, но после их развода переехала обратно вниз. Старики умирали, родственники разъезжались. Арнольд оказался единственным, кто захотел жить на втором этаже; Донна и Марк с детства побаивались этих мрачноватых комнат. Арнольд крайне преуспел в онлайн-инвестициях, поэтому большую часть времени проводил за просмотром сериалов, чтением книг или играми на приставке.

– Мама просила подняться к тебе – узнать, жив ли ты? – сказал Марк, войдя.
В комнате горела лишь настольная лампа. Марк еле разглядел брата, лежащего у стены за скомканным одеялом. Как выяснилось, в руках у него был телефон.

– Я жив. Как там с ужином? – размеренно произнёс Арнольд.

– Кажется, есть картофельная запеканка.

– Картофельная запеканка. Картофельная за-пе-кан-ка. Звучит консервативно.

– Арни, у меня к тебе дело. Мне нужна твоя машина.

– Машина, машина… Какая машина, братец?

– Твоя машина. У меня срочное дело.

– Что за дело?

– Дело неотложное. Ян с мамой застряли где-то на выезде из города. Нужно их поскорее забрать.

– Ян? Это который с длинным хвостиком?

– Нет…

– Ян. Ян. Ян-н! Это который носит жёлтую кофту с Куртом Кобейном на спине?

– Что за бред! Никто из моих знакомых не носит жёлтую кофту с Куртом Кобейном на спине.

– Ладно… Ян! Это тот, которого выгнали из школы за то, что он приставал к учительнице английского языка?

– Я точно не уверен. Но, зная Яна, думаю, это вполне возможно.

– Отлично! Я так и знал. Я дам тебе машину при одном условии. Ты должен будешь убрать мою комнату. И не просто вытереть пыль и подмести. Мне нужна капитальная уборка. Капитальная! Ты понимаешь значение слова «капитальная»? Я хочу, чтобы ты вычистил ковер, вымыл пол, отсортировал вещи – чистые в шкаф, грязные в стирку. Затем разложил всё по местам, заменил постельное белье и помыл окно. Ещё нужно починить вот эту розетку: она отходит от стены.

– Починить розетку? Арни, это перебор.

– Ладно, перебор, согласен. Но все остальное ты должен сделать. На этих выходных.

– Где ключи от машины?

– Валяются где-то на входе.

Выходя на улицу, Марк думал, зачем он это затеял. Поедет к Мике и скажет ей… Что он скажет? Что он вспоминал прошлое лето и заодно вспомнил и её. Об этом и речи идти не может. Это было бы настолько странно, что он даже думать об этом стеснялся. Да и с чего он взял, что он вообще увидит Мику? Войти в дом тёти Сары всё равно не получится. Можно позвонить Мике и попросить, чтобы она вышла. Но он не знает, как она на это отреагирует – может быть, откажется. Ведь Марк даже не знает, изменилось ли её отношение к нему после всей этой невероятной истории с изменой. Возможно, тётя Сара не хочет, чтобы Мика общалась с кем-нибудь из детей его мамы – это вполне возможно, учитывая её характер. А Мика всегда старалась, если не слушаться маму, то, по крайне мере, прислушиваться к её словам. Может быть, Мика и захочет снова общаться с Марком, но не станет этого делать лишь потому, что не пожелает расстраивать маму. Марк так и не решил, зачем конкретно он туда едет. Но какое-то странное чувство, управлявшее им в этот вечер, подсказывало ему, что не поехать он не может. В его голове мелькнула мысль, что ему достаточно будет просто увидеть Мику – хоть на пару секунд. И тогда он почувствует себя намного спокойнее. Тогда его оставит тревога, которая постоянно сменяется сладостными чувствами. Марку хотелось избавиться и от тяжёлого ощущения безысходности, и от этих мечтательно-будоражащих мыслей, которые накатывали, как теплые волны. Он захлопнул дверцу машины и повернул ключ.

Через 10 минут он выезжал из города. От его черты до предместья было где-то 12 километров. Марк ехал не спеша. Ему хотелось насладиться дорогой, маленькими белыми домиками, притаившимися неподалеку от обочины, и огоньками в поле, которые указывали на фермерские хозяйства. Машин на дороге было мало. За рулем Марк почувствовал себя лучше, мерное движение машины успокаивало. Неожиданно для себя он нажал на кнопку на панели дискового проигрывателя. Хриплый мужской голос запел.

Каждый лыжник хранит в своём сердце зиму,
Каждый солдат всегда остается на страже.
Здравствуй, поэт! Опубликуй свою книгу!
10 раз каждое утро приседают спортсмены.

Марк вспомнил, как однажды в детстве они с мамой и Донной гостили у тёти Сары и ехали на автобусе по этой же дороге. Ему тогда было всего 8 лет. Тётя Сара с Раймондом только-только купили загородный дом. Они с Донной смотрели в окно на пасущихся коров и дорожных работников в оранжевых жилетах, в то время как мама читала книгу. Арнольд в это время был, наверное, у бабушки или на спортивных сборах. Когда они приехали, Раймонд жарил барбекю на лужайке. Тётя Сара пребывала в на редкость приветливом настроении. С самого детства Марк и Донна побаивались её, потому что она во всем любила порядок и дисциплину. Когда кто-то из детей начинал слишком шумно себя вести, или ненароком ронял на пол пластмассовую игрушку, или, не дай бог, разбивал стакан или вазу, тётю Сару это могло привести в бешенство. Причём в этом отношении она не делала скидку на то, что Марк, Донна и Арнольд – вовсе не её дети. Но именно в тот день она пребывала в прекрасном расположении духа.

Мама и тётя Ева сидели на раскладных стульчиках и пили вино, а дети возились на лужайке рядом с Раймондом, не обращая никакого внимания на дым, летящий от барбекю. Потом они бегали по всему двору, который казался таким большим, залазили в старый заброшенный сарай и недостроенную сауну. Донна была маленькой и не могла взобраться на деревянное крылечко сауны. Из-за этого она плакала снаружи, пока Марк и Мика перебегали из одной сырой комнаты в другую. Красный керамзит хрустел под их ногами, как снег на морозе.

На ночь детей уложили на надувной матрац, потому что кровати ещё не успели привезти. Донна и Марк лежали по краям, а Мика посередине. На ней была розовая пижама с зелёным динозавром. Перед сном они представляли, что матрац – это плот, а вокруг них вода, кишащая крокодилами.

– Ночью главное – не свешивать руки, а то крокодил может их откусить, – резонно заметила Мика.

– А если кто-нибудь свалится вниз? – боязливо спросила Донна.

– Ну, если ты или Марк упадут в воду, кричите, чтобы я успела бросить вам верёвку.

– А у тебя есть верёвка?

– Конечно у меня есть верёвка! – воскликнула Мика, несколько обиженная таким вопросом.

Марк повернул на заправочную станцию: ее стенд приветливо мигал синими огоньками. Холодная ручка пистолета заставила его вернуться к действительности. Двери заправки разъехались перед ним в разные стороны. Пахло свежеприготовленными хот-догами. У кассы стояла молодая девушка – может быть, его ровесница. Чёрный фартук очень хорошо шёл к её светлым волосам и бледноватой коже.

– Доброй ночи! На сколько желаете?

– На три сотни. Хотя нет. Давайте лучше на двести пятьдесят.

– Желаете чего-нибудь перекусить?

– Нет, спасибо… А можно узнать: вы хот-доги прямо здесь готовите?

– Хот-догов нет. А сэндвичи мы готовим прямо здесь, – улыбнулась девушка.

– Понятно.

Молодая блондинка проводила Марка насмешливо-заинтересованным взглядом.

Он вышел и сделал несколько шагов вправо, остановившись перед низким заборчиком, за которым начиналось тёмное бескрайнее поле. Человек веками отдаляется от природы и всё же по-прежнему находится в нескольких шагах от неё. Заправляется машина Арни, миловидная кассирша нажимает кнопки на экране и готовит сэндвичи, по дороге пролетают машины – и всё это в считанных метрах от непроглядной бесконечности. Марк смотрел перед собой и не видел ничего, но его обдавали потоки прохладного ночного ветра, и он чувствовал, что здесь, прямо перед ним, в воздухе носится нечто неосязаемое, волшебное, фантастическое. Марку сначала показалось, что оно родилось из ниоткуда, из пустоты. Но это было, конечно, не так. Марк вдруг ощутил, что природа ожила и теперь вольно гуляет над таинственными полями. Он не видел её, но чувствовал всем своим существом.

– Вторая колонка, бак заправлен, – донеслось из какого-то другого мира.