Любить до потери сознания
Мария Сулейманова Возрастные ограничения 0+
Открыть глаза очень сложно, чуть-чуть разлепляю веки, всё белое. Нет сил, видеть это, смеживая веки, слышишь: «Очнись, открой глаза!!!» Но это так тяжело, слышишь свое дыхание. Тяжелое как у борца — не понимаешь, почему всё белое, куда подевались краски из этого реального и живого мира. Выключили Солнце? Темнота перед веками успокаивает. «Открой глаза!» Кто-то просит, надо попытаться. Очень медленно веки чуточку расходятся. Всё еще белое пространство вдруг взгляд выхватывает чей-то тапок. Чёрный? О, а вот рядом второй, но чёрный как сквозь пелену. Приглушенный и мерцающий. Дальше веки не поднимаются. Просто останавливаю взгляд на паре обуви, постепенно мир вновь обретает звук и даже выпуклость, дышу уже не так натужно. Стараюсь победить странное притяжение между веками. Победа не приносит облегчения. Просто вата. В голове. В мыслях. Дыхание, как будто через вату. Но я понимаю. Что нахожусь где-то на улице, а не в душном смрадном помещении. Сижу, откинувшись на витрину, всё вокруг действительно белое — зима. Снег заколдовал мир. Какой вкусный воздух… Вижу как облачко пара вырывается изо рта, кроме пары черных сапог уже попадает в обзор пола шубы из нутрии. Она неопределённого цвета, или я просто еще не установила контроль над своим цветоощущением.
«Как же ты нас напугала!» Довольно громко заявляет тетя Валя. Соседка, которая стояла в очереди с шести утра. Мама с папой не смогли продолжать стоять в очереди ближе к восьми, так как им надо было на работу. Молоко наливали в одни руки. Поэтому меня 8летнюю поставили рядом с соседкой в длиннющую очередь. Брат учился в седьмом классе и ему нужно было в первую смену. Сестра ходила в детсад и кроме меня, я училась во вторую, оставить в очереди было некого. Пока мы стояли на улице было ничего — все пританцовывали от морозца. Но когда я и соседка из коридора попали в кафельное очарование магазина полного людей в шубах, шапках и непередаваемым ароматом квашенной капусты, то я стала скулить и просить снять шапку, расстегнуть пуговицы на пальто. А выдержав около трети дистанции, просто потеряла сознание. Меня выволокли на улицу, послали за родителями и как ни странно снова занесли в магазин, чтобы подтвердить продавцу, что мой бидон не второй в одни руки, когда подошла очередь. Не знаю, что в этой истории меня смущало больше всего -то, что я не могу себя контролировать. Пока только веки и дыхании подчинялись командам, а речь о том, чтобы встать и пойти уже не шла. То, что меня носили на руках, как великого спортсмена после победы на Олимпиаде. Или то, что папа принес мне шоколад. Обычно он доставал его под Новый год, а в середине февраля это была такая редкость. Честно признаться, к шоколаду я равнодушна. А папа тот еще сладкоежка. Я думала отказаться. Но он настойчиво уговаривал съесть всю конфету. После неё хотелось пить, но воды нигде не было. Я собрала снега натереть щеки и слизнула подтаившие капли. Вроде бы полностью пришла в себя. Утро стало не таким тусклым, каким я его запомнила около семи. Фонари уже гасли. Я снова стала самой собой. А папа оказался моим спасителем. Не знаю как вы, но мне эти трехлитровые бидоны казались ужасно тяжелыми, тонна неудобства, которую нужно не пролить. Но молоко я обожала. Могла пить постоянно, даже шоколад был не нужен. Для папы бидон был словно соткан из воздуха. По-моему, он крепче держал мою руку, чем этот тяжеленный алюминиевый сосуд. «Просто ты не позавтракала,- сказал он. — Больше так не делай. И еще всегда носи с собой конфету.»
И вот мне тринадцать я всегда завтракаю и у меня всегда есть конфета с собой. Мама пригласила своих учеников в школу помочь покрасить парты к новому учебному году. Да, мы мыли полы и парты в течение года, а летом их красили. Для парт приглашали учеников старших классов. У мамы был 10, а я просто помогала с тряпками и кисточками. Жара стояла несусветная. Все окна в классе и коридоре были нараспашку. Я не сумела оттереть длинный состав, который начинался на левой части парты с локомотива с подписью: «Если любишь самогон, нарисуй еще вагон!» и не заканчивался до самого края правой стороны. Но краска сделала своё дело — поезд любителей алкоголя минул в небытие. Парты решено было оставить в коридоре: во-первых, они были окрашены и должны были подсохнуть, во-вторых, мама с коллегой выкрасила полы в классной комнате и ходить там не нужно было пару-тройку дней.
Мама обожала литературу, читала наизусть отрывки из «Онегина» или чего-то мне незнакомого и шутила, что папа выбрал её в жены, так как у него была одна единственная тройка — по русскому языку.
У папы был очень красивый почерк и на мой вопрос, когда он подписывал мои теради в первый класс, почему он пишет неправильно МашИ, а не МашЫ, он скромно ответил — в школе спросишь почему. Когда я узнала, что к чему, подумала, что точно бы поставила ему пятерку по русскому.
Моя мама была городской девчонкой. По распределению попала в сельскую школу и вышла замуж за юрисконсульта. Он цитировал Хайяма и очень любил читать. Все вместе мы сажали картошку, выращивали помидоры на двух дачах и в сезон мама закатывала до трехсот банок консервов: огурцы, помидоры, компоты, баклажановую икру, аджику и варенье. Мой старший брат некоторое время был «Девичьим пастухом», потому что гулять его отпускали только с двумя сестричками на хвосте и его это страшно раздражало. Но буду честной — не только его, я помню, что во дворе, когда меня задирали сверстники: то рыжая и конопатая, то боссиха(производная от слова «босс»), всегда злило: «Ты на своего брата надеешься, поэтому такая смелая!» Мне потребовалось время, например, когда цифры зеркально встали и вместо 13, я отсчитала 31, то я с гордостью говорила: «Да, надеюсь, да, поэтому такая смелая!» Но в подростковом возрасте так хотелось доказать всему миру, что ты сама по себе чего стоишь. Правда, только в 31 понимаешь сколь много седых волос своих родителей.
В тот день после покраски парт, мы вышли на крыльцо школы и мой мирок снова стал исчезать в белизне. Такой жгучий белый, что все цвета сливаются. Нет больше неба и пола, ступеней и дыхания. Полное ничего. Мама усадила меня там, где я отключилась и кинулась вызывать скорую. Меня обтирали мокрыми носовыми платками, поили водой и радовались, что я не набила шишку о бетонные перила, когда тихо оседала вниз. Знаете, если бы это был мультик, то веки скрежетали как несмазанные цепи подвесных ворот в средневековом замке. Не знаю, почему, но они становились тяжелее бидонов с молоком и никак не удавалось их поднять. Скорая приехала довольно быстро. Померила давление, посетовала, что я очень бледная — даже мои конопушки стали белыми, скормили мне мою же конфетку и предложили отвезти домой. Диагноз простой и незатейливый — надышалась краской.
Мои папа и мама всегда хотели для меня всего самого лучшего. Когда в годик мои легкие стали сворачиваться и в городской реанимации попросили достать необходимые лекарства, папа сделал все возможное, чтобы мне их прислали. Когда от лечения у меня ослаб иммунитет и я деградировала- перестала ходить и говорить, мама каждый день выносила меня на руках, невзирая на погоду и то, что всю ночь провела скрюченной на детской кроватке, так как в моей палате не нашлось кровати для взрослых. Мне не разрешали подметать, чтобы я не дышала пылью и отпускали на речку с друзьями, когда я научилась плавать три раза в день. Конечно, я не помню много из этого и не могу даже поименно сказать спасибо всем, кто принял участие в моей судьбе. Но то, что мои мама и папа боролись за меня и победили, я знаю совершенно точно.
«Как же ты нас напугала!» Довольно громко заявляет тетя Валя. Соседка, которая стояла в очереди с шести утра. Мама с папой не смогли продолжать стоять в очереди ближе к восьми, так как им надо было на работу. Молоко наливали в одни руки. Поэтому меня 8летнюю поставили рядом с соседкой в длиннющую очередь. Брат учился в седьмом классе и ему нужно было в первую смену. Сестра ходила в детсад и кроме меня, я училась во вторую, оставить в очереди было некого. Пока мы стояли на улице было ничего — все пританцовывали от морозца. Но когда я и соседка из коридора попали в кафельное очарование магазина полного людей в шубах, шапках и непередаваемым ароматом квашенной капусты, то я стала скулить и просить снять шапку, расстегнуть пуговицы на пальто. А выдержав около трети дистанции, просто потеряла сознание. Меня выволокли на улицу, послали за родителями и как ни странно снова занесли в магазин, чтобы подтвердить продавцу, что мой бидон не второй в одни руки, когда подошла очередь. Не знаю, что в этой истории меня смущало больше всего -то, что я не могу себя контролировать. Пока только веки и дыхании подчинялись командам, а речь о том, чтобы встать и пойти уже не шла. То, что меня носили на руках, как великого спортсмена после победы на Олимпиаде. Или то, что папа принес мне шоколад. Обычно он доставал его под Новый год, а в середине февраля это была такая редкость. Честно признаться, к шоколаду я равнодушна. А папа тот еще сладкоежка. Я думала отказаться. Но он настойчиво уговаривал съесть всю конфету. После неё хотелось пить, но воды нигде не было. Я собрала снега натереть щеки и слизнула подтаившие капли. Вроде бы полностью пришла в себя. Утро стало не таким тусклым, каким я его запомнила около семи. Фонари уже гасли. Я снова стала самой собой. А папа оказался моим спасителем. Не знаю как вы, но мне эти трехлитровые бидоны казались ужасно тяжелыми, тонна неудобства, которую нужно не пролить. Но молоко я обожала. Могла пить постоянно, даже шоколад был не нужен. Для папы бидон был словно соткан из воздуха. По-моему, он крепче держал мою руку, чем этот тяжеленный алюминиевый сосуд. «Просто ты не позавтракала,- сказал он. — Больше так не делай. И еще всегда носи с собой конфету.»
И вот мне тринадцать я всегда завтракаю и у меня всегда есть конфета с собой. Мама пригласила своих учеников в школу помочь покрасить парты к новому учебному году. Да, мы мыли полы и парты в течение года, а летом их красили. Для парт приглашали учеников старших классов. У мамы был 10, а я просто помогала с тряпками и кисточками. Жара стояла несусветная. Все окна в классе и коридоре были нараспашку. Я не сумела оттереть длинный состав, который начинался на левой части парты с локомотива с подписью: «Если любишь самогон, нарисуй еще вагон!» и не заканчивался до самого края правой стороны. Но краска сделала своё дело — поезд любителей алкоголя минул в небытие. Парты решено было оставить в коридоре: во-первых, они были окрашены и должны были подсохнуть, во-вторых, мама с коллегой выкрасила полы в классной комнате и ходить там не нужно было пару-тройку дней.
Мама обожала литературу, читала наизусть отрывки из «Онегина» или чего-то мне незнакомого и шутила, что папа выбрал её в жены, так как у него была одна единственная тройка — по русскому языку.
У папы был очень красивый почерк и на мой вопрос, когда он подписывал мои теради в первый класс, почему он пишет неправильно МашИ, а не МашЫ, он скромно ответил — в школе спросишь почему. Когда я узнала, что к чему, подумала, что точно бы поставила ему пятерку по русскому.
Моя мама была городской девчонкой. По распределению попала в сельскую школу и вышла замуж за юрисконсульта. Он цитировал Хайяма и очень любил читать. Все вместе мы сажали картошку, выращивали помидоры на двух дачах и в сезон мама закатывала до трехсот банок консервов: огурцы, помидоры, компоты, баклажановую икру, аджику и варенье. Мой старший брат некоторое время был «Девичьим пастухом», потому что гулять его отпускали только с двумя сестричками на хвосте и его это страшно раздражало. Но буду честной — не только его, я помню, что во дворе, когда меня задирали сверстники: то рыжая и конопатая, то боссиха(производная от слова «босс»), всегда злило: «Ты на своего брата надеешься, поэтому такая смелая!» Мне потребовалось время, например, когда цифры зеркально встали и вместо 13, я отсчитала 31, то я с гордостью говорила: «Да, надеюсь, да, поэтому такая смелая!» Но в подростковом возрасте так хотелось доказать всему миру, что ты сама по себе чего стоишь. Правда, только в 31 понимаешь сколь много седых волос своих родителей.
В тот день после покраски парт, мы вышли на крыльцо школы и мой мирок снова стал исчезать в белизне. Такой жгучий белый, что все цвета сливаются. Нет больше неба и пола, ступеней и дыхания. Полное ничего. Мама усадила меня там, где я отключилась и кинулась вызывать скорую. Меня обтирали мокрыми носовыми платками, поили водой и радовались, что я не набила шишку о бетонные перила, когда тихо оседала вниз. Знаете, если бы это был мультик, то веки скрежетали как несмазанные цепи подвесных ворот в средневековом замке. Не знаю, почему, но они становились тяжелее бидонов с молоком и никак не удавалось их поднять. Скорая приехала довольно быстро. Померила давление, посетовала, что я очень бледная — даже мои конопушки стали белыми, скормили мне мою же конфетку и предложили отвезти домой. Диагноз простой и незатейливый — надышалась краской.
Мои папа и мама всегда хотели для меня всего самого лучшего. Когда в годик мои легкие стали сворачиваться и в городской реанимации попросили достать необходимые лекарства, папа сделал все возможное, чтобы мне их прислали. Когда от лечения у меня ослаб иммунитет и я деградировала- перестала ходить и говорить, мама каждый день выносила меня на руках, невзирая на погоду и то, что всю ночь провела скрюченной на детской кроватке, так как в моей палате не нашлось кровати для взрослых. Мне не разрешали подметать, чтобы я не дышала пылью и отпускали на речку с друзьями, когда я научилась плавать три раза в день. Конечно, я не помню много из этого и не могу даже поименно сказать спасибо всем, кто принял участие в моей судьбе. Но то, что мои мама и папа боролись за меня и победили, я знаю совершенно точно.
Рецензии и комментарии 0